16

Я сажусь за стол и решаю приняться за работу. Проверяю документы, читаю сюжет новой дневной программы. Я отвлекаюсь, с удовольствием читая фрагменты сценария. Неплохо. Это игра, посвященная школе, – с темами и вопросами по общей культуре. Тут есть директриса, учителя и, естественно, ученики, которые в этой игре становятся соперниками. Они уходят за классную доску, если три раза дают неправильные ответы, и идут к директрисе за последним вопросом. Участников всего шесть, потом их становится четверо и, наконец, двое. Мне кажется, эта передача идеально подходит для показа в прайм-тайм на Втором канале, после окончания новостей. Кьяра Фаланьи, референт директора, сообщила Джорджо о том, какие проекты они отклонили и что ищут; похоже, им нужна программа именно такого типа. На завтра у нас назначена встреча. Сила Джорджо именно в этом: он использует деньги с умом. Сорок процентов от полученной прибыли он вкладывает в дальнейшее развитие: в отношения, связи, приобретения, доли в компаниях, доли от новых проектов, возможных мобильных приложений, возникающих каналов, небольших студий видеопроизводства.

«Нам никогда нельзя останавливаться. Идти вперед – вот будущее „Футуры”». Именно так мы назвали нашу компанию. Джорджо изучал рынок, рассчитывал риски и инвестиции; он планирует открыть одну фирму в Майами, другую – в Марбелье и еще одну – в Берлине: «небольшие фирмы, которые будут продвигать наш продукт…» – говорит он. И вот результат этой шестилетней методичной работы: несколько наших программ уже показывают, а две даже проданы за границу. Мне не на что жаловаться. Джорджо Ренци – лучший партнер, о котором я никогда не мог и помыслить. Мне его посоветовал Маркантонио Мадзокка, графический дизайнер, с которым я начинал работать на «Рэтэ». Мы время от времени встречаемся и остались в хороших отношениях. Странно, что Ренци не захотел стать акционером «Футуры», когда я ему это предложил. Может, не решился. Речь шла о том, чтобы внести начальную часть капитала. Если бы у него хватило смелости и было желание, то он бы вернул себе эти деньги совсем скоро – учитывая, как пошли дела. Но он предпочел остаться свободным; самое главное, он не хотел рисковать. Зато такой человек, как Ренци, смог бы прекрасно создать «Футуру» сам по себе; он наверняка во мне не нуждался, и все-таки, когда я познакомился с ним благодаря Мадзокке, его твердость меня изумила. «Я знаю про тебя, и хочу с тобой работать», – сказал мне он. А когда я спросил его, почему, он просто ответил: «Это как заниматься кайтсерфингом или виндсерфингом. Ты не ждешь ничего, кроме ветра…»

Я кивнул, делая вид, что понял, но на самом деле мне было не совсем ясно, что он имел в виду. Должен сказать, что в тот день я был в недоумении и подумал: «А правильно ли я делаю, объединяясь с этим типом? Он напоминает мне одного из тех парней с мышцами, накачанных анаболиками, которых я встречал в тренажерном зале». И тем не менее иногда нужно довериться тому, кто доверяется тебе. Отогнать страхи и предрассудки. Самое лучшее всегда делается в паре. Два – это положительное число, как две руки, которые завязывают шнурки на ботинках, или которые стискивают руки какого-нибудь другого человека, чтобы его спасти: попробуй сделать это только одной рукой! И тогда я думаю о тех, кто составлял мою жизнь прежде – о моей компании. Нас было много, но иногда среди всех я чувствовал себя одиноким. Они понемногу мне вспоминаются: Сицилиец, Хук, Скелло, Банни, Луконе и, конечно же, Полло. Невероятные прозвища для трудных парней с мощными мотоциклами, своеобразным чувством юмора, шершавыми и короткими руками, отлично приспособленными для драк. Как же я смеялся с ребятами из этой компании! Мы не чувствовали времени. Утром, ночью, днем, мы всегда были вместе, в абсурдном несоответствии. Если бы они увидели меня сейчас, чего бы они мне только не наговорили! Шесть лет назад я представлял, что стану, в лучшем случае, темным дельцом, одним из тех адвокатов, которые, чтобы как-то перебиться, ведут мелкие дела, связанные с автомобильными авариями, в которые попадают их родственники или друзья.

