Старейшее русское сочинение о пчелах принадлежит перу выдающегося деятеля ломоносовской школы – П. Рычкова. Это первый член-корреспондент Российской академии наук, экономист, путешественник, географ, литератор. В его сочинении семья пчел изображается неким подобием империи времен екатерининского «просвещенного абсолютизма». А в конце XIX века один из русских пчеловодов, рисуя подсадку новой матки в улей, буквально списывает эту сцену из отчетов «Полицейских ведомостей» о коронационных торжествах: «Матка спокойно и с каким-то особым достоинством входит, а пчелы, выстроившиеся шпалерами, издают сильный звук, подобный клику «ура», восторженно произносимому царю или царице народом…»

Да что говорить о XIX веке! В английской литературе семья пчел и сегодня еще изображается монархией, и, конечно, монархией английского образца, где «матка не обладает даже правами конституционного монарха», где это только «флаг на мачте».

Вместе с тем представления об укладе пчелиной жизни, в разных странах по-разному отражая изменения в образе жизни людей и в образе их мыслей, стали уже с конца XVIII, а особенно к началу XX века претерпевать соответствующие перемены.

«Царица, – писал Л. Бюхнер в сочинении «Психическая жизнь животных», – находится под присмотром и в зависимости от работниц… Она не обладает личной неприкосновенностью и престолом и жизнью отвечает за правильное исполнение своих царственных обязанностей».

Идя еще дальше, Л. Фигье в книге «Жизнь насекомых» заявил: «По нашему мнению, пчелы составляют настоящую республику, а пчелу-матку несправедливо называют царицей, в сущности, она только президент республики. Вице-президентами могут быть названы свищевые матки, призываемые народным собранием к исполнению обязанностей царицы в случае ее смерти или гибели. «В природе нет короля», – сказал Добантон в Ботаническом саду, и аудитория покрыла эти слова громом аплодисментов и «браво»…

Эти первые «подкопы против пчелиной монархии» и рассказы о «пчелином народовластии» были восприняты некоторыми «исследователями» как опасная крамола и непозволительная вольность смутьянов.

«Прежнее знаменитое пчеловождение невозможно стало с тех пор, как у пчел начали открывать конституции, парламенты, своды «законов»», – негодовал литовский помещик П. Микялен-Микаловский в книге «Пчела». И не один он в испуге перед тенями отражений требовал сочинения «вольтерьянствующих писателей» о пчелах «запирать подальше в шкаф»: «Ведь мы все люди семейные, имеем детей и слуг… Недосмотри, они бог весть чему научатся от этих умниц пчел…» Заодно с провинциальным монархистом горько сетовал по поводу того, что в жизни пчел пытаются усмотреть «осуществленный идеал коллективизма», известный натуралист Г. Бонье, опубликовавший даже доклад на эту тему в «Международном социологическом обозрении».

Нет необходимости пересказывать здесь содержание множества сочинений, в которых вопрос об «усовершенствовании» буржуазного общества рассматривается, исходя из «опыта пчел». В напечатанной в Москве в конце XVIII века книге И. Локцения (перевод с латинского) «Общежитие пчел, с государством гражданским сравненное, или выведенный из самой натуры пчел подлинный и изрядный образец гражданской жизни» с возмущением говорится о неопрятности человеческого жилья, о грязи в городах и сельских местностях, советуя учиться у пчел… санитарной организации общежития. А изданная в Париже в конце XIX века книга первой переводчицы Дарвина на французский язык госпожи К. Ройе («пламенный французский синий чулок», как характеризовали ее литераторы прошлого века) утверждала, что все беды человеческие происходят по вине мужчин, и рисовала картину чисто женского государства, устроенного полностью по образу и подобию пчелиного общества.

Наряду с этими забавными литературными анекдотами в таких серьезных произведениях русских авторов, как статья Д. Писарева «Пчелы» или «История улья с лубочной крышкой» Л. Толстого, с разных позиций отражавших мировоззрение авторов, пример пчел был использован для острого разоблачения уродств монархического строя и общества, обманутого и ограбленного трутнями». Не случайно статья Писарева была жестоко исковеркана царской цензурой, а сказка Толстого полностью увидела свет только в наше время.

Но статья Писарева и сказка Толстого были назидательными поучениями, политическими памфлетами. Что же касается чисто пчеловодческих и пчеловедческих сочинений, то авторы их в массе продолжали истолковывать уклад пчелиной жизни, старательно избегая сопоставлений, неприемлемых для господствующих классов буржуазного общества.

Нужно ли говорить об объективном смысле и назначении той социологизации биологических явлений, какую мы находим в истории науки о пчелах?

Совершенно очевидно, что антинаучные, извращенные трактовки уклада пчелиной семьи в разные времена и у разных авторов были и остаются попыткой, нередко намеренной, узаконить, засвидетельствовать «естественность» существующего эксплуататорского общественного строя, доказать его вечность и необходимость.

Все эти мысли внушались иногда весьма иносказательно и замаскированно и утверждались самыми разнообразными способами.

В начале XX века нашумела переведенная на множество языков блестящая книга бельгийского поэта, драматурга и писателя М. Метерлинка «Жизнь пчел».

А. Луначарский в одном из критических «этюдов», посвященном Метерлинку, признал его книгу о пчелах «очень милым произведением», но в связи с трактовками некоторых вопросов подчеркивал, что, вопреки утверждениям Метерлинка, «инстинкты пчел не имеют супранатурального происхождения».

Выдающийся болгарский философ, академик Т. Павлов в книге «Теория отражения», представляющей один из капитальных марксистских трудов по этому вопросу, высказывается о «Жизни пчел» в том же плане: «Может быть, это самое лучшее, что сумел дать нам этот мистически настроенный, но тонкий наблюдатель».

