IV

Весна девятнадцатого года выдалась тёплой и дружной, не то что годом ранее. Уже в середине апреля земля созрела для пахоты, а в середине мая в Каргалах завершили посевные, да и многие другие работы.

Зато в торговле дела не особенно удавались. В роду Давлетъяровых испокон веков занимались сбором шкур у казахов-скотоводов Тургайской степи и сбытом этой сырьевой продукции в Оренбург и другие города. Поэтому и приклеилось к Давлетъяровым прозвище «Каеш», что можно перевести на русский язык как «кожаный ремень» или «кожаный».

И все Давлетъяровы, действительно, отличались необыкновенной выносливостью, словно были выделаны из ременной – самой прочной – кожи. Правда, из всех Давлетъяровых в последнее время старинным родовым промыслом занимался один лишь Мустафа. Ремесло его было не особенно доходным, но всё-таки более-менее надёжным: в любое время года, за исключением песчанных или снежных бурь, у казахов можно было найти достаточное количество самых разнообразных шкур. Кроме того, торговля в татарских деревнях традиционно пользовалась почётом и уважением. И всё бы хорошо, только наказал за что-то Аллах раба своего Мустафу, отнял у него жену в расцвете лет и сил. Красивая, трудолюбивая, жизнерадостная и ласковая Магинур умерла внезапно, от какой-то злой хвори. Через год в дом вошла вторая жена, молодая «солдатка» Шамсия, но не лежало к ней сердце Мустафы. Нет, не подумайте, что Шамсия оказалась нерадивой и ленивой женой, вовсе нет. Второй такой вряд ли отыскать во всём междуречье, и Мустафа должен считать Шамсию поистине даром небесным для себя. Но чего-то не хватало в их отношениях. Чего же? Мустафа так и не смог до конца распахнуть свою душу перед Шамсиёй, а без этого нет и не может быть истинно близких и, в конце концов, доверительных отношений. Да-да, именно доверия, того самого, особенного доверия, которое существует только между мужем и женой, так не хватало Мустафе. Он никак не мог дать Шамсие всего того, чего так страстно и долго ожидала женщина: ласки, нежности, любви, да-да, пусть немного сумасшедшей, но горячей любви! Мустафа ещё был далеко не стар, он сильный, крепкий мужчина средних лет, вполне способный на любовный пыл. Но… не чувствует он Шамсию по-настоящему родной, единственной, без чего не может быть доверия. А если между супругами нет глубоких, доверительных отношений, то нет и самой супружеской, семейной жизни. Что странно, так это то, что Шамсия, кажется, нисколько не переживает по поводу охлаждения их отношений. Возможно, она просто не подаёт виду, хотя внутри у неё всё кипит?

Вскоре Мустафа стал замечать, что молодая жена едва скрывала свою радость и оживление всякий раз, когда он снова собирался в дальнюю дорогу по своим торговым делам. Лицо её светлело, походка становилась лёгкой, движения – быстрыми. В её разговорах, обращении с детьми или мужем в эти минуты ощущалась какая-то неприятная, тревожная таинственность. Мустафа не мог понять причин такого изменения в поведении жены, и это очень беспокоило его. Но сегодня он, кажется, понял жену, когда она всплакнула, вспоминая первого мужа, сгинувшего на войне. Ему даже стало легче на душе. Разве это грех – горевать по ушедшим в мир иной близким людям, особенно если эти люди были тебе любимым мужем или любимой женой?

Мустафа сам знал такие минуты, когда сердце его вдруг пронзала боль воспоминаний о безвременно ушедшей Магинур.

Сыновья подрастали и улетали из родного гнезда… Гумерхан с Гусманом воюют в Красной Армии. Дай-то Аллах, чтобы живыми вернулись домой. Хальфетдин, ушедший в армию вместе с сыновьями Мустафы, вскоре вернулся, вернее, дезертировал. Об этом ему по секрету сказала мать паренька – старуха Таифе. Но никто не знал, где прячется этот ловкий беглец. Впрочем, в любом случае, нанять его заново не представлялось возможным: всюду шныряли военные отряды. К счастью, подрастает Ахметсафа, ему уже четырнадцать лет, и он превращается в настоящего джигита и надёжного помощника. Среднего роста, широкоплечий, с пронзительным взглядом чёрных глаз, Ахметсафа взвалил на себя почти всю работу в хозяйстве. Во всяком случае, во время посевных работ Мустафа благодаря сыну особо не напрягался…