Мне интересно, чем сейчас занимается каждый из них. Может, они открыли какие-нибудь захудалые закусочные на одном из многочисленных нелегальных пляжей в Италии или за границей, или мини-гостиницы, или работают в какой-нибудь мастерской. Какое-то время назад я проезжал мимо клуба «Пайпер» и увидел у входа Хука. Он улыбался, и у него все еще была та повязка на глазу, из-за которой ему подарили эту кличку сопляки, которые приходили на вечернюю дискотеку. Я не поверил своим глазам: он по-прежнему там, в своей кожаной куртке, такая же деревенщина, как и раньше, если не больше, потому что теперь у него небольшое брюшко и чуть меньше волос. Может, кто-то из них даже завел семью. И тогда меня внезапно поражает как молнией, рассекающей ясное небо. Случилось неожиданное, удивительное. У меня есть сын. Я даже не знаю, когда он родился, крестили ли его, где он живет, кто его отец. Его отец? Его отец – это я, а другой – всего лишь отчим, муж Баби. Но знает ли все это Массимо? А Баби? Что планирует делать Баби? Неужели она ему об этом никогда не скажет? Он прожил шесть лет без меня, столько всего произошло… Я достаю из кармана ее визитку, смотрю на нее. Она выглядит изящно, на ней вытеснена четкая надпись: Баби Джервази. Здесь же указаны номера телефонов, личный и рабочий. Мне следовало бы написать ей. Стоило бы попросить у нее больше информации. Но хочу ли я знать больше? И пока я беру телефон и в нерешительности смотрю на него, не зная, что делать, приходит сообщение. Это она.

17

«На этой пожелтевшей газетной странице я снова увидела весь наш роман. Ты помнишь, как сильно я к тебе прижималась? Ты хорошо это помнишь, потому что всегда жаловался». Я словно ошарашен этими словами. Снова вижу себя мчащимся на мотоцикле, за нами гонится городская полиция. В этой погоне Баби осталась в нижнем белье и моей наброшенной сверху куртке. В ту ночь она свалилась в грязь, оказавшуюся навозом. Я забавлялся тем, что подшучивал над ней; сказал, что испачканная и вонючая она ни за что не сядет на мой мотоцикл. В конце концов я ее достал, и ей пришлось раздеться. Я не мог не заметить, какая она красивая. Она злилась, и от этого выглядела еще привлекательнее. Когда мы подъехали к ее дому, я не хотел ее отпускать. Растрепанные длинные волосы, белая кожа, покрывшаяся мурашками от холода… Синева ее глаз, в которой мне нравилось тонуть – как в тот раз, когда я увидел ее танцующей в модном магазине «Витрины», и мы, упоенные любовью, унеслись в ночи на моей темной «хонде». Я чувствую возбуждение каждого из этих мгновений, они возвращаются, как цунами эмоций, и я спрашиваю себя, почему Баби от всего этого отказалась, почему захотела разорвать наши отношения, отказаться от всего, отречься, уничтожить. Я испытываю злость: исчезнуть на долгие шесть лет, а потом вот так появиться снова, как ни в чем не бывало, да еще и с сюрпризом в виде сына. Она всегда все делала по-своему, как хотела, и продолжает поступать так же. Я перевожу взгляд на экран мобильника и читаю: «Даже если ты этому и не веришь, я очень страдала, пытаясь тебя забыть. Я пишу „пытаясь”, потому что если все сложилось так, и в конце концов я тут, с тобой, то, пожалуй, должна признать, что у меня так и не получилось».

Ну конечно… Но ты замужем, произвела на свет моего сына, неизвестно в какой клинике, с другим мужчиной, изображающим из себя отца, и с твоей матерью – этой женщиной, которая всегда меня ненавидела и, наверное, взяла младенца на руки даже раньше тебя, такая уж она эгоистка. Как бы мне хотелось, чтобы именно тогда Массимо на нее написал, обмочив ее шелковую кофточку или какую-нибудь другую чересчур нарядную вещь, которую она надела в тот день. При мысли о моем сыне-мстителе меня разбирает смех.

«Теперь я снова здесь. Я увидела тебя и обнаружила, что ты выглядишь хорошо, просто прекрасно, и я счастлива, что познакомила тебе с Массимо. Я ничего не знаю о твоей жизни, и мне было бы очень приятно увидеться снова. Может быть, как друзья, хоть ты и не веришь в дружбу между мужчиной и женщиной. Ты всегда говорил: „Какая чушь… Это возможно лишь в одном-единственном случае – когда два человека уже пресытились друг другом, и прошло много времени”».

