Глава 10

Ворота Люксембургского сада, носившие название «Новая калитка», выходили на безлюдную местность. Шестнадцать лет назад западная часть сада была такой же, как и теперь. Весь треугольник, составляющий в настоящее время перекресток между улицами Западной и Вожирар, был отведен под устройство балаганов, кафе и общественных гуляний. Одним словом, он должен был конкурировать со знаменитой ярмаркой Святого Лаврентия, находившейся в том же квартале.

Приступили к работе, очистили место от деревьев, но на этом и остановились. Дорога, впоследствии получившая название улицы Богоматери, не слишком пробуждала охоту строиться. Для приманки было обещано, что все дома, выстроенные возле сада, будут иметь выход в «Люксембург» с правом пользоваться им даже тогда, когда публика туда допускаться не будет. Но подрядчики не хотели заниматься этой улицей. В тысяча семьсот девяносто восьмом году на ней было только два дома со стороны улицы Вожирар.

Остальное место занимал пустырь, покрытый ямами от выкорчеванных деревьев, которые никто и не подумал засыпать.

Можете себе представить, как опасно здесь было ночью, учитывая мошенников, наводнивших город, и полицию, которая занималась только политикой!

Вот появилась какая-то тень.

– Черт побери! Здесь темнее, чем в печи! Ай да местечко! Честное слово, здесь спокойно можно душить людей, – бормотал чей-то голос.

Рассуждая так, Кожоль (а это был именно он) вдруг остановился.

– Может быть, меня специально заманили сюда, чтобы без шума отправить на тот свет? Эти прелестные ямки вполне смогут послужить могилой…

Он усмехнулся и продолжал свой путь.

Ощупал широкий тесак в рукаве.

«С этим можно продержаться довольно долго», – размышлял он.

Привыкший к длительным ночным переходам, Кожоль без особого труда подвигался по пустырю.

«Что же меня ожидает? Опасность или радость? И кому была предназначена записка? Мне или Ивону?»

Часы пробили три четверти десятого.

«Через несколько минут я буду все знать», – успокаивал себя Кожоль.

В это время впереди показалась группа людей. Шестеро шли впереди и несли что-то тяжелое. А четверо шли за ними. Кожоль спрятался за поваленным деревом. Он увидел, что несли что-то в мешке, из которого слышались какие-то сдавленные крики. До ушей графа донеслись тихо сказанные слова:

– Надо будет вынуть кляп, а потом быстренько вставить его обратно. А то его мяуканье разбудит всех вокруг.

Носильщики тотчас положили на землю свою ношу и принялись распутывать веревки, которыми она была связана.

Как только жертва почувствовала относительную свободу, она издала крик, но тут же сильная рука сдавила ей горло.

– Не перестарайся, Жак, эта жизнь стоит не так мало, – произнес тот же голос.

– Не беспокойся, я легонько, – ответил тот, которого назвали Жаком.

– Надо ему заткнуть рот, – произнес третий голос.

– Дайте ему перевести дух, а то еще задохнется.

Кожоль слышал из своего убежища хриплое дыхание жертвы. Он уже хотел броситься на помощь, но благоразумие удержало его.

Несчастная жертва спросила умоляющим голосом:

– Ради бога, куда вы меня несете?

– Скоро сам узнаешь.

– Вы хотите бросить меня в Сену?

– Ну, этого тебе бояться нечего.

– Что вы хотите сделать со мной?

– Всего лишь сменить убежище.

– И я никогда не попаду на свободу?

– Завтра, если ты этого захочешь, будешь свободен.

– Что я должен сделать, ради бога…

– Тебе уже не раз говорили. Расскажи Точильщику то, что он от тебя требует…

– Никогда!

– Это твое последнее слово?

– Никогда, – повторил пленник.

– Кляп! – распорядился первый голос.

– Выслушайте меня, умоляю вас…

– Говори!

– Отпустите меня. Я дам сто тысяч экю!

Кто-то весело рассмеялся.

– Двести тысяч, только освободите…

– Сознайся Точильщику, и завтра будешь свободен.

– Никогда, – повторил пленник.

Кляп был вставлен, несчастный засунут в мешок, и шествие исчезло во мраке.

«Странно, – подумал Кожоль, – я никогда не оставался бесчувственным, если слышал крик о помощи. Но я не почувствовал ни малейшей жалости к этому человеку, который с такой легкостью предлагал сумму в двести тысяч экю…»

Он улыбнулся.

«Черт побери! Этот Точильщик имеет полное право гордиться своими людьми! Подчиненные, которые отказываются от двухсот тысяч экю!.. Неплохо было бы познакомиться с этим парнем!»

Когда граф подошел наконец к калитке, пробило десять часов.