Почти сразу по окончании сева к Мустафе пришёл Давли бай – ещё один представитель славного рода Давлетъяровых, вернее, одного из самых сильных его ответвлений. Давли бай готовился выехать в казахские степи, откуда хотел пригнать гурт скота. Ему нужен был помощник, и он пришёл просить за Ахметсафу, четырнадцатилетнего сына Мустафы.

«Народ мне все пороги пообивал, работу испрашивая, – начал Давли бай. – Сам знаешь, народу работа нужна, особенно в нынешнее смутное время. Только теперь не очень-то берут на работу подёнщиков. Время, говорю, непонятное…»

– М-да… – покачал головой Мустафа. – Времена расплывчатые. Приходится вертеться, как белка в колесе… Да толку мало… Недавно я тоже в казахской стороне побывал, да не особенно удачно…

– Так-то оно так, но нам, торговым людям, недосуг ждать, пока мир успокоится и образумится. У торговли свои, незыблемые законы, Мустафа туган¹¹, и если её не поддерживаешь в заданном ритме-то, все твои сбережения могут за один день сгореть. М-мда… Значит, Гусмана ты в армию отдал. Что же, дело хозяйское, только вот что я тебе скажу, туган: у Гусмана жилка торговая имеется, ему своё дело надо открывать. Видел я, как он управляется в книжном магазине Гумера абзый. Любо-дорого смотреть! Думаю, в роду Давлетъяровых на одного почтенного купца больше станет. Даст Аллах, вернётся он с войны, и женим мы его на дочке какого-нибудь удачливого купца.

Мустафе нравились слова гостя, и всё же он сдержанно ответил:

– Хи-и, Давли абзый, давай не будем садиться верхом на ещё не рождённого жеребёнка! Всему своё время. Неизвестно, чью дочь он сам выберет себе в жёны. Если понравится ему дочь купеческая, что же, быть посему, а если…

– Не говори так, Мустафа! – строгим голосом перебил его Давли бай. – Если не хочешь, чтобы обмельчал наш славный род, ищи невесту, равную нам. В противном случае как бы не пришлось горько каяться, но тогда уже поздно будет: близок локоть, да не укусишь. Кроме того, джигиту нельзя долго ходить в холостяках, семейные узы и брачное ложе лишь подстегнут его способности, и дело его от этого только выиграет. А у нас дело – превыше всего!

Убедившись, что Мустафа, наконец, поддался чарам его красноречия, купец решил, что называется, брать быка за рога:

– Стало быть, ходит и ходит ко мне народ, работу испрашивают. Только я отвечаю: «Нет, дорогие мои, и не думайте, потому что я уже обещал взять в помощники Ахметсафу, сына достопочтенного Мустафы»…Если ты, конечно, непротив, туганкай¹².

Мустафа задумался, не зная какое решение принимать. С одной стороны, неудобно отказывать влиятельному родственнику, с другой стороны…

Ситуацию разрешил сам Ахметсафа.

– Я пойду, папа? – спросил он. – Ведь в прошлом году я помогал Давли баю пригнать скот из-под Актюбинска.

Отец сдался. Ударили с купцом по рукам, договорились насчёт оплаты.

…И вот теперь, по всем расчётам Мустафы, Давли бай с Ахметсафой должны возвратиться. Однако пока ни их, ни стада не видать: ни облачка на горизонте.

А на душе Мустафы тошно, муторно. О чём только он не передумал, повязывая красные ленты на белоцветные яблоневые ветви… Из тяжких раздумий его вывел лишь голос Шамсии, зовущей мужа на утреннюю трапезу…

… Едва они допили чай, как дверь с шумом распахнулась, и в дом вошёл, вернее, почти ворвался обожжённый степными ветрами Давли бай и зарокотал:

– У-уф, Мустафа туган! Что за непоседа эта Биби, а? Ну, егоза! Плутовка маленькая! Не успел я остановить лошадь, как эта Биби кубарем скатилась откуда-то прямо в арбу. Ах, бесовка! В такое раннее утро уже на ногах, пострелёнок!

