Глава третья

– Дорогая, это ты?

В ту секунду, как он произнёс эти слова, сердце Софии сжалось. Кто же ещё мог это быть? Куда бы она ушла? Да и каким образом? Ей показалось, что она слышит визг тормозов, а затем удар, разлетевшееся стекло, смятый металл – всё будто в замедленном действии.

Она поставила сумку с покупками на стол. Потрогала свой лоб – он был мокрый. Затем она упёрла руки в бока и огляделась вокруг. Жалкая кухня, не такие как прежде прозрачные стаканы, потёртое стекло. Она посмотрелась в зеркало и едва узнала себя: уставшее лицо, растрёпанные волосы, но самое главное – потухший взгляд. Вот чего уж ей точно не хватало, так это света. Её так часто воспеваемая красота, словно она была её единственным достоинством, всё ещё была на месте. София просто устала. Она поправила волосы. Затем сняла куртку, повесила её на стул и начала раскладывать покупки. Она поставила молоко в холодильник. С самого детства она боролась с этой красотой, она хотела, чтобы её любили за её страсть, за её невероятный талант, который она получила, за её любовь к музыке. Фортепиано было единственным смыслом её жизни, а ноты заполняли все её мысли. В шесть лет во время первых занятий она выбрала несколько классических произведений и попросила забрать их себе домой. Там она сделала аранжировку и обработала их по-новому, создав звуковую дорожку, саундтрек к своей жизни. Качалась ли она на качелях, бегала ли, плескалась в море или смотрела на закатное солнце – всё это было под звучавшие в её голове аккорды. Каждое мгновение её жизни сопровождалось музыкальным произведением, которое она точно знала, как можно улучшить.

Такова была София. А в качестве гимна своей любви она выбрала «По прочтении Данте» Ференца Листа.

Она решила, что исполнит это произведение только для того человека, которого она полюбит и который сделает её счастливой. Но этого так и не произошло, пока она не встретила Андреа, архитектора и регбиста. Спортивного и умного, как и она сама, страстного и рационального. Они встретились на какой-то вечеринке и начали встречаться. Впервые в жизни она почувствовала свободу, и тогда случилось то самое. Она влюбилась. Наконец она могла сыграть свой гимн любви. Сперва она много дней репетировала, потому что всё должно было быть идеально – так, как она хотела, как она чувствовала, так, как она сыграла бы для него, только для него, для её Андреа. И в тот вечер она была готова сделать это, но вот только…

Как только она ступила на порог дома, то услышала, что звонит телефон.

София закрыла дверь, поставила сумку и бросилась отвечать:

– Алло?

– Наконец! Где ты была?

– На уроке. Я только пришла.

– Хорошо, дорогая. Я везу тебе пиццу с помидорами и моцареллой…

– Но я же просила только с помидорами… помидоры, и всё!

– Дорогая, ты чего так кипятишься?

– Потому что ты никогда меня не слушаешь.

– Моцарелла остынет, когда я приеду, и её легко можно будет убрать. Останутся только помидоры, и всё, как ты и хочешь.

– Проблема не в пицце, а в том, что ты меня не слушаешь! Понимаешь ты или нет?

– Понял. Я еду.

– Я тебе не открою!

– Даже если я привезу тебе пиццу с помидорами и моцареллой?

– Я же сказала, только помидоры!

– Да-да… Я просто пошутил!

– Да, конечно, шутишь, ничего не слушаешь и думаешь, что я какая-то дурочка!

– Слушай, если ты хочешь сейчас поссориться, то ничего не выйдет.

– Ты прямо как моя мать! Я именно из-за этого и уехала из дому, как только мне исполнилось восемнадцать… И вот теперь я снова с тем, кто не слушает меня и вечно только насмехается надо мной.

И она бросила трубку. Андреа положил мобильник в куртку, встряхнул волосами, завёл мотоцикл и стал постепенно набирать скорость. От злости он бьш готов взорваться, ему хотелось ругаться дальше. Первая, вторая. «И что, мы всегда теперь будем ссориться? Какого чёрта! О’кей, забыл я, что она не хочет моцареллу, что теперь? Обязательно из мухи делать слона?» Третья, четвёртая, всё быстрее, всё яростнее, вниз по склону, снова прямо мимо той самой пиццерии. Восемьдесят, сто. Сто двадцать. Сто сорок. На высокой скорости казалось, что улица вытянулась. Его взгляд бьш затуманен гневом и слезами от ветра. Этого было достаточно, чтобы не увидеть остановившуюся на углу внизу спуска машину.

Кто-то включил поворотник, который мигнул раз-другой, и, уставши ждать, машина выехала вперёд из тьмы. Она выехала на дорогу как раз в тот момент, когда Андреа приближался на полной скорости. Всего мгновение. За рулём сидела пожилая синьора. Она испугалась, когда увидела резко приближающийся свет фар, и в ступоре застыла посреди дороги, не двигаясь ни вперёд, ни назад, утратив способность что-либо предпринять.

«Но…» – Андреа не успел вовремя свернуть, даже чуть притормозить. Он широко раскрыл глаза и рот. Ему казалось, что это машина несётся на него с бешеной скоростью.

Он не смог даже закричать, ничего, он просто потянул на себя руль и зажмурил глаза. Не было времени сделать что-то ещё, даже прочесть молитву, возникла только одна мысль: «Одну пиццу с помидорами, без моцареллы». Этого он больше не забудет. Никогда.

И он провалился в тьму.

Глава четвертая

– Я боюсь вас знакомить.

– Почему?

– Потому что он может тебе понравиться больше, чем я.

– Это невозможно. – Бенедетта засмеялась, прикрыв рукой рот. Она отпила немного принесённого «Биттера» и подняла плечи.