Это правда. Я это все еще помню: мы ужинали с Полло и Паллиной, и Полло разразился одной из своих скабрезных шуточек. «Мне проще стать гомиком и спутаться с тобой!» – воскликнул он, указывая на меня. Мы смеялись и продолжали пить пиво в ту веселую и безмятежную ночь, когда все казалось возможным: было ощущение бесконечности, и не было предела ни нашим шуткам, ни нашему счастью. Я вижу, как Полло поднимает свою бутылку «Хейнекена» и чокается со мной, а потом исчезает в порывах ветрах. Точь-в-точь, как мое воспоминание, как жизнь, которая у меня его отняла. Зато здесь ты. Ты, Баби. Та, что не выполнила нашего уговора и заставила меня бесконечно страдать. У меня возникает желание обратиться к Богу:

«Господи, ну что плохого я тебе сделал? Почему ты послал мне ее снова?»

Я не нахожу ни единой причины, и смотрю на экран телефона в поисках хоть какого-нибудь объяснения.

«В любом случае, несомненно одно: я очень счастлива, что снова тебя увидела, и ты даже не знаешь, насколько. Давай встретимся еще раз, если ты не против. Я тебе напишу, если только ты не скажешь, что больше не хочешь меня слышать. Пока. Баби».

Ну почему? Почему судьба меня всегда испытывает? Чтобы посмотреть, правильный ли выбор я сделал? А нужно ли это? Снова пристально смотрю на телефон. Это было бы так просто, ответить ей: «Не звони мне больше никогда. Исчезни навсегда из моей жизни». Поступить с ней так, как она поступила со мной. Но у меня не получается. И я замираю в нерешимости: пусть жизнь рассудит сама. Зато в одном я уверен и потому звоню ему:

– Это ты, Джорджо?

– Говори.

– Ты прогнал Джулиану?

– Да, а что? Ты передумал?

– Нет.

18

Когда я вышел, уже стемнело. Я взял портфель и послал сообщение Джин, предупредив ее, что вернусь позже. Больше я ничего не написал. Не знаю, что сказать. Мне тут же приходит ее ответ: «Я уже вернулась. Не беспокойся, любимый. Поужинаем, когда закончишь». Впервые это слово, «любимый», кажется мне немного фальшивым. Как будто что-то внезапно сломалось. Будто я отнесся к ней без уважения, скрыв от нее тайну, которой и сам не знал. Но больше меня изумляет совсем другое: я не один, существует часть меня, которая останется в этом мире и после меня. И это приносит мне необъяснимое утешение. Мой сын. Массимо. Хочу я этого или нет, он все-таки существует, и я необъяснимо улыбаюсь, чувствуя, как связан с этим маленьким незнакомцем. Вспоминаю его первые слова, адресованные мне, его темные волосы, глаза, улыбку.

– А можно и я буду звать тебя Стэпом?

Жаль, что я был не в силах сказать ему что-то еще, немного с ним поболтать, задать ему вопросы, которые сейчас у меня в голове. Я здороваюсь с девушкой около проходной и захожу в раздевалку. Возможно, когда-нибудь и мой сын тоже пойдет в тренажерный зал, но я об этом не узнаю. В большом зале музыка звучит громко, но, несмотря на толстые стекла, я ее все-таки слышу. В тренажерном зале только девушки – ловкие, проворные, мускулистые: на шесте они отрабатывают акробатические фигуры, даже очень сложные: они хватаются за него, крутятся на нем, пытаются переворачиваться в вертикальном или в горизонтальном положении. Одна смуглая девушка с длинными светлыми волосами вытягивается на шесте и изображает «флажок». Ее живот обнажается, и на нем рельефно выступают мышцы идеально накачанного брюшного пресса. Похоже, в этом положении она чувствует себя непринужденно. Не рискую вообразить ее в других позах… Я по-прежнему имею в виду шестовую акробатику, разумеется. Словно услышав мои мысли, танцовщица меняет положение и повисает в воздухе параллельно полу, удерживаясь на шесте одной лишь силой своих ног. Потом она спрыгивает и разводит руки, будто желая подчеркнуть финал своего выступления. Другие девушки аплодируют, и она весело кланяется. Наверное, она преподавательница этой новой спортивной дисциплины. Молодая женщина в темносиних эластичных лосинах и длинной футболке готова занять ее место. Однако в отчаянной попытке сделать что-то хоть отдаленно похожее, она больше напоминает одну из тех странных колбасок, которые подвешивают на картонное дерево во время сельских праздников и которые какой-нибудь весельчак с завязанными глазами должен попытаться сбросить вниз. Так вот: какое-то время девушка остается в вертикальном положении, пока преподавательница кричит ей названия приемов, а потом подходит ближе и продолжает орать, сложив ладони рупором около рта. Одно из двух: либо ученица глухая, либо она и впрямь колбаска.

