Мягкий сентябрьский ветерок. Солнце восходит, всего лишь половина девятого. Идеальное время для прибытия. Приятно снова стучать ногами по земле после восьмичасового перелета. Садимся в автобус. Оглядываю своих попутчиков.

Несколько китайцев, толстый американец, молодой парень, который непрерывно слушает свой Samsung YP-T7x в 512 MБ, я много таких видел в Нью-Йорке. Две подруги возвращаются из отпуска: они не разговаривают друг с другом, наверное, устали от долгого совместного путешествия. Влюбленная парочка. Они смеются, все время переговариваются, шутят. Я завидую им или, лучше сказать, мне нравится смотреть на них.

Ко мне подходит моя соседка, пухленькая дамочка, которая теперь знает о моей жизни все. Смотрит на меня с улыбкой, будто говорит: «Ну вот, все прошло хорошо, не так ли?». Я киваю. Немного раскаиваюсь, что столько ей рассказал. Потом успокаиваюсь: ведь я ее больше никогда не увижу.

Проверка паспортов. Несколько овчарок на поводке нервно прохаживаются взад-вперед в поисках кокаина или травки. Собаки с добрыми глазами недовольно осматривают нас всех по очереди, они готовы на многое, лишь бы их оставили на этой работе. Полицейский рассеянно листает мой паспорт. Потом передумывает, возвращается на пропущенную страницу, снова внимательно ее просматривает. Сердце мое начинает стучать быстрее. Все в порядке. Я ему не интересен. Меня это развеселило, я забираю паспорт и кладу в карман. Забираю свой багаж. Я свободен, выхожу, я снова в Риме.

Я пробыл в Нью-Йорке два года, а такое впечатление, что уехал вчера. Быстро иду к выходу. Натыкаюсь на людей, катящих чемоданы; какой-то тип, запыхавшись, бежит на посадку, наверное, опаздывает на рейс. По ту сторону ограждения чьи-то родители ждут детей, а те еще не прилетели. Красивые девушки с остатками летнего загара ждут своих любимых или тех, кто ими когда-то был. Скрестив руки на груди, прогуливаясь или стоя на месте, с взволнованным или спокойным взглядом – так или иначе они ждут.

– Такси, вам нужно такси? – «левый» таксист бежит прямо на меня, притворяясь честным. – Я с вас недорого возьму.

Я не отвечаю. Он понимает, что со мной дело не выгорит, и отстает. Осматриваюсь. Красивая, элегантная женщина в светлом костюме и с легкими золотыми украшениями на шее спокойно наблюдает за моим передвижением. Красивая. Улыбаюсь ей. Она кивает, и в этом незначительном кивке скрыто все: изменить?.. я бы не прочь, но не могу, вот бы стать свободной! Потом отводит взгляд: она передумала.

Я продолжаю оглядываться по сторонам. Все как обычно. Какой дурак. Конечно же. Чего ты ожидал? Ты ищешь кого-то? И вот для этого ты вернулся? Значит, ты так ничего и не понял, ты еще ничего не понял. Мне смешно, какой же я кретин.

– Он должен бы уже прилететь…

Спрятавшись за колонной, она не произносит ни слова, но сердце стучит, она мысленно говорит сама с собой. Может быть, чтобы заглушить стук сердца, готовое вырваться из груди. Потом набирается мужества. Делает глубокий вдох и медленно выглядывает из-за колонны.

«Вот он. Я знала, я так и знала!»

Она чуть не выпрыгивает из укрытия.

«Я просто не верю… Стэп. Я знала, я знала, была уверена, что он сегодня возвращается. Поверить не могу. Мамочка, как же он похудел. Но все же улыбается. Да, кажется, он в форме. Может быть, даже счастлив? Может быть, ему там даже было классно. Да что же это я такая дура? Я что, ревную? Да какое я имею право? Никакого… ну и что? Мама дорогая, что же я делаю? Серьезно, я больна, просто больна. То есть я счастлива. Он вернулся. Поверить не могу. О Боже, он смотрит на меня!»

Она снова прячется за колонну. Вздыхает. Сильно зажмуривает глаза. Головой прислоняется к холодному белому мрамору, руки прижаты к колонне. Замерла. Глубокий вздох. Уффффф. Выдох… Фьюююююю. Вдох… Она открывает глаза. Мимо проходит турист, смотрит на нее в недоумении. Она ему улыбается, как бы давая понять, что с ней все в порядке. Но это неправда. Это очевидно.