«Кажется, я не опоздал, – подумал Пьер, – теперь бы узнать, кто назначил мне свидание…»

Захрустел песок под чьими-то шагами. На калитку упала тень.

– Хороший признак, – прошептал Кожоль, – женщина. Должно быть, служанка, которую послала ее госпожа. Как же я буду выпутываться из этой истории?

Нежный голосок спросил его:

– Вы прибыли из Бретани?

– Я приехал вчера утром.

– Где вы остановились?

– В гостинице «Страус».

– Хорошо. Подождите.

Ключ взвизгнул в скважине. И пока отпирали калитку, граф лихорадочно соображал: «К кому же относится приглашение? Ко мне или Ивону?»

Он проскользнул в полуотворенную калитку. Ее тотчас же снова заперли.

– Дайте мне руку, – сказала женщина.

Пьер повиновался.

Под густыми деревьями было так темно, что без своего проводника Пьер не смог бы сделать и двух шагов.

«Ручка нежная и тонкая, – рассуждал Кожоль, – служанка из хорошего дома».

Наконец они выбрались из-под деревьев на открытое место, и Пьер отчетливо увидел заднюю стену дворца.

Девушка направилась к двери, которая открылась у нижней ступени маленькой лестницы.

«Потайная лестница, – подумал Кожоль, – но… кого же здесь все-таки ожидают, меня или Ивона?…»

Пройдя шагов двадцать, женщина свернула вправо и прошла еще немного, ведя графа за руку.

– Где-то здесь возле вас должна быть софа, – произнесла она.

Кожоль ощупью нашел софу.

– Садитесь и ждите.

Но Пьер не отпускал руки своей спутницы.

– Неужели вы оставите меня в темноте?

– Тот, кто живет в комнате напротив, мог бы заметить свет.

«Тот! – отметил мысленно Кожоль. – Значит, дама замужем».

Граф все еще держал девушку за руку, хотя та отчаянно пыталась освободиться.

– Но, милое дитя, как я смогу увидеть лицо твоей госпожи?

– Оно прекрасно и в темноте.

Обрадованный Кожоль отпустил наконец девушку, и она исчезла.

«Ах, – думал он, – стало быть, она прекрасна! Это замечательно, вот только бы узнать точно, не Ивону ли предназначается это счастье?»

Раздался легкий шорох.

– Это она, – пробормотал граф.

Но прежде чем он успел что-либо сказать, его шею уже обвивали две нежные руки, маленький рот осыпал его жгучими поцелуями, бормоча: «Я люблю тебя».

Кровь бросилась Кожолю в голову. Бералек был забыт, сомнения отброшены…

Ну да ему ведь было всего двадцать восемь лет!

Через несколько минут об Ивоне вспоминать уже было поздно.

Триумф Кожоля был из тех, которые заставляют краснеть победителя.

Несмотря на признание в любви, женщина искренне сопротивлялась. Кожоль пришел в себя от того, что она зарыдала. Он склонился к ней, полный стыда и раскаяния. Вдруг она вскочила, словно почувствовав опасность.

– Беги… или ты погиб!

Через щель в двери пробился луч света. Кто-то шел по коридору со свечой в руке.

Прежде чем Кожоль успел ей что-либо сказать, она выскочила за дверь навстречу нежданному гостю.

Пьер остался один в потемках. Вместо того чтобы бежать, он сидел и думал о той, которой овладел, не видя ее лица.

Подойдя к двери и заглянув в замочную скважину, граф еле сдержал крик изумления.

«Она действительно прекрасна», – подумал он.

Высокая, с матовым цветом лица, свойственным смуглянкам, с небольшим розовым ртом, она была ослепительно хороша. Огромные черные глаза таили в себе страсть и недюжинную энергию. В ней было что-то от тигрицы, которую почему-то принимали за кошечку.

Вошедший зажигал свечи, поэтому не видел взгляда, которым его наградила эта женщина. Вряд ли он оставался бы столь беспечным, если бы смог его заметить. Но он был слишком занят. Наконец он зажег свечи и обернулся. Кожоль сразу же узнал его.

– Баррас!

Директор сел рядом с женщиной и взял ее за руку.

– Жестокая! – произнес он, целуя кончики ее пальцев.

– Жестокая? Чем же я провинилась перед вами?

Мелодичный голос в сочетании с очаровательной улыбкой мог смягчить даже стены.

«Н-да! – подумал Пьер. – Минуту назад я мог поручиться, что она готова убить его, а сейчас. Этот тон… эта улыбка…»

Между тем за дверью продолжался разговор.

– Да-да, жестокая, – говорил Баррас, – я так беспокоился, пока искал вас… Куда же вы исчезли? Елена…

– Елена! Какое прекрасное имя, – пробормотал Кожоль.

