– Да, – согласилась мартышка-мама, добившись нужной раскачки, – предательство – это всегда убийство чужими руками своего человека, как сказали бы туземцы… А теперь следи за мной. Видишь, как я свободно тело держу? Когда откачнешься на самую высокую точку, отпускаешь хвост и падаешь, ни о чем не думая. Но как только долетела до нужной ветки, легчайшим взмахом забрасываешь за нее хвост, а сама летишь дальше. Хвост сам захлестывается, и ты прочно повисаешь на ветке.

– А у меня почему-то хвост не выдерживает, и я падаю, – ответила мартышка-дочка.

– Потому что ты по дороге от страха цепляешься за всякие там лианы, – объясняла мартышка-мама, – у тебя не получается скорости захлеста. Запомни, во время вертикального падения главное – скорость захлеста. Падение – ничего. Скорость захлеста – все. Раз, – сказала она, усиливая мах и одновременно расслабляя тело и этим показывая, что совершенно не боится за его судьбу, – два-три…

Мартышка-мама полетела вниз, придав лицу то выражение безмятежности, которое бывает у туземок, когда они вяжут одежду из шерсти животных. Но вот хвост ее вяло закрутился за нужную ветку, и через мгновение, сдернутый силой тяжести тела, он намертво зацепился за ветку.

– Понятно? – спросила снизу мартышка-мама, глядя на свою дочку.

– Понятно, – ответила дочка не очень уверенно, глядя вниз, где покачивалась ее мама, и еще ниже, где под сенью дерева ходил Находчивый, собирая груши, слетевшие с ветки, за которую зацепилась мартышка-мама.

Поев груш, Находчивый залюбовался резвящимися мартышками. Хорошо им, вдруг подумал он с грустью, прыгают себе по веткам, и никаких тебе песен, никаких тебе королевских поручений.

– А тебе кто мешает? – вдруг услышал он голос из самого себя.

– Как кто? – ответил он громко от неожиданности. – Надо же стремиться к лучшему, раз природа сделала меня находчивым.

Он прислушался, ожидая, что голос внутри него что-нибудь ему ответит, но голос почему-то не отвечал.

– То-то же, – строго сказал Находчивый этому голосу и зашагал дальше.

Он дошел до конца Нейтральной Тропы и повернул назад, думая о том, что это за чертовщина внутри него завелась. Ему было все-таки как-то не по себе. Главное, что голос этот неожиданно начался и неожиданно замолк. Если ты решил спорить со мной, спорь, думал Находчивый, а иначе что это получается? То вдруг возник, то вдруг исчез, а у меня настроение портится. Ну, нет, назло тебе спою еще раз:

 
Задумавшийся некто
На холмике сидит.
Пам-пам, пам-пам, пам-пам-па!
И Ля-ля-ля-чий Брод!
Но буря все равно грядет!
 

Он спел и прислушался к джунглям. Ни один тревожный звук не возник в ближайшем окружении. Ну вот, еще разочек спою, мысленно сказал он тому голосу, и все, я свободен!

И вдруг он услышал ненавистное шипение в кустах папоротника, и в сторону реки, покачивая вершины папоротников, потянулось, полилось невидимое тело удава. Мало ли, кто куда ползет, с ужасом подумал Находчивый, пытаясь себя утешить. Нет, нет, я не верю, что он туда ползет! И чтобы самому себе доказать, что он не верит этому, он стал громко и уже не прерываясь петь свою песню.

И мысли его в то время лихорадочно проносились в голове. Зачем я не ушел в рядовые, думал Находчивый. Но я не мог уйти в рядовые, тут же оправдался он. О, если б я не отъел подарок Королевы, я бы мог уйти в рядовые. О, если бы я знал, что они и так знают, что я надкусил капустный листик, я бы тогда тоже ушел бы в рядовые. О, если б, думал он, продолжая петь и возвращаясь по Нейтральной Тропе.

