Специально наступаю на единственную скрипучую половицу коридора и роняю зонт – его изогнутая нога с грохотом ударяется об пол.

Сегодня я хочу, чтобы меня заметили.

Но ответ на мое присутствие является не сразу. Сначала я слышу тихий шепот, который как горячая картошка перекидывается от бабушки к деду, а от деда к отцу. Затем Заза несколько раз наигранно кашляет – мне хорошо знаком такой кашель, им он дает понять остальным членам семьи, что пора закрыть рты или сменить тему.

В следующую секунду повисает молчание.

Только на мгновение по нашему дому раскатывается звонкая тишина, но за этот миг я успеваю почувствовать – все уже произошло и только что, прямо здесь, решилась моя судьба.

– Лунаи, милая, – мама поспешно выходит из зала с подносом в руках, полным пустых чашек и блюдец, – ты снова так рано вернулась из школы, у тебя все хорошо?

– Да, – говорю слишком тонким голосом и опускаю взгляд на поднос: посуды много, они и правда долго сидели за столом. Видимо, обсуждали свои планы на мое будущее.

– У нас в гостях бабушка с дедом. Проезжали мимо и решили заскочить, повидаться. – Мама старается говорить непринужденно, но голос подрагивает от волнения.

Я поднимаю на нее глаза.

Темные волосы собраны в низкий пучок, плечи подняты и напряжены, карие глаза блестят, словно мама вот-вот расплачется.

Ее взгляд встречается с моим, и я всматриваюсь в темноту глаз. Мама смотрит прямо и открыто, но в ее взгляде я нахожу не холодное повиновение канонам и служение отцу, а печаль и волнение – во много раз большее, чем то, которое в эту секунду испытываю я сама.

Этот взгляд делает невозможное и бредовое реальным. Я осознаю – это правда.

Они решили выдать меня замуж.

Едва справляясь с внутренней дрожью, кладу ладонь на мамину щеку. Теплая капля тут же скатывается на мои пальцы.

– Мамочка, что происходит? – спрашиваю еле слышно.

– Позже, – еще тише отвечает она и быстро-быстро ускользает на кухню.

Теперь и мои глаза становятся влажными.

Я не хочу покидать дом, не хочу так рано становиться женой! И мама… Она не выдержит расставания со мной, но раз она так расстроена, значит, ее мнения, как и моего, никто не спросил.

– Лунаи, проходи к нам, мы давно не виделись с тобой! – из зала доносится голос Заза.

Отогнав опасно близкие слезы, шагаю в зал и, чмокнув в щеку бабушку, а затем деда, тоже сажусь за стол.

Мужская половина семьи смотрит на меня серьезно и строго, а Нино мило улыбается, как в карту местности, всматриваясь в черты моего лица.

Родители отца не любят проявлять особенно нежные чувства, но сейчас бабушка смотрит так ласково, словно я самое красивое и чистое создание на земле.

Перевожу взгляд на хмурое, покрытое морщинами лицо деда. Заза, наоборот, плотно сжав губы и сведя брови, глядит мне прямо в глаза, будто разыскивая в моей душе новые вехи или нераскрытые смыслы.

Впервые в собственном доме я чувствую себя одновременно посторонней участницей, не посвященной в семейный заговор, и картиной на выставке искусства, брошенной под острые и пытливые взгляды.

Мама возвращается, садится рядом и под столом кладет руку мне на колено.

Мы терпеливо ждем, когда кто-то из мужчин начнет говорить.

Глава 13. Вечерний улов

Сознание приходит по собственному желанию и уходит тоже, когда ему вздумается.

В этот раз, открыв глаза, я нахожу себя все в том же доме и на той же кровати.

Сегодня сознание чуть яснее и явно устойчивее, чем раньше, но, несмотря на это, осторожно обратившись к темной дыре своей памяти, я немедленно получаю отказ.

Страх уже не такой острый, хоть и не отступающий ни на шаг.

Сложно понять, чего я боюсь больше: человека, в чьем доме оказалась, или воспоминаний о прошлом, которое заставило меня броситься вниз с той гигантской скалы.

Я пытаюсь найти оправдания отчаянному рывку в морскую бездну. Возможно, я экстремалка и люблю прыгать с высоты? Может быть, за мной гнались, а может, я просто дура и делала селфи на скользком отвесном краю?

