Глава VI

Лозерилю виден был только капитан, направлявшийся ему навстречу, и, не зная, что тут находятся и другие лица, он громко сказал подошедшему Аннибалу:

– Дорогой Аннибал, через несколько часов мне предстоит дуэль, могу ли я на вас рассчитывать как на своего секунданта?

Быстрый, но выразительный жест капитана прервал Лозериля. Поняв свою неосторожность, он обернулся и увидел обе группы: направо стояли Аврора и Колар, налево подле окна сидели судья и Полина, начавшая вышивать. Лозериль поклонился сперва Авроре, бледной и со сжатыми губами; она едва удостоила его небрежным кивком. Подняв глаза, молодой человек был поражен полным ненависти взглядом, брошенным на него госпожой Брише.

«Черт возьми! – подумал он. – Эта хорошенькая женщина, кажется, не очень-то любит меня».

Потом он поклонился Полине. Благородная красота молодой девушки произвела на него сильное впечатление, и он с восхищением подумал: «Какое прелестное создание!»

В то время как Лозериль кланялся Полине, Колар почтительно наклонился к Авроре и тихо спросил ее:

– Вы хотели дать мне какое-то приказание?

Но, вероятно, приход гостя изменил ее намерения, потому что она ответила ему вполголоса:

– Да, но не теперь, только не уходите отсюда.

Колар поклонился и, пройдя к камину, начал поправлять огонь, а Аврора медленно пересекла комнату и подошла к отцу. Приглашение быть секундантом Лозериля задело чувствительную струнку Аннибала; своей любовью к поединкам он превосходил даже молодого графа; он поспешно взял шпагу и шляпу, лежавшие на маленьком столике.

– Отправимся скорей, граф, – сказал он, пристегивая шпагу.

Но Полина совершенно очаровала Лозериля, и он, желая поговорить с ней, отвечал капитану:

– О! Мы еще успеем. Одно обстоятельство, о котором я не упомянул, задерживает нашу встречу на целые сутки.

И, придумывая, какую бы сказать любезность молодой девушке, гость направился к ней.

Хотя правительство и смотрело сквозь пальцы на беспрестанные дуэли, происходившие в то время между дворянами, но судья чувствовал, что из уважения к самому себе он должен сделать вид, будто ничего не слышал, и удалиться как можно скорей, что он и хотел исполнить, сказав Колару:

– Дайте мне мое пальто.

Несмотря на свою красоту, Лозериль не мог нравиться – в нем было что-то отталкивающее для всякого мало-мальски порядочного человека. Вероятно, и на Полину он произвел такое же впечатление, потому что, увидев, что он идет к ней, она торопливо шепнула де Бадьеру, приподнявшемуся уже со стула:

– Останьтесь, ради бога, умоляю вас.

Между тем Аврора подошла к отцу и сказала ему дрожащим голосом:

– Задержите вашего знакомого, я прошу вас сделать мне это одолжение.

Капитан обладал способностью использовать любой удобный момент для выпрашивания денег.

При просьбе дочери он сделал серьезную мину и отвечал грустным тоном:

– Аврора, ты просишь! Ты, которая так недавно отказала в самой ничтожной сумме своему несчастному отцу.

Дочь хорошо понимала все уловки своего несчастного отца и знала, чего он хочет.

– Постарайтесь удержать вашего друга на весь день, и я заплачу за эту услугу тридцать луидоров, – сказала она.

– Ты заплатишь… Да, но когда же, мое дорогое дитя? – возразил капитан, предпочитая иметь деньги в кармане, а не ждать их.

– Через час вы их получите.

– Ну, балованное дитя, видно, всегда придется исполнять твои прихоти, – проговорил нежный папаша.

Все эти разговоры и действия наших героев заняли не более пяти минут.

Когда судья спросил свое пальто, Колар, стоявший у камина, поспешно отвечал:

– Сейчас, господин де Бадьер.

При этом имени Лозериль, приготовившийся начать разговор с Полиной, обратился к судье, любезно улыбаясь.

– А, милостивый государь! – проговорил он. – Я почти имею право быть на вас в претензии.

– За что? – с удивлением спросил судья.

– Не вы ли сегодня ночью снимали допрос с Картуша?

– Да, я.

– Вот благодаря слишком продолжительному допросу и произошла эта глупая ссора, заставившая меня обратиться к капитану.

При этих словах Аннибал от души расхохотался:

– Ах, Лозериль! Как будто для вас что-нибудь значит иметь одной дуэлью больше или меньше; я видел вас в деле и знаю, что вам это все равно что выпить стакан вина. Я просто завидую вашей ловкости.

