Какой-то молодец,
В наследство получа богатое именье,
Пустился в мотовство и при большом раденьи
                Спустил все чисто; наконец
                С одною шубой он остался,
И то лишь для того, что было то зимой –
         Так он морозов побоялся.
         Но, Ласточку увидя, малый мой
И шубу промотал. Ведь это все, чай, знают,
                Что ласточки к нам прилетают
                          Перед весной,
Так в шубе, думал он, нет нужды никакой:
К чему в ней кутаться, когда во всей природе
К весенней клонится приятной все погоде
И в северную глушь морозы загнаны!
                Догадки малого умны;
Да только он забыл пословицу в народе:
Что ласточка одна не делает весны.
И подлинно: опять отколь взялись морозы,
         По снегу хрупкому скрыпят обозы,
Из труб столбами дым, в оконницах стекло
                Узорами заволокло.
От стужи малого прошибли слезы,
И Ласточку свою, предтечу теплых дней,
Он видит на снегу замерзшую. Тут к ней,
Дрожа, насилу мог он вымолвить сквозь зубы:
         «Проклятая! сгубила ты себя;
                А понадеясь на тебя,
И я теперь не вовремя без шубы!»
 

 
У Пастуха была плохая собачонка,
А стадо надобно уметь оберегать;
Другого сторожа Пастух придумал взять!
                      Поймал в лесу Волчонка,
             Воспитывать при стаде стал;
                      Лелеял да ласкал,
             Почти из рук не выпускал.
Волчонок подобрел. Пастух с ним забавлялся,
И, глядя на него, не раз он улыбался
И приговаривал: «Расти, Волчок, крепись.
Защитника себе ягнятки дождались!
Не даст он никому моей овечки скушать».
              Как видно, наш Пастух
                      К пословицам был глух;
              А надо бы ему прислушать:
              Кормленый волк не то, что пес;
              Корми, а он глядит всё в лес.
Волчонок к осени порядочным стал волком;
Отцовский промысел в уме своем держал
                      Да случай выбирал.
Надеясь на него, Пастух позадремал;
А сторож задушил овечек тихомолком
                      Да был таков.
Опасно – выбирать в Собаки из Волков!
 

 
Каким-то случаем сошлись – Медведь с Китом,
     И так сдружились крепко оба,
     Что, заключив союз до гроба,
     Друг другу поклялися в том,
Что каждый помогать другому будет в горе,
Ну, скажем там, болезнь случится иль война…
     Вот, как на грех, пришлося вскоре
            Нарваться Мише на Слона.
     Увидевши, что близко море,
     Стал Миша друга звать скорей:
«Кит-братец, помоги осилить эту тушу!»
Кит в берег тычется, – увы, царю морей
            Не выбраться на сушу!
            Медведь Кита корит:
     «Изменник! Продал душу!»
«Кому? – ответил Кит. – И в чем моя вина?
     Вини мою природу!
Я помогу тебе, как только ты Слона
     Швырнуть сумеешь в воду!»
«Дурак! – взревел Медведь. –
                           Не знал бы я беды,
Когда б я мог Слона швырнуть и от воды!»
 

 
В телеге колесо прежалобно скрипело.
        «Друг, – выбившись из сил,
         Конь с удивлением спросил, –
                   В чем дело?
         Что значит жалоба твоя?
Всю тяжесть ведь везешь не ты, а я!»
 

* * *

 
Иной с устало-скорбным ликом,
Злым честолюбьем одержим,
Скрипит о подвиге великом,
Хвалясь усердием… чужим.
 

 
У Волка Лев отбил овцу.
         «Грабеж! Разбой! –
         Волк поднял вой. –
Так вот какой ты есть защитник угнетенных!
    Так вот изнанка какова
    Твоих желаний затаенных!
Вот как ты свято стал чужие чтить права!
         Пусть льстит тебе низкопоклонник,
А я… Когда при мне нарушил царь закон,
         Я, не боясь, скажу, что он
Из беззаконников – первейший беззаконник!
Но, царь, есть божий суд! Есть
                            справедливый гнев!..»
         «Брось! – усмехнулся Лев. –
Все это без тебя мне хорошо известно,
         Как не в секрет и волчий нрав.
В своих упреках ты, конечно, был бы прав,
Когда бы сам овцу добыл ты честно!»
 

 
         «Друзей мы ценим не числом,
         А качеством», – читал я где-то,
Ан вот подите же: Лев дружбу свел с Ослом.
         Ну, что вы скажете на это?
         Лев! С кем? С Ослом? Да почему?
                                    А потому!
         Мне ж все подробно знать откуда?
         Должно быть, царская причуда!
         Льву… Все дозволено ему!
         Ослов ли брать к себе на службу
         Иль заводить с ослами дружбу.
Хоть, впрочем, нет большой диковинки и в том,
Что просто Лев с тоски, чтоб отогнать зевоту,
Решил обзавестись не другом, а шутом.
Так это аль не так, мы выясним потом.
Однажды взяв Осла с собою на охоту,
         Лев дал ему работу:
Зайдя вперед, пугать зверей, чтоб, ошалев,
Они неслись туда, где притаился Лев.
         Осел в усердии великом
         Всех всполошил ослиным криком.
         Добычи вдосталь было Льву.
В час отдыха, со Львом разлегшись важно рядом,
«Что, друг, – спросил Осел, – а страшно я реву?»
         Окинув «друга» хитрым взглядом,
                        Лев отвечал:
«Беда как страшно! Я – оглох!
         Не только ты переполох
         На всех зверей навел немалый,
Но в страхе жители бегут из ближних сел;
         Да сам я струсил бы, пожалуй,
Когда б не знал, что ты – осел!»
 