Но все эти мысли ни к чему не ведут, ведь я не помню, кто я. Хотя какая-то очень далекая часть меня трепыхается и пытается докричаться подсказками и ощущениями.

Неутешительными ощущениями.

Прислушавшись к себе, всем существом я чувствую, что шагнула со скалы осознанно. Потому что искала смерти.

Мои мысли обрывает щелчок замка и скрип входной двери.

Через боль поворачиваю голову в направлении звука.

Дверь в комнату открыта, и я вижу коридор, в котором появляется мой спаситель – Эдгар. Он одет во все темное и мешковатое, а его тяжелый шаг говорит о том, что мужчина зол.

Пройдя по коридору в одну сторону, он с грохотом бросает что-то на пол, потом возвращается, швыряет на полку ключ, дергает входную дверь на себя, закрывает ее до конца и поворачивает замок.

Я судорожно сглатываю и думаю, что самое время закрыть глаза и притвориться спящей, как вдруг, резко обернувшись, Эдгар впивается взглядом прямо в мое лицо.

Я вздрагиваю.

С такого расстояния я плохо вижу черты его лица, но глаза – они горят настоящей ненавистью.

Не произнося ни слова, Эдгар стремительно шагает в мою сторону.

Вжавшись в кровать, я сдавливаю пальцами край одеяла.

Чего он хочет? Что сделает в следующую секунду? Ударит? Он может меня ударить? А вышвырнуть на улицу или, еще хуже, бросить обратно в море – может?

Быстро приблизившись, мужчина так же резко останавливается и нависает надо мной.

Теперь я вижу его лицо отчетливо и ясно – оно намного суровей, чем тогда, когда я оказалась в его лодке.

Боясь издать даже звук, я просто смотрю в темные глаза, искрящиеся злостью, и не представляю, что может произойти в следующий момент.

Не отводя взгляда, Эдгар делает медленный вдох, словно пытаясь найти в себе самообладание и силы, чтобы заговорить со мной. Его лицо передергивает, как будто я самое отвратительное создание на свете и он хочет сделать так, чтобы я бесследно исчезла в эту же секунду… Но это не в его власти.

– Ходить пробовала? – говорит он через усилие.

– Нет, – выдавливаю из себя первое за долгое время слово.

Сжав губы, Эдгар поправляет покрывало на краю кровати. Но я вижу, что он делает это не из заботы, а чтобы не сорваться и не сказать чего-то дурного и грубого.

– Вон еда и вода, – он кивает на комод, и я замечаю там стакан воды и тарелку с чем-то серым и малоаппетитным, – ешь, пей и начинай вставать.

Я хочу возразить, сказать, что все мое тело словно разодрано на части и каждое движение дается через боль, но не решаюсь и продолжаю молча смотреть на злое лицо. На миг оно кажется мне знакомым, очень отдаленно, почти призрачно, но я тут же отгоняю эту мысль, испугавшись ее значения.

Эдгар снова делает медленный вдох самообладания и немного наклоняется ко мне.

Его глаза впиваются в мои, и я ощущаю, как от страха появляются слезы.

– Слева от кухни туалет, – цедит он, – и если ты еще раз обмочишься на моей кровати, пеняй на себя.

Закрываю глаза, чтобы не разрыдаться.

– Гребаные суицидники, чтоб вас черт побрал. – Тяжелым шагом мужчина быстро выходит из комнаты.

Глава 14. Луна, прошлое

Эрик спит, уткнувшись в мои колени.

Брат подслушивал с лестницы второго этажа и не просто уловил суть разговора, а пропитался им и впал в настоящую истерику.

Когда Нино и Заза уехали, брат пулей слетел вниз и вцепился в меня руками и ногами. Он орал, что никуда меня не отпустит, что нас с ним нельзя разлучать и что мне еще совсем рано становится женой, ведь я даже не умею готовить чихиртму.

Грустно улыбаюсь и набрасываю на спящего Эрика одеяло. Почему-то он уверен, что именно чихиртма делает девушку готовой к замужеству.

Мой родной, мой наивный братик.