Аврора, молча сидевшая у камина, вздрогнула при последних словах отца. Что касается Полины, то она опустила голову к работе, делая вид, что не замечает выразительных взглядов молодого человека. Лозериль весело продолжал:

– Благодаря вашему усердию мы вероятно, избавимся от всех сообщников злодея, ведь, говорят, он на всех донес.

– Это правда, – сказал судья, – он не только назвал своих друзей, но даже рассказал о тех убийствах, которые до сих пор оставались нам неизвестными.

– О всех ли? – проговорил молодой человек, недоверчиво качая головой.

– Да, о всех, – подтвердил судья.

– Ну, тем лучше, потому что мне бы очень хотелось узнать развязку одного таинственного приключения, невольным свидетелем которого я был, и потом, припоминая все подробности, понял, что это было убийство.

– Где же оно случилось? – спросил судья.

– Не далее как в тридцати шагах от этого дома на улице Двух Мостов.

Судья подумал несколько минут, как бы стараясь что-то припомнить, наконец произнес с заметным удивлением:

– Картуш и не упоминал об этом преступлении.

– А я уверен в том, что видел своими глазами, – возразил Лозериль.

– Отчего же вы не сообщили об этом полиции? – спросил де Бадьер.

– Прежде чем отвечать на ваш вопрос, я лучше расскажу вам о своем приключении.

И, обратившись к Колару, Лозериль сказал:

– Подвиньте мне кресло, пожалуйста.

Старик повиновался, а потом забился в угол залы, чтобы послушать интересный рассказ. После исчезновения Брише управляющий хватался за все, что только могло навести на след его господина.

– Мы вас внимательно слушаем, начинайте, Лозериль, – сказал капитан.

Полина невольно подняла голову, приготовившись серьезно его слушать. Аврора полулежала в кресле и, бессознательно глядя на огонь, опять погрузилась в грустные мысли, мучившие ее с самого утра.

– Вот как это было, – начал Лозериль свой рассказ. – Два года назад я служил в полку; наш эскадрон стоял в Блуа, начальником моим был хорошо вам известный капитан Фукье.

– Это правда, и я сам дал вам отпуск в Париж, – сказал Аннибал.

– Да, и по окончании моего отпуска я решил выехать на рассвете другого дня, так как друзья мои организовали прощальный ужин в ресторане. Разумеется, мы хорошо покутили, и в полночь, простившись с товарищами, я почувствовал, что голова моя отяжелела, но все еще был в состоянии найти дорогу домой, мысленно повторяя, что надо идти направо и, пройдя Два Моста, я попаду на свою улицу. Вы по этому можете судить, что голова моя была еще достаточно свежа, но, к несчастью, вечер был очень холодный, а вам, конечно, известно, какое действие производит холод на разгоряченную голову.

– Так это было зимой? – прервал судья, внимательно слушавший рассказ молодого человека.

– Да, я помню даже, в каком месяце, – это было накануне Масленицы.

– И два года назад? – внезапно вскричал судья.

– Да, в семьсот одиннадцатом году, – подтвердил Лозериль после минутного колебания.

При этом ответе Колар вздрогнул, а Полина выронила свою работу – в эту именно ночь и исчез Брише.

– Что с вами? – спросил Лозериль, пораженный странным видом своих слушателей.

И, повернувшись, чтобы посмотреть, какое действие произвел его рассказ на находившихся сзади, он увидел тот же полный ненависти взгляд, каким Аврора встретила его; она уже не сидела в задумчивой позе, а выпрямилась и, крепко стиснув пальцы на ручках кресла, с угрозой устремила на Лозериля свои большие темные глаза.

«Что я сделал этой женщине?» – спрашивал себя молодой человек, сразу почувствовавший ненависть Авроры к себе.

Капитан, заинтересованный с начала рассказа, теперь крепко заснул; судья первый пришел в себя.

– Извините, господин Лозериль, – сказал он, – но ваш рассказ напомнил нам одну грустную историю, случившуюся именно в тот день.

– Если я упомянул о времени, то чтобы показать вам, что именно холод имел дурное влияние на меня.

– Потрудитесь продолжать, – сказал де Бадьер.

– Входя на мост, я еще хорошо соображал, но, когда перешел через него, уже не помнил, что я и где я. В этом не было большой беды, так как мне надо было идти все время прямо, но, дойдя до угла, по странной прихоти подгулявшего человека я вздумал отдохнуть и, усевшись на тумбу, начал было засыпать. Резкий ветер заставил меня открыть слипавшиеся глаза. И тогда-то я увидел странное зрелище: почти прямо на меня шел человек, не производя ни малейшего шума, потому что был без обуви, и нес на спине что-то длинное и, должно быть, тяжелое, потому что совсем согнулся под своей ношей.

– С какой стороны он шел? – спросил судья, прерывая рассказчика.

– Не могу вам сказать, я заметил его только тогда, когда он уже был на углу.