Джанфилиппо рассматривал её с любопытством:

– Почему невозможно? Он моложе… Красивее меня, а самое главное, он гораздо, гораздо богаче меня…

Бенедетта вдруг сделалась серьёзной:

– Ну тогда я просто с ума сойду.

Джанфилиппо поднял бровь:

– О!

– Да… особенно из-за того, что ты придурок. – Она по-настоящему разозлилась. – Ты серьёзно думаешь, что он может мне понравиться, потому что он богаче?

– Я же сказал гораздо, гораздо богаче.

– Тогда ты гораздо, гораздо больший придурок!

Джанфилиппо сделал глоток своего кампари. Затем улыбнулся и попытался оправдаться:

– Дорогая, с тобой и пошутить нельзя.

– Ты не шутишь.

Бенедетта решительно тряхнула плечами и развернулась на три четверти. Она посмотрела в глубь зала. Там были картины, статуи и, наконец, гости Охотничьего клуба, одного из самых элитных.

Они шагали уверенно, спокойно, кто-то с улыбкой приветствовал друг друга; все они были знакомы с незапамятных времён, поскольку вращались в узком кругу знакомств, самом могущественном и богатом во всём Риме.

Джанфилиппо попробовал взять её за руку:

– Ну брось, ты чего?

Бенедетта быстро отдёрнула руку:

– Это была отвратительная шутка, я не понимаю, почему тебе смешно, что кто-то богаче тебя…

Джанфилиппо протянул руку:

– Но я не шутил! У него много денег… очень много.

Бенедетта повернулась и покачала головой. Она ничего не могла поделать. Он никогда не поймёт. Так что, в сущности, спорить было бесполезно. Да и всё равно он всего лишь преувеличивал. Как это возможно – быть гораздо-гораздо богаче его? Джанфилиппо был самым состоятельным человеком, которого она когда-либо знала. В тот момент, как она поймала себя на этой мысли, она стыдливо улыбнулась и стала искать, на что бы отвлечься.

– Ладно, не будем ссориться. Расскажи что-нибудь о твоём брате, пока он не приехал. Мне очень интересно.

Джанфилиппо вздохнул:

– Он всегда был несколько безбашенный. Вечно вытворял чёрт-те что на мотоцикле, занимался сёрфингом и объехал полмира, побывав там, где проходили гонки: на Гавайях, Канарах… Потом настал черёд каноэ, прыжков с парашютом, полётов на параплане. Короче, он ничего не пропустил. Кажется, он перепробовал все самые экстремальные виды спорта – любит рисковать жизнью…

И в ту же секунду он услышал его голос:

– Так что, принимая всё сказанное во внимание, умом я не отличаюсь.

Бенедетта резко развернулась. Перед ней стоял мужчина:

– Тебя послушать, так я всё время только и делал, что пытался убиться, но так и не преуспел в этом.

Он был высокий, стройный, худой; на нём была идеально выглаженная белая рубашка, рукава которой он закатал, обнажая мускулистые плечи. У него были чуть смуглая кожа и ярко-синие, живые, выразительные глаза.

«Он как будто бы крупнее, – подумала Бенедетта. – Хотя нет, скорее он просто более уверенный, более мужественный, более… Более всё».

Она улыбнулась ему.

«Не знаю, правду ли говорит Джанфилиппо, что он гораздо-гораздо богаче его, но одно точно – он гораздо-гораздо красивее».

Он очень изящно сел перед ней и подал ей руку, чтобы представиться:

– Танкреди.

– Бенедетта.

Затем он скрестил ноги и положил руки на кресло:

– Итак, что же делает такая красивая женщина рядом с этим… этим… не могу подобрать слово.

– Этим офигенным парнем, ты хотел сказать? – улыбнулся Джанфилиппо.

Танкреди скривил рот:

– Это точно не то слово, которое я искал.

– Если ты думаешь, что, чтобы не скучать, нужно обязательно вести такую жизнь, как у тебя, то я просто счастлив.

– Почему? – Танкреди как будто был поражён этой фразой. – Что не так с моей жизнью?

На самом деле брат не знал и половины того, чем занимался Танкреди, и не одобрял ту часть, о которой знал.

Джанфилиппо попытался перейти в безопасное русло:

– Что ж, по крайней мере, ты жив. Одно это уже кажется мне невероятным успехом, если не чудом.

Бенедетта проткнула оливку зубочисткой, окунула её в остатки «Биттера» и отправила себе в рот. На вкус она была солоновато-сладковатой.

Братья смотрели друг на друга, пока наконец Джанфилиппо не улыбнулся и Танкреди не опустил взгляд. Бенедетта сидела с оливкой во рту, озадаченная воцарившимся странным молчанием. Джанфилиппо посмотрел на неё и легонько покачал головой, как бы говоря: «Ничего страшного, я тебе потом расскажу». И в этот самый момент она услышала, как её зовут:

– Бенедетта, а ты как здесь!

Какая-то девушка остановилась у входа в зал, недалеко от того места, где они сидели. Она была в синем костюме, держала в руках маленький клатч от Gucci, белые волосы были собраны.

Бенедетта с улыбкой поднялась:

– Габриэлла! Прошу прощения…

Он оставила двух братьев и побежала навстречу подруге. Они обнялись и начали болтать.

Джанфилиппо посмотрел на Танкреди и улыбнулся ему. Тот поднял руку, пытаясь привлечь официанта:

– Извините?

Джанфилиппо спросил:

– Видел это?

Танкреди вздохнул:

– Ага.

Наконец, подошёл официант.

– Не могли бы вы, пожалуйста, принести пиво?

– Конечно, синьор.

Официант подумал, что это всё, и развернулся, чтобы уйти, но Танкреди остановил его:

– Какое у вас есть пиво?

– Любое, синьор.