«Вот черт, он меня видел, я чувствую это. О Боже, Стэп меня заметил, я знаю.»

Она снова выглядывает из-за колонны. Стэп проходит мимо, как ни в чем не бывало.

«Да нет же, ну и дура. Да если бы даже и заметил…»

Ну, вот и я. Я вернулся. Это Рим. Точнее, Фьюмичино. Иду к выходу. Прохожу через стеклянные двери и выхожу на улицу Вереница такси. Но именно в эту минуту у меня появляется странное чувство. Мне кажется, что кто-то наблюдает за мной. Резко останавливаюсь. Да нет, все в порядке. Хуже нет, когда ждешь чего-то особенного… А ничего не происходит.

2

Восход окрасил в оранжевый цвет редкие облака, разбросанные по небу. Побледневшая луна прячется за покрытые листвой ветки. Вдали слышны нервозные звуки трассы. Из какого-то окна доносится музыка, медленная и приятная. Теперь фортепьяно звучит заметно лучше. Все тот же парень, только повзрослевший, снова готовится к экзаменам по специальности. Внизу при свете луны белеют линии теннисного корта, а бассейн со спущенной водой грустно ожидает следующего лета. И так – каждый год. Как обычно, зануда-служащий слил воду слишком рано. На втором этаже многоквартирного дома среди ухоженных растений и поднятых деревянных жалюзи слышен смех девушки.

– Даниела, ты повесишь когда-нибудь трубку? У вас же есть мобильники, отец кладет вам деньги чуть ли не каждый день! Что вы виснете на домашнем?

– Ты же знаешь, мам, здесь не берет! Связь только в гостиной, а там вы вечно сидите и слушаете!

– Мы вообще-то живем в этом доме!

– Ладно, мама. Я с Джули говорю. Сейчас доскажу кое-что и повешу.

– Да вы же весь день в школе вместе были. Что там такое случилось с тех пор? А? Что тебе такое срочное надо ей рассказать?

Даниела рукой закрывает трубку.

– Слушай, даже если это всего лишь глупость, я бы сама хотела решать, говорить мне ее кому-то или нет, ясно?

Даниела поворачивается спиной к Раффаэлле, думая, что так будет понятнее, что правда на ее стороне. Мать пожимает плечами и отходит. Даниела краешком глаза видит, что осталась одна.

– Джули, слышала? Мне надо вешать трубку.

– Ну так на чем мы остановились?

– Что там и встретимся.

– Да я не про это!

– Слушай, я все решила, – Даниела в волнении оглядывается. – Сейчас, когда все торчат дома, не самый подходящий момент говорить об этом!

– Но Дани, это слишком важно! Нельзя же решать это так… на ходу!

– Слушай, давай поговорим прямо на вечеринке!

– Ну ладно, как хочешь. Тогда встречаемся через сорок пять минут. Успеешь?

– Нет, давай хоть через час пятнадцать!

– О’кей, пока.

Дани вешает трубку. Какой же Джули бывает невыносимой. Она что, не понимает, что ей нужно на полчаса больше? Я должна классно выглядеть, просто супер. В жизни не так уж часто выпадает такой вечер, и к нему надо подготовиться. Она смеется про себя: даже наоборот, такого больше не случится никогда. Обычно «это» происходит, когда ты меньше всего ждешь. Она идет в свою комнату и впервые не знает, какое надеть белье. Она чувствует себя необычно – до странности неуверенной в себе. Потом успокаивается. Это естественно – так себя чувствовать: никто не знает, как все будет, когда тебе предстоит впервые заняться любовью. Она глубоко вздыхает. Правда.

Единственное, в чем она уверена: это случится сегодня вечером, и с ним. Именно в эту минуту она сталкивается в коридоре с Раффаэллой.

– Даниела, можно узнать, о чем ты сейчас думаешь?

– Да ни о чем, мама… о всякой ерунде.

– Если это ерунда, думай о чем-нибудь поважнее!

В какой-то миг Даниелу распирает желание рассказать ей обо всем. О своем важном и, главное, бесповоротном решении. Но она сдерживает порыв. Она понимает, что тут ей и придет конец.

– Конечно, мама, ты права.

Не стоит с ней спорить. Они улыбаются друг другу. Затем Раффаэлла смотрит на часы в столовой.

