– А если они останутся одни со всеми вами, им не избежать общей участи. Я стал было учиться ремеслу, чтобы заработать деньги и забрать с собою детей, увезти их с этого острова… но в Париже все знают… и там я оставался сыном погибшего на гильотине… братом каторжника… Мне пришлось всякий день вступать в драки… и я в конце концов от этого устал.

– А вот быть честным ты не устал… тебе это до того нравилось!.. Вместо того чтобы собраться с духом и вернуться к нам, чтобы стать таким, какими станут дети… вопреки твоей воле… да, вопреки твоей воле… Ты думаешь увлечь их своей рыбной ловлей… но мы тут, начеку… Франсуа уже наш… почти наш… нужен подходящий случай, и он вступит в шайку…

– А я вам говорю, что нет…

– Сам убедишься, что да… уж я в таких делах разбираюсь… В его душе уже живет порок, вот только ты мешаешь… А что до Амандины, то, как только ей исполнится пятнадцать лет, она пойдет по известной дорожке… Да, в нас швыряли камнями! Да, нас гнали как бешеных псов!.. Но они еще увидят, что такое наша семья, все мы, кроме тебя, трус, ибо здесь только тебя одного нам приходится стыдиться^[4].

– Очень жаль.

– А так как, оставаясь с нами, ты можешь испортиться… завтра ты отсюда уйдешь и никогда больше не появишься…

Марсиаль с удивлением посмотрел на мать; после короткого молчания он спросил:

– Вы и затеяли за ужином ссору со мной, чтобы этого добиться?

– Да, чтобы показать тебе, что тебя ожидает, если ты, против нашей воли, захочешь тут остаться. Тебя ждет ад… слышишь… сущий ад!.. Каждый день будут ссоры, тумаки, потасовки, и мы не будем одни, как сегодня вечером; нам на помощь придут друзья… ты и недели не выдержишь…

– Вы надеетесь меня запугать?

– Просто я говорю тебе, как это будет…

– Мне все равно… я остаюсь…

– Ты останешься здесь?

– Да.

– Против нашей воли?

– Против вашей воли, против воли Тыквы, против воли Николя, против воли всех прощелыг его пошиба!

– Ну знаешь… мне просто смешно.

В устах этой женщины со зловещим и свирепым лицом слова эти прозвучали устрашающе.

– Я вам повторяю, что останусь тут до тех пор, пока не найду способа зарабатывать на жизнь в другом месте, а тогда заберу отсюда детей; будь я один, мне бы долго думать не пришлось: я вернулся бы в леса; но из-за них мне понадобится время… чтобы подыскать работу, какую я ищу… А покамест я остаюсь.

– Ах, так! Ты остаешься… до тех пор, пока сможешь забрать детей?

– Вы в самую точку попали!

– Собрался забрать отсюда детей?

– Как только я им скажу: идемте со мной, они не только пойдут, но побегут за мной, уж в этом-то я ручаюсь.

Вдова пожала плечами, а потом опять заговорила:

– Слушай: я тебе только что сказала, что проживи ты хоть сотню лет, ты этой ночи не забудешь; так вот, я тебе сейчас объясню почему; но прежде повтори: ты твердо решил не уходить отсюда?

– Да, да! Тысячу раз «да»!

– Скоро ты скажешь «нет» и прибавишь: «тысячу раз «нет»!» Слушай же внимательно… Ты знаешь, чем занимается твой брат?

– Подозреваю, но знать этого не хочу…

– Так знай… он ворует…

– Тем хуже для него.

– И для тебя тоже…

– А я-то при чем?

– Он ворует по ночам, часто со взломом, а за это полагается каторга; коли его поймают, нас всех отправят туда же как укрывателей и скупщиков краденого, тебя тоже осудят; заметут всю семью, и дети окажутся на улице, там они быстро научатся ремеслу твоего отца и деда, научатся еще скорее, чем дома.

– Меня арестуют как укрывателя краденого и вашего сообщника? А на каком основании?

– Все знают, как ты живешь: браконьерствуешь на реке, бродяжничаешь, у тебя дурная слава, и живешь ты вместе с нами; кого ты убедишь, кто тебе поверит, будто ты не знал, что мы воруем и укрываем краденое?

– А я докажу, что не знал.

– Да мы сами объявим тебя своим сообщником.

– Объявите сообщником? Почему?

