Там, где куст жасмина
ярко зеленеет,
девушка-подросток
смотрит вдаль, надеясь,
и, облокотившись на карниз устало,
смотрит вдаль печально,
глаз не отрывая
от стен монастырских;
там, где в небо взвился
чернотой природной
кипарис стрелою.
Ждет, когда придет он,
свиданья час условный.
Смотрит, ждет, мечтает
уже долго-долго.
Локоть на карнизе,
розовая щечка
в ладони отдыхает
а в сознанье смутном
образ кипариса,
как мечта витает.
Кто, когда и как вдруг
Свиданье ей назначил?
Кто? Она не знает.
А когда? В то время,
как, уйдя из детства,
встретилася с жизнью.
Где? В своем же сердце,
в душе неспокойной.
Но слова какие?
Все без слов! Лишь вздохи
вкруг ее летают.
И, поникши, ждет всё,
ждет и ожидает,
когда солнце сядет,
день другой наступит,
и тень кипариса
оживет с зарею.
На горящем небе
высится колонной
он среди развалин,
и ее как будто
тихо утешает:
«Дочь моя! Терпенье!
Терпенье в ожиданьи!»
И проходят тучи
над ним чередою,
словно дни проходят,
но все не приходит
любимый на свиданье.
Охраняет поле
кипарис суровый,
и подобен башне,
сторожевой он.
и с него, бедняжка,
глаз не сводит :
«Страж!
Мой стражник черный!
Когда его увидишь,
меня предупреди ты,
если усну невольно,
как поедет мимо —
сон развей мой.
Так дни мои уходят
и вместе с ними
о счастии надежда
вот-вот покинет».
Томятся в ожиданье
кипарис и дева,
а его все нету,
и так долго,
что думает бедняжка
об уголке спокойном,
что за оградой
ей отдых обещает.
В монастырь укрылась,
там и ищет счастья,
что в мире не обрящет,
ждет теперь свиданья
с Женихом Небесным.
Он придет однажды,
днем прекрасным,
и возьмет с собою,
в край, где нет страданья.
Вечерами тихими
сидит теперь средь зелени
вместе с кипарисом,
облокотившись
рукою на колени,
в облаках витая
в грезах смутных.
Бледны ее руки,
и лицо поблекло.
Кипариса-друга
она просит:
«Страж!
Мой стражник черный!
Когда с небес сойдет он,
меня предупреди ты,
если усну невольно,
как пойдет он мимо —
сон развей мой.
Так дни мои проходят
и вместе с ними
о счастии надежда
вот-вот покинет».
И он ей отвечает:
«Терпение, терпение,
дочь моя, в смирении».
И умерла в терпении,
ожидая вести,
в земле благословенной.
Под тенью кипариса
ее похоронили,
там теперь и спит она,
но, уснувшая,
вечно в ожидании,
когда ее возлюбленный
придет к ней на свидание.
И вечерами тихими,
когда садится солнце
и алыми лучами небеса сияют,
кипарис покинутый
ей стойко повторяет:
«Терпение, терпение,
дочь моя, в смирении».
А базилик? Замерз он
одним холодным утром,
когда проехал всадник
неведомо откуда,
ища глазами жадными
собственное счастье…
Нашел окно пустое,
под небесами ясными.
Вот человек, что на углу вещает.
Зачем руками так размахивает?
Ужели важно то, что говорит?
Перекрещенье рук его имеет смысл?
И если б был,
то, что ж, оправдан пыл?
И кто такой есть я,
чтоб мерить степень
у ценностей чужих?
Пускай Господь хранит его энтузиазм!
Пока он так руками машет,
сам о себе забыл,
с годами
его волненье и мое бесстрастье
отправятся на отдых
в одно и то же озеро,
где воды мертвые
бесплодны…
Жестикулируй, гражданин!
Прекрасная гимнастика,
и в жизни важно – жить и быть
здоровым и без напастей.
В тени этого дерева
он отдохнул когда-то;
прошло лет триста,
и все еще в листве
вибрирует воспоминанье.
И соловей священный, что гнездо
на ветках охраняет,
также хранит преданье,
которое услышал соловей,
такой же, как и он,
из уст святого пилигрима ранее.
Когда клонится солнце тех времен
и у холмов подножья тени удлиняет,
невнятно птичка слова эти повторяет,
что прозвучали человечьим языком,
но превратилися в небесные скрижали.
И дерево их понимает, и листва,
их слыша, в такт кивает.
«Я жить хочу один, —
так Пепе говорил, —
чтоб не причесывали
и не умывали».
«Один? ты потеряешься
и будешь плакать», —
ему Марица возразила.
Вот разговор детей…
И их отец подумал:
«Тот, кто живет один,
теряется и плачет,
и его никто не слышит.
Один… И кто же не один?
Все одиноки,
каждый в самом себе,
и наша жизнь —
лишь одиночество,
не более,
мы потерялись все
и плачем,
и нас никто не слышит».
(1875 – 1936)
***
Ни мрамор твердый и вечный,
ни живопись, и ни музыка,
лишь слово живет во времени.
Путник, это твои следы
на дороге, и ничего больше,
путник, нет дороги,
она возникает, если идешь ты.