Полина, взволнованная и не понимавшая причины своего беспокойства, слушала с усиленным вниманием. Колар же, сидевший у дверей, незаметно приблизился и, казалось, ловил каждое слово; одна Аврора была совершенно спокойна и пристально смотрела на Лозериля.

– Продолжайте, пожалуйста, – обратился к рассказчику судья.

– Человек с ношей не мог заметить меня – я был весь в черном и сидел неподвижно, – но мне вдруг пришла в голову самая дикая мысль, какая только может появиться у пьяного. – Лозериль помолчал, улыбаясь. – Да, это была именно нелепая мысль, при одном воспоминании о ней мне делается смешно. Человек остановился, чтобы перевести дух, в глубокой тишине ночи мне было слышно его частое дыхание. Прежде чем отправиться дальше, он разогнул спину, крякнул и снова взвалил свою тяжелую ношу на плечи.

– Вам не было видно его лицо? – нерешительно спросил Колар.

– Нет, он стоял ко мне спиной, – отвечал Лозериль.

– А ночь была светлая? – в свою очередь спросил судья.

– Прежде луна скрывалась за тучами, но в ту минуту, как человек с ношей хотел продолжать свой путь, она показалась в полном блеске, и тогда-то вино подсказало мне эту глупую мысль. Пошатываясь, я вышел из тени домов и закричал ему вслед: «Эй, ты, дуралей, брось свой мешок, а вместо него донеси меня до дома, я заплачу за эту услугу». Но, услышав мой голос, человек страшно вскрикнул и, сбросив ношу на землю, пустился бежать.

– В какую сторону? – с живостью спросил судья. – Теперь вам легко было это заметить.

– Вот то-то и оно, что вы ошибаетесь, господин судья; как я не заметил, откуда он пришел, так точно я не видел, куда он скрылся.

– Да ведь вы сами сказали, что луна ярко светила.

– Но я вам также сказал, что, убегая, он сбросил свою ношу. Она упала на меня, а я и без того плохо держался на ногах и от сильного толчка упал, увлекаемый этой страшной тяжестью.

– А во время вашего падения человек этот успел скрыться?

– Да, и хотя я быстро поднялся на ноги, но его уже не было видно. Может быть, он спрятался за ворота ближайшего дома или же вошел в один из них – я ничего не могу сказать, потому что не видел.

– А разве вам не был слышен шум его шагов?

– Я прислушивался у всех четырех углов улицы, но ни малейший звук не выдал его, так как, я вам, кажется, говорил, он был без обуви, да и всего вероятнее, что он притаился где-нибудь в ожидании, когда я уйду.

Излишне повторять, с каким вниманием слушали Полина, Колар и судья все объяснения Лозериля. А Аврора, слышала ли она что-нибудь? Не под влиянием ли рассказа откинулась она почти без чувств на спинку кресла; все время она молчала, и на лице ее трудно было прочесть что-нибудь – оно было неподвижно и холодно, как мрамор. Что касается капитана, то во время этого маленького перерыва в рассказе послышался его храп; вероятно, он старался восстановить свои силы после бессонной ночи, проведенной за игорным столом.

Лозериль продолжал прерванный рассказ:

– Видя невозможность догнать убежавшего человека, я хотел уже уйти, забыв о брошенной ноше, но вдруг почувствовал что-то под ногами, тотчас же нагнулся и увидел мешок. «Ах да, – подумал я, – ведь надо посмотреть, что он такое нес!» При падении мешок раскрылся, и, заглянув в него, я с ужасом отступил…

– Там был мертвый человек? – перебил де Бадьер.

– Да, но не совсем так, потому что на другой день, когда я старался припомнить все случившееся со мной ночью, мне показалось, что несчастная жертва все еще шевелила губами. Должно быть, рана была нанесена за несколько минут до моего появления, потому что еще шла кровь, хотя уже начались предсмертные судороги.

– Где была рана?

– На шее, возле левого плеча.

– Так вы думаете, что бежавший и был убийца? – спросил судья.

– Конечно, я уверен, что он хотел бросить в Сену свою жертву, не зная, что она еще дышит.

– Конечно, вы спасли умирающего?

Прежде чем дать какой-нибудь ответ, Лозериль подумал, но сейчас же решился сказать правду:

– Позвольте, господин судья, я должен признать, что и не подумал спасать этого несчастного.

– Как же вы могли о нем забыть?

– До того времени чувство страха мне было неизвестно, но в эту минуту, может быть, под влиянием винных паров, отуманивших мой рассудок, я положительно струсил. Стоя перед окровавленным телом, я подумал, что меня могут принять за убийцу, и при этой мысли пустился бежать, как будто за мной кто гнался… – Тут Лозериль остановился и с улыбкой продолжал: – Мне и теперь делается смешно, когда я вспомню об одном прохожем, шедшем мне навстречу; я его так толкнул, что он полетел прямо в кучу снега.