– Ну, что ты скажешь? Просила ведь отца приехать до нашего отъезда к Пентести, а они живут в Ольджата. Ни разу в жизни не сделает мне приятно…

3

– Стефано!

Прямо передо мной, посередине улицы, стоит мой брат.

Я улыбаюсь.

– Привет, Па.

Мне очень приятно снова его видеть. Я просто в восторге, но мне удается этого не показать.

– Ну как ты? Представить себе не можешь, сколько я думал о тебе.

Он крепко меня обнимает. Изо всех сил сжимает в объятиях. Мне это приятно. На минуту вспоминаю последнее Рождество, что мы провели вместе. Перед моим отъездом. И ту пасту, которую он приготовил и которая, как он думал, мне не понравилась…

– Ну, как ты, развлекся в далекой Америке?

Он берет у меня сумку. Естественно, ту, что полегче.

– Да, там было классно, в далекой Америке. Кстати, а почему в далекой?

– Ну, так принято говорить.

Мой брат знает, как принято говорить. Конечно, времена изменились. Он смотрит на меня счастливым взглядом и улыбается. Он искренне рад. Он по-настоящему любит меня. Хотя мы с ним совершенно разные. Он напоминает мне Джонни Стеккино.

– Слушай, что ты смеешься?

– Да так просто.

Я смотрю на него внимательнее. Подтянутый такой, в новой свежей рубашке, легкие темно-коричневые брюки с отворотом внизу, пиджак в клеточку и наконец…

– Эй, Паоло, а где твой галстук?

– Да я летом его не ношу. А что, так плохо? – Не дожидаясь ответа, он делает жест рукой: – Вот мы и пришли. Смотри, что я себе купил… Он показывает на предмет своей гордости: – «Ауди 4», последняя модель. Нравится?

Как при виде такого восторга сказать, что нет?

– Красота, классная штука.

Он нажимает на кнопку брелока, который держит в руке. Раздаются два всхлипа, дважды мигают фары, и все гаснет. Паоло открывает багажник. – Давай сюда сумки.

Кидаю туда две американские сумки вдобавок к той маленькой, которую он уже аккуратно положил на дно.

– Только не гони… – и тут мне в голову приходит идея. – Дай мне попробовать?

Он смотрит на меня. Выражение его лица меняется. Сердце замирает. Но братская любовь одержала верх.

– Конечно, держи.

Он натянуто улыбается и бросает мне ключи с пультом. Сумасшедший. Не дай Бог иметь такого брата, как я. Тем более, когда он просит проехаться на такой новенькой «Ауди 4» Я усаживаюсь за руль. В салоне – запах новой машины, она само совершенство, разве что немного узковата. Загорается панель, я завожу мотор.

– Она легко идет.

– Знаешь, она еще на обкатке…

Он смотрит на меня с беспокойством и пристегивается. А мне, возможно, из-за того, что наконец-то я вернулся в Рим, хочется кричать от радости; а может быть, мне просто хочется сбросить с плеч эти два года молчания; и я со всей злости, накопившейся вдали от родины, давлю на газ. Машина срывается с места.

«Ауди 4» виляет задницей, встаёт на дыбы, ревет, шины шуршат по горячему асфальту. Паоло вцепился обеими руками в ручку над окошком.

– Ну вот, я так и знал, так и знал! Ну почему с тобой вечно одна и та же история?

– О чем ты? Я ведь только что сел за руль.

– Я имею в виду, что с тобой никогда нельзя быть спокойным!

– Хорошо. – Я уменьшаю скорость, сворачиваю с дороги и еще немного играю с рулем, почти касаясь крылом дорожного ограждения. – Ну, успокоился?

Паоло усаживается поудобнее на сиденье и снимает пиджак.

– С тобой никогда нельзя быть спокойным.

– Да ладно тебе, ты ведь знаешь, я прикалывался. Не волнуйся, я изменился.

– Еще изменился? И насколько же?

– Этого я пока не знаю, вот – вернулся в Рим проверить.

Мы молчим.

– Курить здесь можно?

– Я бы не хотел.

Вставляю сигарету в рот и нажимаю на прикуриватель.

– Что ты делаешь, я же сказал…

– Твое «Я бы не хотел» все испортило.

– Вот видишь… ты изменился. К худшему.

Смотрю на него с улыбкой. Я его люблю. Он-то, кажется, всерьез изменился: выглядит более зрелым, настоящий мужчина. Прикуриваю «Мальборо медиум» и протягиваю сигареты ему.