А все-таки, вдруг этот удав сам по себе полз в сторону реки, может быть, он уже давным-давно куда-то завернул, думал Находчивый, стараясь освободиться от тоски, которая ему была очень неприятна. А вон и груша, сказал он себе, если мартышки на ней, узнаю у них, не проползал ли здесь удав. Может, он уже давно завернул в другую сторону.

А между тем мартышка-мама и мартышка-дочка все еще продолжали отрабатывать вертикальный прыжок. За это время дочка успела свалиться с дерева, потому что у нее опять не получился захлест. Почесывая ушибленный бок, она уныло слушала свою маму, которая посвящала ее в тонкости прыжка.

– Но ведь я сейчас не цепляюсь за ветки, а у меня все равно не получилось, – говорила она в свое оправдание.

– Именно потому, что ты не цеплялась, – объясняла ей мартышка-мама, качаясь на хвосте и снизу вверх поглядывая на дочку, – ты еще больше испугалась, и у тебя от страха затвердел хвост. Тогда как во время захлеста хвост должен быть совершенно расслабленным… Тогда получается достаточное количество витков, полностью обеспечивающих безопасность… Попробуем еще раз…

Мартышка-дочка зацепилась хвостом за ветку и только взмахнула руками для раскачки, как вдруг заметила внизу у самой Нейтральной Тропы ползущего удава.

– Удав! – крикнула она. – Я боюсь.

– В сторону реки ползет, – уточнила мать.

– Уж не Глашатай ли его накликал?! – воскликнула дочка.

– А кто же еще, – вздохнула мартышка-мама, – давай, он уже достаточно отполз.

– Подожди, мама, – сказала дочка, – я вся дрожу… Как только подумаю, что этот Задумавшийся там сидит на своем холмике, а к нему ползет удав, подосланный своими же кроликами, мне делается не по себе…

– Успокойся и еще раз попробуй, – сказала мартышка-мама, – значит, теперь главное – расслабить хвост…

Мартышка-дочка почему-то никак не могла успокоиться. А тут вдруг послышались бодрые звуки предательской песни. Это Королевский Глашатай возвращался назад по Нейтральной Тропе.

– Чего он поет, – удивилась мартышка-дочка, – разве он не знает, что удав уже прополз?

– Еще как знает, – ответила мартышка-мама, – это он нарочно, чтобы никто не подумал, что предательство и песня связаны друг с другом… Мол, он поет сам по себе, а удав сам по себе наткнулся на Задумавшегося…

– До чего ж хитер! – воскликнула мартышка-дочка. – Уж не от кроликов ли произошли туземцы?

– Не знаю, – сказала мартышка-мама, продолжая покачиваться на хвосте и прислушиваться к Нейтральной Тропе, – они так говорят, как будто произошли от нас…

В это время Находчивый подошел к груше и снова увидел все тех же мартышек на все той же ветке дикой груши. Это были первые живые существа, которых он увидел после своего предательства, и ему было приятно их видеть. Ему вдруг показалось, что в мире ничего не изменилось, в мире все осталось, как было. Вот дикая груша, как она росла, так она и растет, вот обезьяны на ней, как отрабатывали свой вертикальный прыжок, так и отрабатывают. И все, все осталось по-прежнему… Ему вдруг страшно захотелось поговорить с кем-нибудь, хотя бы с этими мартышками.

– Эй, там на дереве, – крикнул он снизу, – тряхни-ка ветку, грушами хочется побаловаться!..

Молчание. Только слышалось равномерное поскрипывание ветки, на которой качалась мартышка-мама. И снова Находчивому стало как-то неприятно, скучно.

– Жалко, что ли?! – крикнул он вверх.

Опять молчание. Неужели все-таки удав прополз к реке, где сидит Задумавшийся?

– Слушай, – крикнул он снова мартышке, – здесь никто… не проходил в сторону реки?!

Тягостное молчание. Но мартышка долго молчать не может.

– Ты хотел сказать – никто не прополз, – наконец ядовито ответила она.

Знает, с ужасом подумал он и в то же время почувствовал злость на эту чересчур развязную мартышку.