Я кладу полотенце на край скамейки и, укладываясь на нее, как раз успеваю снова увидеть эту девушку: она спрыгивает с шеста и недовольно качает головой. Я решаю больше не обращать на это внимание и начинаю надевать диски на гриф штанги. Хочу сделать несколько жимов лежа, упражнений для грудных мышц. Я ложусь на скамейку и начинаю потихоньку: сначала поднимаю всего двадцать килограмм для разогрева. Вот мне кажется, будто я снова вернулся в те славные времена, когда ходил в «Будокан» – спортивный зал, где начал тренироваться после того, как около кафе «Флеминг» меня побил Поппи, здоровенный чувак. Он тогда нехило меня отделал, и я решил взять реванш, чтобы хорошенько отыграться. Но без крепких мышц у меня бы ничего не получилось. Луконе, Полло, Хук, Банни, Сицилиец – со всеми ними я познакомился там, в «Будокане». Там, где я начал качаться, завтракали яйцами и анаболиками, начиная с дека-дураболина и заканчивая всякими невероятными стероидами, предназначенными для коров или беговых лошадей. Но, может, об этом только болтали. И все-таки у некоторых менялся голос, становился более глубоким, почти загробным, а волосы начинали расти там, где еще недавно не было намека даже на легкий пушок. Ходили слухи, что анаболики, если ими злоупотреблять, убивают половое влечение. Помню, что Сицилиец принимал их в большом количестве и говорил: «Тем лучше. Дам себе передышку, а то слишком многие жалуются!» И разражался своим смехом, пропитанным табачищем и пивом. Он качался и нагружал штангу больше всех – на 140, 160, 180, 200 килограмм. Обгонял всех, а потом брал 240 килограмм, и кричал так, что девушки, занимавшиеся гимнастикой этажом выше, пугались. Сицилиец продолжал накачивать себя нандролоном, несмотря на опасные последствия: ведь ему объяснили, что от этого препарата увеличивается все, кроме «этого» – лекарство настолько пагубно влияет, что от него то, что находится ниже пояса, даже уменьшится. Я часто видел карикатуры, подчеркивающие величину мышц и маленькие размеры всего остального. Даже в «Будокане», в душе, я обращал внимание на это странное несоответствие, но списывал все на наследственность. Сам же я никогда не принимал ничего такого. Ел много, это да: много яиц по утрам, любил печенку и пивные дрожжи, которые с удовольствием жевал. В такие моменты Полло смотрел на меня с недоумением, потому что у него это пристрастие вызывало отвращение. Я ходил в спортзал каждый день, дисциплинированно, решительно, с яростью. Каждая тренировка означала новые успехи: удерживать вес, контролировать его, увеличивать и идти вперед исключительно благодаря силе воли. До тех пор, пока не начнешь чувствовать, как мышцы кричат от боли, а тело просит пощады под натиском штанги.

Я поднимаюсь со скамьи и навешиваю на гриф новые диски – пятьдесят килограммов с одной стороны и еще пятьдесят – с другой. Снова ложусь под штангу и быстро поднимаю ее шесть раз. Теперь я чувствую вес, и последние жимы даются мне с трудом, но я делаю их до конца. Отдыхаю. Восстанавливаю дыхание. Закрываю глаза, снова поднимаю штангу, делаю еще десять подъемов лежа. На этот раз мне трудно с самого начала – но не потому, что диски тяжелые. Во мне снова поднимается гнев. Смех Баби и этот сверток, прекрасный и жестокий подарок, который она кладет передо мной, а потом убирает и, в конце концов, разрешает открыть. Я вновь вижу футболку в белую и синюю полоску, точь-в-точь такую, как на ребенке, моем сыне. Гнев нарастает; она сговорилась с Джулианой, они все подстроили у меня за спиной. Нет, все сделала она. Баби всегда решала – врываться в мою жизнь или исчезать из нее. Я почти подбрасываю штангу: она кажется мне легкой – настолько я в ярости. Снаряд поднимается вверх, еще выше, выше своей опоры, а потом снова падает, подскакивает и покачивается из стороны в сторону, рискуя обрушиться на пол, но я останавливаю его руками.

– Эй, ты же Стэп, да?

Я встаю и пытаюсь понять, кто ко мне обращается. Передо мной стоит парень.

– Стефано Манчини, не так ли? Ты был для нас легендой. Моя девушка вырезала из газеты твою фотографию на мотоцикле, с той телкой, которая к тебе прижималась, и всегда говорила мне: «Ты должен быть непокорным, как он, а не тюфяком, как сейчас». Черт, ты погубил мою юность. Правда: мы расстались, и она мне не дала!