 
Расхвастался Медведь перед Лисой:
        «Ты, кумушка, не думай,
        Что я всегда такой угрюмый:
        Злость на меня находит полосой.
        А вообще, сказать не лицемеря,
        Добрей меня не сыщешь зверя.
Спроси хоть у людей: ем мертвых я аль нет?»
        «Ах, кум, – Лиса в ответ, –
        Что мертвые?! Я думаю другое:
Слух добрый о себе ты всюду б утвердил,
Когда бы мертвецов ты менее щадил,
        Но… оставлял живых в покое!»
 
 
        Смысл этой басенки не нов
        Для лицемеров и лгунов:
Прочтут, поймут… и не покажут вида,
        Что их касается обида!
 

 
Тигр с Барсом встретился однажды у ручья.
             Была ль вина – и чья,
Старинная ли тут сказалась злоба,
       Не знаю, – только оба
Вступили сразу меж собой
                    В жестокий бой.
К концу уставши так, что лапою не двинуть,
Остановились – дух немного перевесть,
Ан, смотрят: воронья кругом не то – не счесть,
      А глазом не окинуть!
Горланит черный стан, кружит над головой,
Заране радуясь добыче даровой.
То видя, хоть у них давно прошла усталость,
Бойцы, и поостыв и образумясь малость,
      Речь повели о мировой.
 

 
Лишившись дочери любимой, Антигоны,
       Богач Филон, как должно богачу
       (Не скареду, я то сказать хочу),
Устроил пышные на редкость похороны.
«О матушка, скажи, как это понимать? –
В смущенье молвила сквозь слезы дочь вторая. –
Сестре покойнице ужели не сестра я,
                   И ты – не мать,
Что убиваться так по ней мы не умеем,
Как эти женщины, чужие нам обеим?
              Их скорбь так велика
              И горе – очевидно,
       Что мне становится обидно:
Зачем они сюда пришли издалека
При нас оплакивать им чуждую утрату?»
«Никак, – вздохнула мать, – ты, дочь моя, слепа?
Ведь это – плакальщиц наемная толпа,
Чьи слезы куплены за дорогую плату!»
 
 
В годину тяжких бед умейте отличать
Скорбь тех, кто иль привык, иль вынужден молчать,
От диких выкриков и воплей неуемных
Кликуш озлобленных и плакальщиц наемных!
 

 
Какой-то токарь, плут известный и повеса,
Состряпав наскоро из дерева Гермеса
И притащив его на рынок продавать,
Стал покупателей умильно зазывать:
«Для лиц всех возрастов и для любого пола
       Гермес – за три обола!
             За три обола!
Купив его, нужды не будешь знать ни в чем,
Весь век свой проживешь в довольстве и покое;
       Кто беден – станет богачом,
А кто богат – разбогатеет вдвое!»
«Ба! – кто-то из толпы, задетый за живое,
Взял на смех продавца, – чудак же ты, видать,
Что сам сбываешь с рук такую благодать!»
«Эх, – продавец в ответ, – иди ты, братец, к шуту!
Ведь ты пойми: сказать Гермесу не в укор,
       Он хоть отзывчив, да не скор,
А три обола мне нужны сию минуту!»
 

 
Осла настигнул Волк. Увидевши врага,
Осел давай вопить: «Нога моя, нога!»
«Что? – удивился Волк. – Нога?..
                                    Не понимаю!»
       «Понять не трудно: я хромаю.
             Из-под копыта хлещет гной.
Когда б ты закусить теперь задумал мной,
Ты б лег, отравленный, с костьми моими рядом:
       Я весь пропитан гнойным ядом…
              Друг, сделай милость, помоги! –
       Хитрец Осел молил сквозь слезы. –
       Я умираю от занозы…
О, если б ты ее мне вынул из ноги!»
Нагнулся Волк: «Давай сюда копыто, что ли!..
                     Где ж рана?»
«Вот… Не там… Ой, пропаду от боли!
                     Ой!» – «Да постой!
                     Эк ты какой:
Копыто наперед очистим от навозу».
Покамест Волк искал занозу,
Осел примерился, да так его лягнул,
              Что тот и ноги протянул!
Очнувшись через час, Волк взвыл от лютой злобы.
       «Кем я обманут, а? Добро бы
Кем путным, – нет, себя я на смех дал Ослу!
Такая б дурь не грех в теленке годовалом,
А я ведь, старый черт, мясник по ремеслу,
С чего надумал я рядиться коновалом?»
 
 
Из басни можно бы извлечь любой урок.
Что хитрость, дескать, есть порок иль не порок, –
       Но… остановка в малом:
Я в жизни часто сам, спасаясь от беды,
              Хитрил на все лады,
Так мне ль сводить концы проблемы этой тонкой?
Пусть сводит кто другой, а я – пойду сторонкой.
 

 
                      Волк тяжко занемог:
                      Почти лишившись ног,
                      Лежал он, как колода,
                      Без ласки, без ухода.
              В такой беде, увидевши Овцу,
              Взмолился волк:
                           «Роднулечка Овечка,
              Остановись на два словечка!
Ты видишь: жизнь моя приблизилась к концу.
Ах, знаю, я – злодей, и нет мне оправданья!
Но злость ко мне растет пусть в ком-нибудь другом,
А ты, ты сжалишься в порыве состраданья
              Над умирающим врагом!
Предсмертной жаждою томимый нестерпимо,
Святая, кроткая, я об одном молю:
Помочь мне доползти к реке, текущей мимо,
Где я жестокие страданья утолю!»
              «Ужель, – Овца в ответ, –
                                я сделаюсь виною
              Того, чтоб ты остался жив,
              Себя водою освежив
              И закусивши после… мною?»