– Я хотел сказать именно то, что я сказал, – надменно ответил он и замолк.

– Ой, какой наглый, – прошептала мартышка-дочка.

– Сейчас я сделаю вертикальный прыжок и плюну ему в лицо, – решительно прошептала мартышка-мама, – а ты проследи, как я буду делать захлест…

– Плюнь ему в лицо, мама, плюнь! – радостно прошептала мартышка-дочка и от волнения заерзала на ветке.

Мартышка-мама раскачалась на хвосте и полетела вниз. Она зацепилась хвостом за самую нижнюю ветку над самой головой Находчивого. Хрястнула ветка, за которую зацепилась мартышка, и град груш посыпался на землю. Находчивый от неожиданности страшно испугался и впервые в жизни, несмотря на свою находчивость, не сразу понял, в чем дело. Он еще не знал, что душа, совершившая предательство, всякую неожиданность воспринимает как начало возмездия.

– Ой, – наконец перевел дыхание Находчивый, – это ты, мартышка?

– Нет, карающий ангел свалился с небес, – съязвила мартышка, покачиваясь на хвосте.

– При чем здесь карающий ангел? – холодно ответил Находчивый. Он уже успел прийти в себя и принять вид, подобающий Королевскому Глашатаю.

– А при том, – ответила мартышка-мама, – что можешь заткнуться со своей песней, потому что кое-кто кое-куда уже давно прополз…

– При чем здесь удав?! – закричал Находчивый, теряя самообладание. – Я не позволю! Я Королевский Глашатай! Я буду жаловаться! Я! Я! Я!

– А между прочим, я ничего не говорила про удава, – сказала мартышка, продолжая качаться на хвосте.

– Нет, говорила! – закричал Находчивый. – Это безобразие! Это издевательство над Королевским Глашатаем! Ты тренируешься над Нейтральной Тропой! Я этого так не оставлю!

А в самом деле, над Нейтральной Тропой тренироваться не положено, и вообще лучше с ним не связывайся, подумала мартышка. Отменив обещанный плевок, она молча полезла вверх, а Находчивый пошел дальше, возмущенно жестикулируя ушами и что-то бормоча.

– Ну что, плюнула? – спросила мартышка-дочка, когда мать долезла до верхней ветки и уселась рядом с дочкой.

– Еще как! – ответила та.

– А он что? – спросила дочка.

– А что он? Утерся и пошел.

– Мама, – сказала мартышка-дочка, – а что, если я сбегаю, предупрежу Задумавшегося…

– Не стоит вмешиваться, – ответила мартышка-мама и добавила: – Да, пожалуй, уже поздно…

– А вдруг успею! – воскликнула мартышка-дочка. – У меня ведь очень быстрый горизонтальный прыжок…

– Нет, и все! – сказала мартышка-мама более строгим голосом. – Ты еще маленькая, чтобы вмешиваться в такие дела.

– Мама, мамочка! Прошу тебя! Я побегу! Я полечу! Я успею! – умоляла мартышка-дочка свою мать.

– Нет! – еще строже и непреклонней отвечала мать. – Ты еще многого не понимаешь… Мне тоже жалко Задумавшегося… Его учение и для нас представляет интерес… Но он слишком далеко заходит… Слишком…

– А мне его так жалко, – теперь поняв, что мать никуда ее не пустит, разрыдалась мартышка-дочка, – он там сидит и думает, а его уже предали.

– Что делать, – вздохнула мартышка-мама и, посадив дочку к себе на колени, стала гладить ее по голове, – туземцы говорят, что наука – это такое божество, которое требует жертв… Если кролики перестанут пастись в огородах туземцев, может, встанет вопрос, что и мы должны оставить кукурузу туземцев… Задумавшийся слишком далеко заходит…

– Но ведь, мама, ты сама говорила, что туземцы от нас произошли, – напомнила дочка, постепенно успокаиваясь, и потерлась головой о подбородок матери. Так она напоминала матери, чтобы та поискала у нее в голове блох.