– Это, вероятно, и был убийца, возвратившийся посмотреть, что сделалось с его жертвой? – сказал судья.

– Не знаю. Упавший человек был моим последним воспоминанием, сохранившимся об этой ночи. Что было потом? Я не знаю. Не помню даже, как попал в свою квартиру. На другой день я проснулся совсем одетым, но на своей постели, и лакей сказал, что меня нашли без чувств у дверей дома.

– Отчего вы не дали знать полиции? – спросил де Бадьер.

– Ведь я вам говорил, отпуск мой кончился и надо было ехать в полк. На рассвете, после нескольких часов тяжелого сна, я сел на лошадь и выехал из Парижа. В то время я ничего не помнил, но вечером, находясь уже далеко от столицы, я припомнил мое ночное приключение, но счел его за тяжелый кошмар после попойки. В продолжение трех дней моего путешествия я думал, что все это было во сне, я бы и теперь то же самое думал, если бы по возвращении в Блуа не нашел вещественного доказательства, что драма, которую я считал созданной моим воображением, была кровавой действительностью.

– Какое же доказательство? – нетерпеливо спросил судья.

– В Париже, в минуту отъезда, второпях надевая свое дорожное платье, я бросил все снятое в чемодан. Приехав в Блуа, я открыл его, и представьте мое изумление при виде кровавого пятна на правом рукаве – значит, не во сне, а наяву держал я в своих объятиях мертвеца.

Судья хотел задать вопрос, но Лозериль жестом остановил его:

– Я догадываюсь, господин де Бадьер, что вы хотите спросить, почему я тотчас же не написал в Париж. Но ведь тогда я, считавшийся в полку храбрецом, должен был бы сознаться, что дал погибнуть человеку вследствие какого-то глупого, панического страха, охватившего меня. И я решил промолчать, но во всех газетах, редко попадавших в нашу глушь, искал хоть какой-нибудь намек на таинственное убийство и, ничего не найдя, приписал его шайке Картуша. Когда я узнал, что вы снимаете допрос с Картуша, то подумал, что, вероятно, он сознается в этом преступлении, совершенном два года назад.

– Нет, Картуш ничего не сказал мне о нем, – отвечал судья, немного подумав.

– А убийство было совершено, – сказал Лозериль. – Я убежден в этом. И вот что странно. Обыкновенно время сглаживает все впечатления, а со мной случилось иначе: подробности, сперва неясные, делались все яснее и яснее. Лицо жертвы живо сохранилось у меня в памяти, и теперь, говоря об убитом, я так четко представляю себе его черты, как будто бы он находится между нами.

При этих словах судья вздрогнул и, встав со своего места, поспешно спросил:

– Уверены ли вы в этом?

– Вполне, – отвечал Лозериль, удивленный странным вопросом судьи, все время слушавшего рассказ совершенно спокойно.

– Колар, подайте свечу, – распорядился де Бадьер.

Незаметно наступили сумерки, и в зале было совершенно темно. Управляющий зажег свечу у камина и поставил ее на стол. Опустив руку в карман, судья вынул браслет, взятый им при допросе Картуша.

Увидев украденную у нее вещь, Полина вскрикнула:

– О! Портрет моего дорогого отца!

Это восклицание вывело Аврору из задумчивости, она покинула свой уединенный уголок и, устремив глаза на портрет, медленно сказала:

– Мой муж!

Весь этот шум разбудил капитана, он медленно приподнялся, потягиваясь и зевая.

– Что такое? Вы говорите о моем зяте! Разве вы получили какие-нибудь известия? – с удивлением говорил он.

Судья подал браслет Лозерилю.

– Потрудитесь нам сказать, портрет, вделанный в этот браслет, не напоминает ли вам черты человека, убитого в нескольких шагах от этого дома.

Взяв браслет, Лозериль бросил быстрый взгляд на обеих женщин, стоявших напротив. На лице молодой девушки он прочел искреннее и сильное страдание, но по лицу Авроры пробежал легкий трепет; позади виднелась заспанная физиономия капитана.

Наклонившись к свечке, молодой человек долго рассматривал портрет. Через минуту, показавшуюся всем присутствующим вечностью, Лозериль выпрямился и, устремив пристальный взгляд на Аврору, произнес совершенно равнодушно:

– Нет, это не он.

Когда Лозериль наклонялся к свечке, лицо его было скрыто от судьи, но хорошо видно Колару. Как ни быстро промелькнуло удивление по лицу рассказчика, увидевшего знакомое лицо, а управляющий заметил это.

«Он лжет!» – подумал управляющий, услышав ответ молодого человека.