В высшей степени поучительны и содержательны малоизвестные критические замечания по поводу этой книги, сделанные знаменитым русским писателем В. Короленко в двух его письмах известному литературоведу Ф. Батюшкову. «Прочитал Метерлинка «Пчелы». Начало – с большим интересом, но чем дальше, тем скучнее. Интересно то, что человек, составивший себе славу на «Голубых павлинах», может писать сравнительно просто о явлениях природы и о фактах. Но чем дальше, тем скучнее и досаднее. Эти постоянные повторения на разные лады: «тайна, тайна, о тайна, великая тайна» – звенят, как треньканье на одной струне, и надоедают. По-моему, если уже человек 20 лет наблюдал пчел и основательно узнал литературу по этому предмету, то можно бы рассказать и проще, и много интереснее. Разумеется, я не отрицаю, что общественность у животных и эта «логика» сменяющихся поколений, бессознательно осуществляющих разумную систему, может заставить задуматься и вызвать ощущение таинственности этого процесса. Я не против такого «настроения», но сильно против кокетничанья им и риторики. Это предмет глубокий и серьезный, сугубо требующий простоты и искренности» (письмо от 8 августа 1902 г.). «Вы напрасно напали на мое письмо в том смысле, что мне «Пчелы» Метерлинка не понравились. Наоборот, прочитал я их с большим интересом и читал много выдержек нашим. Меня приятно удивило это произведение… Недостатки перевода я тоже не отнес на счет автора, они сами по себе торчат очень заметно. Но все-таки и теперь у меня остается впечатление, что Метерлинк кокетничает с «неведомым» и с «тайнами бытия». И это дает осадок» (письмо от 12 сентября 1902 г.).

Метерлинк, стоя перед ульем в почтительном изумлении и переводя взгляд с пчел на людей, мысленно сравнивая с пчельником человеческий мир, приходил в смятение и вспоминал Робинзона, увидевшего след человеческой ноги на песке: «Здесь кто-то уже был до нас…»

Он определенно клонил речь к тому, что, по его мнению, люди дошли в своем общественном развитии только до рубежа, уже когда-то давно оставленного пчелами. Человечеству надо-де пройти еще большой, долгий путь, пока оно поднимется в устройстве общественной жизни до уровня пчел, – вот о чем говорится между строчек в произведении Метерлинка.

В таком иносказательном, замысловатом облачении не сразу распознается старая-престарая знакомая: мы не раз встречались с ней в книгах философов, пытающихся доказать, что слепые природные инстинкты умнее, мудрее разума, сознания.

Современные авторы пишут об этом менее туманно.

Заключая рассказ об основах биологии пчелиной семьи и ее высокой организованности, автор одной широко известной в Англии книги уныло отмечает, что создания, лишенные дара мысли, смогли все же, и не в частностях, а в основе, устроить свою жизнь гораздо умнее, чем люди хотя бы в той же Англии; прежде чем человек научился думать, пчелы настолько наладили свои дела, что не нуждаются в разуме.

Пропаганда отречения от разума не нова. Не новы и попытки изобразить «мудрую жизнь пчел» примером и призывом для людей. Эти попытки тоже имеют свою историю.

В 1705 году, на заре капиталистической эпохи, писатель Б. Мандевиль (Маркс неоднократно упоминает его сочинения в «Капитале») в философской «Басне о пчелах» доказывал, что ульи могут процветать только тогда, когда каждая пчела соблюдает узколичный интерес. Мандевиль широко обобщал это свое заключение и, перенося его на людей, делал весьма далеко идущие выводы.

В нашу эпоху, когда широчайшие массы убеждаются, что капиталистическое государство не способно обеспечить «всеобщее благоденствие», когда стало очевидно, к чему приведено общество производством ради наживы, когда всем становится ясно, чего добилась буржуазия, не оставившая между людьми никакой другой связи, кроме голого интереса бессердечного чистогана, у пчел пробуют открыть нечто прямо противоположное тому, что в них видел Мандевиль.

Теперь о пчелах все чаще пишут, что они «обладают счастливой способностью подавлять индивидуальную эксцентричность во имя общего блага», что у них «индивидуализм не противопоставлен, а подчинен целому», что «пчелы, бесспорно, наладили свою жизнь лучше, чем люди когда-нибудь смогут это осуществить», и т. п.

Нетрудно догадаться, к чему в конечном счете направлены все эти утверждения. Они внушают мысль, что людям не дано совместить удовлетворение индивидуальных потребностей с общим благом.

В то же время существует немало сочинений, авторы которых воспевают пчел как самую большую «живую философию мира» и утверждают, что «современный человек, как и люди прошлого, находит нечто обнадеживающее в солидарности улья».

Посмотрим, что это за надежды.

Придет время, нашептывает одна из таких книг, когда мудрецы «дадут народам новые законы, списанные с законов пчелиной жизни, и золотой век расцветет на земле».

Пытаясь вызвать у читателя восхищение «мудростью природных законов пчелиного государства», подобные сочинения ставят своей задачей внушить веру в то, что и естественный ход вещей в конце концов сам приведет людей к лучшему, причем социальный вопрос будет разрешен мирно, в порядке эволюции, и столь же успешно, как это можно видеть на примере пчел.

Итак, «пессимисты» и «оптимисты» сходятся на одном: людям не нужно бороться с существующим буржуазным укладом жизни.

Так постепенно выясняется, что совершенно мирная, казалось бы, область науки – пчеловедение – не только служит ареной, но оказывается и орудием идеологической борьбы.

Попробуем теперь, опираясь на данные биологической теории и пчеловодной практики, разобраться в том, что в действительности представляет собой пчелиная семья.