– Во-первых, это не я так говорю, это они так говорят, – сказала мартышка-мама и, щелкая ногтями, стала рыться у нее в голове, – а во-вторых, когда дело касается кукурузы, они, забывая о нашем родстве, травят нас собаками и ставят свои капканы, омерзительные, как пасть крокодила… Ну что, может, еще раз попробуем вертикальный?

– Только не сегодня, – грустно отвечала мартышка-дочка, – я слишком наволновалась…

– Тогда пошли домой, – сказала мартышка-мама, – расскажем нашим все, что мы видели и слышали… Интересно, чем это все кончится…

– Пошли, – уныло согласилась дочка, и они, перепрыгнув на магнолию, исчезли в глянцевой листве магнолиевой рощи.

А между тем Находчивый уже прошел почти всю Нейтральную Тропу и выбрался на небольшой луг, расположенный недалеко от первых кроличьих поселений. Всю дорогу он думал о случившемся и теперь почти успокоился и забыл про мартышек.

Во-первых, думал он, может, удав полз к реке по своим собственным надобностям. Во-вторых, может, Задумавшийся прав, и удав не сможет его обработать, а в-третьих, вон какие тучи идут с юга. С минуты на минуту начнется гроза, и Задумавшийся не станет в грозу сидеть на открытом холмике. И чем больше он находил шансов для Задумавшегося, тем бодрей он становился.

И вот на этом лугу у первых кроличьих поселений он вдруг встретил жену Задумавшегося.

– Ты что тут делаешь? – спросил он у нее после первых приветствий.

– Да вот клеверок на зиму заготовляю, – ответила она, вздохнув. – Мой-то все думает…

– Ты же пособие от Короля имеешь, – удивился Находчивый.

– Две морковины на шесть ртов? – сказала крольчиха, подняв голову. – Нет, я благодарна Королю, но все-таки приходится крутиться…

– Должно быть, будет гроза, – задумчиво сказал Находчивый и посмотрел на небо. В самом деле очень черные, очень обнадеживающие тучи ползли с юга.

– Так я ведь тут рядом живу, – сказала крольчиха, мельком взглянув на небо.

– Послушай, а твой, если его застанет гроза, домой приходит? – вдруг спросил Находчивый.

Тут жена Задумавшегося решила, что Находчивый намекает. Когда-то в молодости они оба были в нее влюблены, но она тогда по молодости выбрала Задумавшегося, о чем теперь очень сожалела.

– Ну, что ты, – сказала она и махнула лапой, – да он там сидит с утра до ночи и думает. Да его днем палкой домой не загонишь…

– Нет, в самом деле, – спросил Находчивый, – там же открытый холмик… Что ж, он будет целый день мокнуть?

– Но я же лучше знаю, – отвечала крольчиха, заглядывая в глаза Находчивому. – Так что заходи, угощу, чем бог послал…

– Нет, спасибо, – сказал Находчивый, наконец поняв ее намек, но решив, что это уже будет слишком, – мне отчитаться надо перед Королем…

– Да, – вздохнула крольчиха, – ты теперь вон какая шишка… Куда тебе к нам…

– А-а-а, – махнул лапой Находчивый, – ничего особенного… Ну, допущен, ну, можно вдосталь поесть, попить… Да не в этом, оказывается, счастье…

– Все вы так говорите, – снова вздохнула жена Задумавшегося, – а у меня от клевера оскомина… Мой-то дурак тоже мог бы, да не захотел.

– Ну, ладно, до свидания, – сказал Находчивый и двинулся дальше, чувствуя, что настроение у него делается все хуже и хуже.

– До свидания, – отвечала крольчиха и снова начала косить резцами клевер. – А то, если надумаешь, заходи… Худо-бедно… Чем бог послал…

Находчивый как-то неопределенно кивнул и пошел через луг, срезая его так, чтобы выйти поближе к Дворцовой Лужайке.