– Нет, спасибо, – он чуть приоткрывает окошечко. Снова улыбается. – А знаешь, я тут встречаюсь с одной.

Мой брат старше меня на семь лет. Невероятно, но иногда он выглядит мальчишкой, когда рассказывает о приятных вещах. Я решаю ободрить его.

– Ну и как она, симпатичная?

– Симпатичная? Да она красотка! Высокая, блондинка, ты ее, наверное, знаешь: ее зовут Фабиола, занимается интерьерами. Она любит ходить только в изысканные места, у нее столько вкуса…

– Ага, понятно, ну конечно.

– Ну, ладно, ладно. Не остри тупым концом. Так она обычно говорит.

– Немного двусмысленно, тебе не кажется? Ей надо бы поосторожнее с такой фразочкой. В общем, теперь мне понятно, почему вы вместе.

– Ну да, у нас один настрой.

Один настрой. Ну что тут скажешь. Настрой может быть только у музыкальных инструментов. Или еще хуже – в психиатрии. А любовь – это когда дух захватывает, когда ни о чем не думаешь, когда ты скучаешь, если ее долго не видишь, когда, даже если никакого настроя нет, все равно классно, когда сходишь с ума… Когда при одной лишь мысли, что она может идти рядом с другим, ты готов одним махом переплыть океан.

– Это важно, что у вас совпадает настрой. Ну и… – я думаю, что бы еще такое сказать. – Фабиола – красивое имя.

Очень банальная концовка. Но ничего лучше я не придумал. В глубине души мне фиолетово, но если бы я сказал, что имя это дерьмовое, Паоло бы огорчился. Для него очень важно мнение окружающих. Это самая большая фигня, какая только может быть. Окружающие-это кто? А наши родители – это что, тоже окружающие?

Он почти угадывает мои мысли:

– Знаешь, а у отца тоже есть кое-кто.

– Как я могу знать, если мне об этом никто не говорил?

– Моника – красивая тетка. Ей пятьдесят лет, но выглядит моложе. Она у него весь дом перетряхнула: выбросила кучу старья, обновила его полностью.

– И отца тоже?

Паоло хохочет как ненормальный:

– Ну это уж слишком!

Моего брата может привести в восторг любая фигня. Неужели он и раньше был таким? Когда возвращаешься после долгого отсутствия, все кажется немного другим.

– Они живут вместе, ты должен с ней познакомиться.

Должен. Что значит – должен? Я резко выворачиваю руль, пытаясь объехать типа, который маячит передо мной. Да двигай же попой! Я мигаю ему фарами, все без толку. Газую, притормаживаю. Резко пытаюсь объехать его справа.

Паоло упирается ногами в пол и хватается за подлокотник между нами. Я возвращаюсь в левый ряд и успокаиваю его.

– Все нормально. В Америке такое не выкинешь: там каждый миллиметр под контролем.

– Поэтому ты и вернулся сюда, чтобы оттянуться на моей машине, да?

– Как мама?

– Хорошо.

– Что значит «хорошо»?

– А что значит – «как мама»?

– Как же ты все усложняешь. Она успокоилась? У нее есть кто-нибудь? Ты ей звонишь? Она общается с отцом?

Мне никак не задать последний вопрос: она спрашивала обо мне?

– Она часто меня о тебе спрашивала, – он ответил только на этот вопрос. – Она хотела знать, звонил ли ты из Нью-Йорка, как у тебя дела на курсах и так далее.

– И что ты сказал?

– То немногое, что знал. Что на курсах все нормально, что, как ни странно, ты пока ни с кем не подрался, и еще немного насочинял.

– Что, например?

– Что у тебя там девушка, правда, итальянка. Если бы я сказал, что американка, она бы сразу поняла, что это лажа, – вы бы не смогли и парой слов перекинуться.

– Ха-ха, предупреждай, когда надо смеяться, это очередная острота?

– Еще я сказал, что ты там развлекаешься по вечерам, но никаких наркотиков. Зато множество друзей. В общем, что ты не собираешься возвращаться и тебе там по кайфу. Ну как, всё правда?

– Более или менее.

– То есть?

– У меня там были две американочки, и мы прекрасно ладили.

Он не успевает рассмеяться: я уменьшаю скорость и съезжаю с объездной направо. Еще раз притормаживаю на повороте, колеса скрипят, за моей спиной гудит какая-то старая тачка, я продолжаю съезжать как ни в чем не бывало и выруливаю на развязку. Паоло усаживается поудобнее. Достает с заднего сиденья пиджак. Пытается что-то сказать.