– В отплату за то, что ты пожелал остаться тут против нашей воли.

– Только что вы хотели запугать меня одним способом, теперь хотите добиться этого по-другому; но у вас ничего не выйдет, я докажу, что никогда не воровал. И я остаюсь.

– Ах, ты остаешься! Ну, тогда слушай дальше. Помнишь, что у нас тут происходило в прошлом году в рождественскую ночь?

– В рождественскую ночь? – переспросил Марсиаль, роясь в воспоминаниях.

– Подумай… подумай хорошенько…

– Нет, ничего я не припоминаю…

– Разве ты не помнишь, что Краснорукий привел сюда в тот вечер хорошо одетого господина, которому почему-то надо было скрываться?..

– Да, теперь я припоминаю; я ушел к себе наверх спать, а он остался с вами ужинать… Ночь он провел в доме, а на рассвете Николя отвез его в Сент-Уэн…

– А ты уверен, что Николя отвез его в Сент-Уэн?

– Вы мне сами утром так сказали.

– Стало быть, в рождественскую ночь ты был дома?

– Ну был… и что из того?

– В ту ночь… человек этот, у которого было много денег с собой, был убит в нашем доме.

– Убит?.. Здесь?..

– Сперва ограблен… потом убит и зарыт в нашем дровянике.

– Быть того не может! – крикнул Марсиаль, побледнев от ужаса и не желая поверить в это новое преступление его родных. – Вы просто хотите меня запугать. Еще раз повторяю: быть того не может!

– А ты расспроси своего любимчика Франсуа, спроси его, что он обнаружил нынче утром в дровяном сарае?

– Франсуа? А что он такое обнаружил?

– Он увидел, что из-под земли высовывается человечья нога… Возьми фонарь, сходи туда, и сам во всем убедишься.

– Нет, – проговорил Марсиаль, вытирая холодный пот со лба, – нет, не верю я вам… Вы это говорите для того, чтобы…

– Чтобы доказать тебе, что ежели ты против нашей воли останешься тут, то можешь в любую минуту попасть под стражу как соучастник в ограблении и убийстве; ты был в доме в рождественскую ночь; мы скажем, что ты помог нам в этом деле. Как ты докажешь противное?

– Господи! Господи! – пробормотал Марсиаль, закрыв лицо руками.

– Ну, а теперь ты уйдешь? – спросила вдова с язвительной усмешкой.

Марсиаль был ошеломлен: к несчастью, он больше не мог сомневаться в том, что мать сказала ему правду; бродячая жизнь, которую он вел, то, что он жил в столь преступной семье, и в самом деле должно было навлечь на него самые ужасные подозрения, и подозрения эти могли превратиться в твердую уверенность в глазах служителей правосудия, если бы мать, брат и сестра указали на него как на своего сообщника.

Вдова наслаждалась тем, как был подавлен ее сын.

– У тебя, правда, есть способ избежать неприятностей: донеси на нас сам!

– Стоило бы так сделать… но я этого не сделаю… и вы это хорошо знаете.

– Потому-то я тебе все и рассказала… Ну, а теперь ты уберешься отсюда?

Марсиаль попробовал разжалобить эту мегеру; глухим голосом он сказал:

– Мать, я не верю, что вы способны на убийство…

– Это как тебе угодно, но убирайся отсюда.

– Я уйду, но только с одним условием.

– Никаких условий!

– Вы отдадите детей обучаться какому-нибудь ремеслу… далеко отсюда… в провинции…

– Дети останутся здесь…

– Скажите, мать, когда вы сделаете их похожими на Николя, на Тыкву, на Амбруаза, на моего отца… что это вам даст?

– А то, что они станут нам помогать в нужных делах… нас и так уже слишком мало… Тыква неотлучно находится со мной, помогает обслуживать посетителей кабачка. Николя работает один: хорошенько подучившись, Франсуа и Амандина будут ему добрыми помощниками, в них ведь тоже швыряли камнями, в них, в малышей… так что пусть и они мстят!

– Скажите, мать, вы ведь любите Тыкву и Николя, не так ли?

– И что из того?

– Если дети станут им подражать… если ваши и их преступления раскроют…

– Дальше!

– Они ведь взойдут на эшафот, как и отец…

– Ну, говори дальше, говори!

– И ожидающая их судьба вас не страшит?!