Задумавшийся сидел па своем зеленом холмике возле реки. Налево от него расстилались пампасы, а направо был хорошо виден широкий Лягушачий Брод. Печальными и вместе с тем проницательными глазами следил Задумавшийся за окружающей жизнью. А точнее сказать, проницательными и именно потому печальными глазами следил Задумавшийся за окружающей жизнью.

Вот комар зазевался и слишком низко пролетел над Лягушачьим Бродом, и его схватила лягушка. А там лягушка зазевалась, и ее копьем клюва пронзила цапля. А там цапля, завистливо глядя на другую цаплю, глотающую лягушку, зазевалась, и ее в свою ужасную пасть затолкал крокодил. А там туземцы сумели поймать в сетку зазевавшегося крокодила, после чего, разрубив его на аппетитные (как им казалось) куски, погрузили в лодку и переправились на тот берег. Но не успели они доплыть до своей деревни, как одного из них, слишком низко наклонившегося над водой, сумел выхватить из лодки другой крокодил.

– И это они называют жизнью, – сказал Задумавшийся, кивая сидящему рядом с ним Возжаждавшему.

– Учитель, – ответил Возжаждавший, – все-таки мне кажется, если бы ты в тот раз обещал кроликам сохранить воровство, мы бы выиграли дело. Ты был так близок к победе. Неужели нельзя было один раз солгать ради нашей прекрасной цели?

– Нет, – ответил Задумавшийся, – я об этом много раз думал. Именно потому, что живая жизнь все время движется и меняется, нам нужен ориентир алмазной прочности, а это и есть правда. Она может быть неполной, но она не может быть искаженной сознательно даже ради самой высокой цели. Иначе все развалится… Мореплаватель не может ориентироваться по падающим звездам…

– Но ведь победа была так близка, Учитель, – напомнил Возжаждавший тот великий день, когда кролики чуть не скинули Короля.

– И все-таки нельзя, – повторил Задумавшийся, – ведь если мы победим большую несправедливость по отношению к кроликам, у нас появится возможность избавиться от малой несправедливости по отношению к чужим огородам. Кроме этого, откроются и другие малые несправедливости в жизни кроликов, в том числе и новые. Например, кролики могут загордиться, объявить, что они избавили джунгли от страха перед удавами, что они теперь высшие существа… Мало ли что… И запомни, как только мы освободимся от этой великой несправедливости, для рядового кролика она мгновенно забудется, исчезнет. И любая из новых мелких неприятностей мгновенно займет те душевные силы, которые отнимал смертельный страх кроликов перед удавами. Такова жизнь, таков закон обновления тревоги, закон самосохранения жизни.

– Но ведь сейчас получается еще хуже, – возразил Возжаждавший, чувствуя, что Задумавшийся слишком далеко отходит, – кролики остались верны Королю.

– Пока – да. Сознание кроликов развращено великой подлостью удавов. К этой великой подлости они приспособили свои маленькие подлости, в том числе и подлость подворовывания плодов с туземных огородов. Расшатывать это сознание – вот наша нелегкая задача.

– Но где уверенность, Учитель? – спросил Возжаждавший. – А если все так и останется?

– Есть нечто более высокое, чем уверенность, – надежда, – отвечал Задумавшийся. – Вчера я здесь сидел один, а сегодня сюда пришел ты, хотя это невыгодно и опасно.

– Ну, хорошо, – снова возразил Возжаждавший, – не надо было лгать. Но мог же ты промолчать про эти проклятые огороды туземцев? Мы бы сначала скинули Короля, а потом получили бы самые удобные возможности расшатывать сознание.

– Нет, нет и нет, – повторил Задумавшийся, – я об этом много думал. Дела всех освободителей гибли из-за этого. Каждый из них, увлеченный своей благородной задачей, невольно рассматривает ее как окончательную победу над мировым злом. Но, как я уже говорил, когда исчезнет то, что зло сейчас, мгновенно наступит то, что зло – завтра. Этого не понимали все немудрые освободители и потому, добившись победы, впадали в маразм непонимания окружающей жизни.

– А мудрые освободители? – спросил Возжаждавший.