Идя, протаптываешь дорогу,
и, бросив взгляд назад,
видишь тропинку, на которую
не ступишь уже никогда.
Путник, нет дороги,
только полосы волн на море
от корабля.
Земля обнаженная,
и душа завывает на горизонте бледном,
как волчица голодная. Что ты ищешь,
поэт, на закате?
Грустно идти, потому что дорога
на сердце давит. Ледяной ветер,
ночь наступает, и горечь
расстояния. На дороге белой
деревья в листьях пожухших чернеют,
дальние горы
в крови и золоте… Солнце скончалось.
Что ты ищешь, поэт, на закате?
Демон из снов моих
смеется губами красными,
черные глаза его – живчики,
мелкие зубы точеные,
пускается в пляс гротесковый,
сверкая своим телом бесформенным
и горбом огромным,
бородач отвратительный,
карлик пузатый,
и не знаю причин я,
почему смешит тебя
моя трагедия,
но ты в своей пляске
жив без мотивов ясных.
Умирает вечер,
как очаг бедный, гаснет.
Там, на горах, есть еще
отблески красные.
И это дерево, упавшее на дороге белой,
плакать заставляет от жалости.
На стволе раненом – две ветки
и лист один почерневший, ржавый.
Ты плачешь? Среди тополей золотых дальних
тень любви тебя ожидает.
Господь, кого в себе мы носим,
господь, кого мы сами создаем,
господь, кого мы ищем просто,
и никогда кого мы не найдем.
Три божества, три персонажа —
единственного бога настоящего.
Говорит разум: " Давай искать правду».
Сердце говорит: " Нет! Тщеславие и бред.
Правда у нас уже есть».
Разум: " И кто же постичь ее может?»
Сердце: " Суета сует.
Правда – это надежда всего лишь».
Говорит разум: " Ложь это».
Сердце в ответ:" Лжет разум.
Не чувствуешь ты ее, одни фразы».
Разум: " Нам не понять друг друга вовек».
Сердце:" Посмотрим, что будет дальше».
Всегда, когда мы вместе, —
это свидание завтрашнее,
но никогда при встрече.
Розы на балконе
за поворотом улицы
«Упаси меня Господи»
зовутся.
Твоя правда? Нет, та Правда.
Пойдем со мной искать ее.
А свою оставь для себя, если надо.
Каждый невежа непременно
путает с ценностью
цену.
XLIV
Не презирайте слова, поэты,
мир немой и шумный.
Глас только у Господа.
Лгут больше, чем нужно,
поскольку фантазии мало.
Правда – выдумка тоже.
Час моего сердца делится
на час надежды
и падения в бездну.
***
Борозды случайные
зачем называть дорогами?
Всякий идет,
как Иисус,
морскими водами.
***
Когда мы жаждем знанья,
наши часы – минуты,
и кажутся веками,
когда учиться нужно.
***
То, что зовут люди
добродетелью, справедливостью,
одна половина – зависть,
другая – вовсе не милость.
***
Спрашивать, что знаешь,
только время терять…
И спрашивать риторически —
кто будет тебе отвечать?
***
Лучшее в людях приличных —
знать, что в этой жизни
все – вопрос меры,
немного больше, немного меньше.
***
Вчера мне приснилось, что видел
я Бога и говорил с ним;
и снилось, что Бог меня слышал…
А после приснилось, что это – сон лишь.
***
Зависть к добродетели
преступником Каина сделала.
Слава Каину! Нынче
пороку больше завидуют.
***
В чем же польза
полезностей наших?
Правду скажем:
Тщета тщетная.
***
Два вида есть знания:
одно – свет, другое – терпение.
Одно осветить пытается
глубокого моря дно;
другое шлет наказание
с удочкой или сетью
и ждет, когда рыба поймается.
Что лучше из них на свете?
Знание визионерское,
что видит в водных глубинах,
как рыбы живые двигаются
и их невозможно выловить,
или же адский труд
тащить на песок труп
бедной рыбины?
***
Рассматривая мой череп,
скажет новый Гамлет:
«Какая прекрасная маска
для карнавала».
***
Свет души, божественный свет,
маяк, факел, солнце, звезда…
В потемках идет человек,
фонарь на спине неся.
***
Жил один моряк,
сад посадил у моря,
сделался садовником,
сад расцвел на просторе,
и садовник ушел к Богу
морской дорогой.
***
Между жизнью и сном
есть еще кое-что.
Догадайся попробуй.
***
…Я видел даже
что пили воду из лужи грязной.
Капризы жажды…
***
– Есть энергичные люди! —
мечтала большая лужа
со своими комариками.
***
Пой, пой, сверчок,
на своем помидоре,
в клетке под запором.
***
Внимание обратите:
одинокое сердце —
не сердце вовсе.
***
Вера позитивиста. Нас нет и не будет.
Наше существованье нам одолжили.
Ничего не принесли мы и унести не сможем.
***
Сегодня всегда еще.
***
Чтоб ветер не ленился,
пришили двойной ниткой
к дереву листья.
***
Авторы, кончается сцена
одной догмой театра:
в начале была маска.
О проекте
О подписке