– Их судьба будет такой же, как и моя, не хуже и не лучше… Я ворую, и они воруют; я убиваю, и они убивают; кто возьмет под стражу мать, возьмет под стражу и детей… Мы разлучаться не станем. Коли наши головы слетят с плеч, они упадут в одну и ту же корзину… и тогда мы простимся друг с другом! Нет, мы не отступим; в нашей семье только один трус, это ты, и мы тебя прогоняем… убирайся отсюда!

– Но дети! Дети!

– Дети вырастут! Говорю тебе, что если бы не ты, они бы уже сейчас были с нами, Франсуа уже почти готов на все, а когда ты уйдешь, Амандина быстро наверстает упущенное время…

– Мать, я умоляю вас, согласитесь отправить детей подальше отсюда, пусть их обучат какому-нибудь ремеслу.

– Сколько раз повторять тебе, что их хорошо обучают здесь?!

Вдова казненного произнесла последние слова с такой непреклонностью, что Марсиаль утратил последнюю надежду смягчить эту душу, выкованную из бронзы.

– Ну, коли так, – сказал он отрывисто и решительно, – теперь хорошенько выслушайте меня в свой черед, мамаша… Я остаюсь.

– Ха-ха-ха!

– Я останусь, но не в этом доме… тут меня укокошит Николя или отравит Тыква; но так как в другом месте мне покамест жить не на что, я вместе с детьми поселюсь в лачуге на краю острова; дверь там крепкая, да я ее еще закреплю… Находясь там да вдобавок хорошо забаррикадировавшись, имея под рукой мое ружье, дубинку и пса, я никого не боюсь. Завтра утром я заберу отсюда детей; днем они будут возле меня – либо в лодке, либо в лесу; а ночью мы будем спать все вместе в этой лачуге; пропитание мы станем добывать себе рыбной ловлей; и так будет до тех пор, пока я найду способ их пристроить, а я его найду…

– Ах, вот что ты надумал!

– Ни вы, ни мой братец, ни Тыква не можете этому помешать, не так ли?.. Если ваши кражи и убийство обнаружат, пока я еще буду на острове… тем хуже, но я готов на риск! Я объясню, что я возвратился сюда и остался тут ради детей, для того чтобы помешать вам превратить их в негодяев… Пусть меня даже судят… Но разрази меня гром, если я уеду с острова или если дети хотя бы еще один день останутся в этом доме!.. Да, я вам бросаю вызов, вам и вашим сообщникам: попробуйте-ка прогнать меня с острова!

Вдова хорошо знала решительный нрав Марсиаля; дети не только побаивались старшего брата, но и любили его; так что они без колебаний пойдут за ним туда, куда он захочет. Что же касается его самого, хорошо вооруженного, готового на все, постоянно остающегося начеку, – ведь он весь день будет в своей лодке, а ночь будет проводить, укрывшись и хорошо забаррикадировавшись в своей лачуге на берегу, – то ему нечего будет опасаться злобных намерений своих родичей.

Таким образом, план Марсиаля мог успешно осуществиться… Однако у вдовы было множество причин, чтобы помешать этому.

Во-первых, подобно тому, как честные ремесленники порою смотрят на своих многочисленных детей как на источник благосостояния, потому что те помогают им в работе, вдова рассчитывала на то, что дети будут помогать семье совершать преступления.

Во-вторых, то, что она говорила о своем желании мстить за мужа и за сына, было правдой. Некоторые люди, выросшие, состарившиеся и закореневшие в преступной деятельности, отваживаются на открытый бунт против общества, вступают с ним в жестокую борьбу и считают, что, совершая новые преступления, они таким способом мстят за кару, пусть даже справедливую, которая обрушилась на них самих или на их близких.

И, наконец, в-третьих, зловещим намерениям Николя в отношении Лилии-Марии, а затем и в отношении г-жи Матье присутствие Марсиаля могло серьезно помешать. Вдова надеялась добиться немедленного разрыва между семьей и Марсиалем, либо вызвав ссору между ним и Николя, либо объяснив Марсиалю, что если он будет упорствовать в своем решении оставаться на острове, то рискует прослыть сообщником в нескольких уже совершенных его родными преступлениях.

Столь же хитрая, сколь и прозорливая, вдова, убедившись в ошибочности своих расчетов, поняла, что следует прибегнуть к вероломству для того, чтобы заманить сына в кровавую западню… После продолжительного молчания она вновь заговорила с притворной горечью:

– Теперь мне понятен твой план: сам ты на нас доносить не хочешь, но ты собираешься добиться, чтобы это сделали дети.