– Я уже говорила вам, виконт, что хотела зайти в одну из комнат, выходящих в сад, чтобы спокойно подышать свежим воздухом. Прилегла и вздремнула… Когда я увидела вас, мне даже не пришло в голову, что прошло много времени…

– И вы шли встречать меня? – взволнованно спросил Баррас.

– А куда еще я могла здесь пойти? Я никого не знаю, да и никому не интересна, кроме вас…

– Да, но моя любовь вас ни капельки не трогает. Неужели вы никогда не полюбите меня?!

– Разве вы не уверены в моей дружбе?

– Зачем вы притворяетесь, Елена? Вы прекрасно понимаете, о чем я говорю. Я хочу не дружбы, а любви…

Баррас упал к ногам Елены. Кожоль отодвинулся от двери.

«Кажется, я сыграл дурака, мне здесь не место. Нужно скорее бежать отсюда».

Но… ему так не хотелось уходить. Ему хотелось вымолить прощение за свою великолепную ошибку. Он еще не догадывался, что влюблен, но уже ревновал к Баррасу.

Он снова склонился к замочной скважине.

«А, так его дела идут не лучше, чем прежде», – довольно подумал он.

Директор, стоя на коленях, умолял Елену сжалиться над ним.

Елена хохотала. Потом довольно сухо обратилась к нему:

– Довольно. Однако, виконт, вы забываете о наших условиях.

Баррас медленно выпрямился.

Он был укрощен. Всем, кто его знал, это укрощение доставило бы много забавных минут, так как до сих пор он не знал поражений.

Равнодушие Елены вместо раздражения вызывало в нем чувство приниженности.

– Почему вы так безжалостны ко мне? – со слезами в голосе спрашивал он.

– Ну что вы, – возразила молодая женщина насмешливым тоном, – я готова сходить с ума от любви к вам!

– Елена, ради всего святого, этот тон… не надо насмешек… Я действительно страдаю!

– Так мне теперь страдать и плакать из-за того, что вы влюбились в меня?

– Значит, я не достоин даже жалости? Я не вызываю в вас ничего, кроме ненависти к себе? – вскричал Баррас.

– Ну к чему эти крайности? Почему вы считаете, что если я не умираю от любви к вам, значит, я должна вас ненавидеть. Вспомните, когда мы познакомились, вы мне сказали: «Позвольте мне любить вас и, может быть, настанет время, когда вы ответите мне взаимностью. Я буду терпеливо ждать». Я любопытна. Мне было интересно, действительно ли развратник Баррас способен искренне полюбить…

– Но теперь вы знаете это, – вздохнул Баррас.

– Да, я признаю искренность ваших чувств.

– Так почему же вы меня отталкиваете?

Елена засмеялась:

– Но тот день, про который вы говорили, еще не настал. Я не полюбила вас. И если вы не перестанете меня преследовать подобными сценами, он может и не настать.

Это было сказано таким неумолимо холодным тоном, что Баррас мгновенно отрезвел.

В его глазах сверкнула молния. Он схватил Елену за руку.

– Кто вы? Кто поставил вас на моем пути? Ведь вы явно проводите свою линию, вы направленно мучаете меня, не давая ничего взамен…

– Вы хотите, чтобы я покинула дворец? – холодно спросила Елена, освобождая свою руку.

– Да, беги, потому что больше я за себя не отвечаю!

Она медленно направилась к двери, противоположной той, у которой находился Кожоль, отворила ее и произнесла:

– Прощайте, Баррас!

Но при мысли, что он может потерять эту женщину, мужество покинуло виконта.

Он бросился к ней, упал на колени, протянул руки и зарыдал:

– Умоляю вас, останьтесь! По крайней мере я смогу видеть вас ежедневно, если уж вы не можете ответить мне любовью!

– Возможно, это время придет когда-нибудь, – отвечала она, смягченная видом его неподдельного страдания.

– Нет, Елена, я прекрасно понимаю это. И понимаю, что произойти это не может только из-за того, что вы любите другого!

Елена вздрогнула:

– Я? Люблю? Кого же?

– Откуда я знаю? Возможно, того молодого человека, один вид которого вызвал у вас обморок, когда он пытался передать вам эту игрушку. Вы даже не взяли ее в руки…

– Обморок к этому молодому человеку не имеет никакого отношения. Я была слишком взвинчена вашими гостями, и вы прекрасно это знаете. Я его и не видела-то никогда раньше…

– Тем лучше, если вы не любите этого несчастного щеголя.

– Почему несчастного?

– Потому что из полицейских донесений я узнал, что он был убит, когда выходил отсюда.

– И есть доказательства, что убитый именно он?