Продолжая широко улыбаться, Давли бай перешёл, наконец, к традиционным приветствиям:

– Әссәләмүгәләйкүм вә рахмәтүллаһи вә бәракәтүһү¹³, Мустафа туган!

Гость грузным мешком плюхнулся на скамейку, перевёл дух и продолжил:

– Да ниспошлёт тебе Всевышний благоденствие!

Затем наступила очередь молитвы, а потом – взаимные расспросы о здоровье, благополучии семьи и т. д. Наконец, Давли бай закончил с необходимым ритуалом и перешёл к новостям.

– Хвала Аллаху, Мустафа туган! Овечий гурт пригнали ещё вчера, поздно вечером… Ну и славный у тебя хлопец, скажу я тебе, Мустафа джан! Ничуть от других не отставал. Молодец! Пригнали весь скот, ни одну овцу не потеряли.

Снизив тон, Давли бай счёл нужным отметить и свои личные заслуги:

– Хи-хи… Да и как же иначе? Ведь я лично за всеми присматривал, день и ночь с ними был… М-мда… За молодёжью нужен глаз да глаз. Сам лично не уследишь – всё потерять можешь, так-то, туган… Ну, конечно, и знакомые казахи помогли. Без охраны никак нельзя. На дорогах то и дело военные отряды шастают, то там, то здесь стреляют. Ужас! Бывали дни, когда не знал, что делать со скотом, куда его девать… Окружными путями, обходя районы боевых действий, с великими трудностями пригнали мы скот и сдали по назначению, әлхәмдүллиләһи… Что верно, то верно: деньги с неба не падают. Расходы были большими, пришлось немного денег у оренбургских друзей занять. Вчера вечером, хоть и усталый был, а полночи глаз не сомкнул, всё деньги считал, прикидывал, что да как. И выходит, Мустафа туган, что расходы мои превышают доходы. Такая вот незадача…

Мустафе, по правде говоря, не было никакого дела до финансовых затруднений Давли бая. Его беспокоило одно: раз скот пригнали ещё вчера вечером, где же в таком случае Ахметсафа? Почему ещё не дома? Конечно, беспокойство о сыне отнюдь не означает, что Мустафа безразличен к делам своего компаньона и родича, нет. Мустафа не из таких, кто радуется, когда у близких ему людей возникают проблемы и затруднения. Мустафа – человек сострадательный и понимающий… Но сейчас его занимал другой вопрос: где Ахметсафа? А Давли ага всё витийствовал:

– Встал я рано утром, думаю: погоди-ка, нужно к моему приятелю Мучтаю сходить, навестить его…

Мустафа нахмурился. Ему не нравилось, когда его имя искажали при нём же. В другом месте, где самого Мустафы нет, пожалуйста! Но при нём же… Подавляя раздражение, Мустафа требовательно и строго посмотрел на болтливого гостя, понимая, что этот старый лис затевает какую-то очередную хитрость.

– А сынок твой остался вчера в Оренбурге, у Гумера абзый, малость отдохнуть решил, намаялся с дороги, – сказал Давли бай. – А что, он ещё не пришёл домой?

– Намаялся, наверное, дитё ведь ещё.

– Конечно, устал, конечно! – живо подхватил Давли бай. – Хотя не очень-то я их гонял, жалел… всё-таки…

Наконец, он вынул из кармана бумажник, повернулся к Мустафе боком и начал сосредоточенно считать деньги. Лицо его порозовело, на лбу выступил пот. Закончив счёт, он с решительным видом протянул Мустафе пачку ассигнаций:

– Возьми, Мустафа туган, эти деньги Ахметсафе причитаются. Извини, что пришлось сбавить плату, говорю же, расходы были велики, да и риск был немалый. Сам же сказал, времена нынче беспокойные, расплывчатые.

Мустафа равнодушно взял деньги и сунул их под скатерть. Давли шумно допил чай и поспешил по своим делам с такой же быстротой, с какой зашёл в этот дом. Словно очнувшись, Мустафа только и успел сказать гостю:

– И на том спасибо, Давли абзый, на всё воля Божья.