– Я собираюсь?

– Они ведь знают теперь, что в сарае зарыт какой-то человек; знают они и то, что Николя только что совершил кражу… Если их отдать в обучение ремеслу, они там все разболтают, нас арестуют, мы все угодим в тюрьму… ты, кстати, тоже: вот что получится, коли я тебя послушаюсь и позволю тебе увезти отсюда детей… А ты еще утверждаешь, что не хочешь нам зла!.. Я не прошу тебя любить меня, но не торопи, по крайней мере, час нашей гибели.

Смягчившийся тон вдовы заставил Марсиаля поверить, что его угрозы оказали на нее благотворное влияние, – и он попал в расставленную ему ужасную западню.

– Я знаю детей, – продолжал он, – и я уверен, что, если не разрешу им ничего говорить, они никому ничего не скажут… К тому же, так или иначе, я все время буду с ними и отвечаю за то, что они будут молчать.

– Разве можно отвечать за детей, за их болтовню… особливо в Париже, где все так болтливы и любопытны!.. Я хочу, чтобы они оставались тут не только для того, чтобы помогать нам в делах, но и для того, чтобы они не могли нас продать.

– А разве они не ходят иногда в соседний городок или в Париж? Кто им помешает там разговориться… если им того захочется? Вот если бы они были далеко отсюда, пожалуйста, в добрый час! Все, о чем бы они ни рассказали, никакой опасностью грозить не будет…

– Далеко отсюда? А где именно? – спросила вдова, в упор глядя на сына.

– Вы только позвольте мне их увезти… а куда, вас не касается…

– А на что ты будешь жить, да и они тоже?

– Мой прежний хозяин, владелец слесарной мастерской, славный человек; я ему скажу все, что надо, и, может, он даст мне взаймы немного денег, ради детей; тогда я смогу отдать их в обучение куда-нибудь подальше отсюда. Мы уедем через два дня, и вы больше никогда о нас не услышите…

– Нет, все-таки… я хочу, чтобы они остались со мной, так я буду спокойнее за них.

– Ну, тогда я завтра же устраиваюсь в лачуге на берегу в ожидании лучшего… Я ведь тоже упрям, вы мой нрав знаете!..

– Да, хорошо знаю… Ох, как бы я хотела, чтобы ты оказался далеко отсюда! И чего ты только не остался у себя в лесу?

– Я вам предлагаю избавиться сразу и от меня, и от детей…

– Стало быть, ты оставишь тут Волчицу? А ты ее вроде так любишь?.. – внезапно сказала вдова.

– А вот это уж мое дело, я знаю, как поступить, у меня есть своя задумка…

– Если я позволю тебе увезти Амандину и Франсуа, обещаешь, что вашей ноги никогда в Париже не будет?

– Не пройдет и трех дней, как мы уедем и считай что умрем для вас.

– По мне, уж лучше так, чем видеть, что ты тут торчишь, и все время опасаться детей… Ладно уж, коли надо на что-то решиться, забирай детей… и убирайся с ними как можно скорее… чтоб мои глаза вас больше вовек не видели!

– Решено?!

– Решено. А теперь отдай мне ключ от погреба, я хочу выпустить оттуда Николя.

– Нет, пусть он сперва как следует протрезвится; я отдам вам ключ завтра утром.

– А как с Тыквой?

– Это другое дело; выпустите ее, когда я поднимусь к себе; мне на нее глядеть противно…

– Ступай… И хоть бы ты поскорее провалился в преисподнюю!

– Это все, что вы мне хотите сказать на прощание?

– Да, все…

– К счастью, это наше последнее прощание.

– Самое последнее… – пробурчала вдова.

Марсиаль зажег свечу, отворил дверь кухни, свистнул свою собаку, которая с радостным визгом прибежала со двора и последовала за своим хозяином на верхний этаж.

– Ступай, наши счеты с тобой покончены! – прошептала вдова, погрозив кулаком вслед сыну, который поднимался по лестнице. – Но ты того сам захотел.

Затем с помощью Тыквы, которая разыскала и принесла связку отмычек, вдова отомкнула дверь погреба, где сидел Николя, и выпустила своего сынка на свободу.