– Моя печать, которую я вручил ему. Ее нашли на месте убийства.

Ей почему-то стало душно. Она вскрикнула и посмотрела на дверь, ведущую в другую комнату. Она искала ответ на вопрос: «Кто же тогда держал меня в объятиях?»

Баррас, проследив ее взгляд, схватил с камина канделябр и распахнул дверь…

Комната была пуста.

Тайного посетителя, которого она приняла за Ивона Бералека, уже не было.

У нее вырвался крик бешенства при мысли о том, что она не знает этого человека. Что он владеет ее тайной, что он может самодовольно улыбаться, восхищенный своим триумфом…

При мысли, что этот наглец может навсегда остаться неизвестным, жажда мести охватила ее. Она посмотрела на Барраса, который ничего не мог понять.

– Вы по-прежнему хотите заслужить мою любовь? – спросила она Барраса тоном, от которого у него по спине пробежал холодок.

– Чего вы хотите? Для того чтобы добиться вашей любви, я готов совершить даже невозможное!

– Здесь сейчас был человек, который нас подслушивал. Он не мог далеко уйти. Найдите мне этого человека, Баррас!

Лицо ее исказилось от ненависти.

– И что потом? – с беспокойством поинтересовался Баррас.

– Если вы его найдете – я ваша!

Баррас бросился из комнаты.

Минуту спустя дворец ожил. Сад осветился факелами, гвардейцы, охранявшие безопасность членов Директории, рыскали по всем направлениям.

Все были возбуждены и взволнованы, дворец гудел слухами. Говорили, что какой-то негодяй организовал покушение на жизнь Барраса.

Не произнося ни единого слова, Елена наблюдала за этой суетой из окна.

Но что же с Кожолем?

Граф до конца слышал разговор Елены с Баррасом и убедился в том, что он действительно занял место Ивона.

– Что же я натворил?! – с горечью повторял он.

Он понял, что пора бежать.

Осторожно спустившись с лестницы, по которой обыкновенно ходила прислуга, он очутился перед цветником.

– Главное сейчас – не потерять голову и добраться до калитки. По ее решетке я смогу перебраться через стену. Но хотел бы я знать, что предпримет Баррас, чтобы поймать меня?

Как только он достиг ограды, мелькнувший вблизи свет заставил его обернуться.

– Кажется, влюбленный решил устроить эффектную охоту с факелами. А я – олень, из-за которого и устроена эта охота…

Он уже добрался до стены, когда голоса солдат заставили его остановиться.

– Когда этот разбойник взберется на стену, не вздумайте стрелять. Его надо схватить живым…

«Все ясно. На улице дозор. Кажется, я попал в настоящий капкан, – пробормотал Кожоль. – Самое интересное, что если меня схватят, то я даже ничего не смогу сказать в свое оправдание, – продолжал он разговор сам с собой, – не могу же я компрометировать даму! Она, конечно, ненавидит меня. И, говоря откровенно, у нее есть для этого основания!»

Размышляя подобным образом, Пьер тем не менее продолжал прислушиваться к тому, что говорили за стеной.

– Значит, не вздумайте стрелять. Надеюсь, вы хотите получить обещанную награду и двадцать луидоров за поимку злодея, покушавшегося на жизнь директора Барраса!

При этих словах граф вздрогнул.

«Черт побери! Ничего себе положение! С одной стороны, я ни в коем случае не могу компрометировать Елену. Но с другой… Меня обвиняют в покушении на убийство! Скверное положение! Баррасу, безусловно, поверят. Тем более что господа республиканцы с удовольствием видят в шуанах чудовищ».

Пьер осмотрелся. Со всех сторон сад был заполнен людьми. Оставаться на одном месте было опасно. Он направился вправо от ворот, ведущих на улицу Богоматери, туда, где к ней примыкала улица Ада. Он еще рассчитывал на то, что дозоры не могли успеть окружить всю стену.

Пользуясь темнотой и деревьями, как прикрытием, он передвигался по саду, пока не добрался до открытой лужайки, которую невозможно было обойти. Он бросился вперед. Но его заметили. Толпа охотников бросилась к добыче.

Кожоль сохранил веселое состояние духа, несмотря на опасность.

«Кажется, я им нравлюсь в роли оленя. Счастье, что я никогда не жаловался на ноги. Прежде чем эта неповоротливая сволочь меня нагонит, я должен добраться до улицы Ада!»

Пьер бросился к выходу, но решетка была заперта, а за ней сверкали ружейные стволы.

– Поищем в другом месте, – сказал Кожоль, оглядываясь в сторону преследовавшей его толпы.

Заметив, что жертва остановилась, преследователи изменили тактику. Теперь они шли цепью, концы которой должны были сойтись, взяв добычу в круг.