– Ты не показал поворот.

– Угу.

Едем молча. Паоло долго смотрит в окно, потом поворачивается ко мне, пытаясь привлечь мое внимание.

– Ну что еще?

– Как тогда закончился суд?

– Меня оправдали.

– То есть?

Он удивленно смотрит на меня.

Поворачиваюсь и заглядываю ему в глаза. Он молчит. Смотрит на меня спокойным взглядом. Не думаю, что он притворяется. Или он прекрасный актер. Паоло – хороший брат, но среди его гипотетических достоинств нет ни одного поразительного. Я смотрю на дорогу.

– Ничего особенного: меня оправдали и все.

– Как это? Объясни толком.

– Ты что, не знаешь, как это делается? Как и с амнистией на налоги или строительство, когда она проводится специально перед выборами. Тут та же история о преступниках, вроде меня, забывают, зато президент запоминается.

Паоло улыбается.

– Знаешь, я давно задаю себе вопрос, почему ты уделал того типа, что жил напротив нас.

– Трудно, наверное: вопрос задаешь, а ответа все нет?

– Ну, меня отвлекали кое-какие другие дела.

– В Америке ты бы и дня не продержался. Там нет времени задавать себе вопросы.

– Но я-то жил в Риме, и между аперитивом и капучино задумывался об этом. И даже пришел к одному заключению.

– Вот это да! И к какому же?

– Что наш сосед каким-то образом надоедал маме: может быть, приставал или шутил как-то непристойно. Ты об этом узнал и бах-бах! Отправил его в больницу…

Я молчу. Паоло смотрит на меня в упор. Мне хочется уклониться от его взгляда.

– Но кое-чего я не понимаю, никак не могу въехать… Извини, но мама же была на суде и ничего не сказала, ну, как все было: что там такого этот тип ей говорил, в общем, почему ты так себя повел. Если б она рассказала что-нибудь, судья, может быть, что-то понял.

Паоло. Что он знает, Паоло. Бросаю на него взгляд, потом снова смотрю перед собой. На дороге, под колесами «Ауди 4» мелькают белые штрихи разделительной полосы. Один за другим, изредка чуть стертые. Слышен гул автострады. Вжи-их. «Ауди 4» приподнимается и опускается при подъемах. Чувствуется каждый стык на дороге, но это не надоедает. Нужно ли сказать ему правду? Открыть одному человеку глаза на другого? Паоло любит маму такой, какая она есть. Он любит ее такой, какой ее видит. Или хочет видеть.

– Паоло, а почему ты об этом спрашиваешь?

– Да так, хочу знать…

– Что-то не сходится?

– В общем, да.

– А ведь это кошмар для тебя как коммерсанта.

Джованни Амброзини-так звали нашего соседа, я узнал это только на суде. Хотя нет, его фамилию я узнал раньше. Когда я позвонил в его дверь, фамилия была написана над звонком. Он открыл, он был в трусах. Как только он меня увидел, сразу прикрыл дверь. Я пришел просто поговорить. Попросить его сделать потише музыку. И вдруг сердце екнуло. В тот миг, пока дверь была открыта, я увидел в щели ее лицо. И наши взгляды, встретившись, навсегда разошлись. Я никогда этого не забуду. Она была обнаженной, такой я не видел ее никогда. Она была красивой, такой я ее всегда любил… Моя мама. В постели чужого мужчины. Я помню сигарету у нее во рту. И ее взгляд. Как будто она хотела сжечь все дотла, и будто она хотела сказать: вот, мой мальчик, смотри, это жизнь, это и есть настоящая жизнь…

У меня до сих пор вскипает кровь при этом воспоминании. Так вот – Джованни Амброзини. Я схватил его за волосы и вытащил на лестницу. Он упал. Я разбил ему о ступени обе челюсти, ударив по затылку. Он цеплялся за лестничные перила, а я бил его башмаком в ухо, в лицо, по ребрам, давил каблуком пальцы, пока те не превратились в кашу. Пальцы, которые к ней прикасались.

Ну все, все, хватит, прошу тебя. Иначе не выдержишь. И ты всю жизнь будешь это помнить. Всю жизнь. Я смотрю на Паоло. Делаю глубокий вдох. Спокойно.