Истерика продолжалась несколько минут, мама пыталась объяснить суть обычаев, но он ничего не хотел слышать. Или просто не мог.

Все это время я сидела как истукан и не могла сказать ни слова. Когда отец начал выходить из себя и заорал на Эрика, мама силой увела брата наверх.

Оставшись наедине с отцом, я почему-то ни о чем не спросила и не возразила, хотя в мыслях роились сотни вопросов, а сердце сдавливало от непонимания.

Отец сидел напротив уверенно и чинно, а все, что я смогла – просто посмотреть ему в глаза. Ни слова, ни даже вздоха сожаления.

А в душе все пылало.

Мне так хотелось понять, почему я должна выходить замуж именно сейчас?! Ведь мне всего шестнадцать, и мы не в прошлом веке! Почему в мужья мне был выбран парень, которого я совсем не знаю? Даже не друг семьи, не человек из близкого круга. Почему бабушка с дедом поддерживают отца в его решении и не вступаются за мою свободу?

Страх помешал мне задать эти вопросы или навалившаяся тяжесть безысходности – не знаю. Но в тот момент во взгляде отца я увидела упрек и поняла – он знает все, о чем я хочу спросить.

Когда отец наконец нахмурился и заговорил, я слушала очень внимательно, потому что хотела понять хоть что-то.

– Лунаи, – глядя на меня, он выпрямился и положил одну ладонь на другую. – Пойми меня верно. Девушке твоего склада и ума нужно выходить замуж как можно быстрее. Ты не блещешь знаниями и не поступишь в институт, не одарена красотой, не имеешь талантов, не выдалась хозяйственностью, не хороша в общении. На удачную партию после совершеннолетия мы не рассчитываем. Если ты не обзаведешься семьей прямо сейчас, твоя жизнь будет загублена, ты останешься никому не нужным отбросом общества, старой девой, камнем на нашей шее. Это решение дается мне непросто, но оно верное, а значит, мы все должны принять его с уважением и пониманием. Ты согласна?

Вместо ответа я лишь опустила глаза и почувствовала, как внутри моей души надломилось что-то важное.

– Лунаи, Лунаи, – Эрик повторяет мое имя во сне и, перевернувшись на другой бок, наконец отпускает мои колени.

Уснул. Крепко. Значит, можно идти.

Бесшумно я соскальзываю с его постели и на цыпочках выхожу из комнаты брата.

Прикрываю одну дверь и уже собираюсь войти в свою комнату, как вдруг замечаю внизу свет от лампы – родители до сих пор не спят.

Без сомнения подкрадываюсь к краю лестницы и затаиваюсь между перилами, надеясь услышать еще хоть что-то, что может касаться моей дальнейшей судьбы.

По ночам наш дом тихий и темный, но сейчас дверь в кухню открыта, и я отчетливо различаю силуэты родителей. Мама сидит за столом, скрестив ноги и сильно ссутулившись, словно это не моя молодая мама, а неизвестная старушка.

Отец стоит у окна, расправив плечи, подняв подбородок и уперев руки в бока, эта суровая поза означает, что он недоволен.

– Прошу тебя, давай познакомим их сейчас, – мама говорит еле слышно, но в абсолютной тишине я понимаю каждое слово. – Лунаи так будет легче привыкнуть, настроиться.

– Да сколько можно об этом, – отец отвечает грубо. – Успеют познакомиться, вся жизнь впереди.

– Мне кажется, так будет… лучше, – мама запинается. – Мы можем устроить хотя бы семейную встречу в узком кругу.

– Встреча будет, только если они сами захотят, инициатива с нашей стороны – это стыд. Мы с Сосо все обсудили еще перед их переездом. Для такой ситуации Лунаи лучший вариант, они берут ее юной и воспитывают под себя, как в старые добрые времена. Чем раньше поженятся, тем лучше.

– Вы уже договорились о дате? – мамин голос вздрагивает.

Отец вздыхает, отходит от окна и садится напротив нее за стол.

– Не позднее, чем в конце октября. Пока не испортилась погода, и циклоны не пришли. У Горгадзе, как и у нас, много родни, они хотят широкий праздник.

Мама протяжно всхлипывает и закрывает лицо руками.

– Чуть больше месяца, – слезно говорит она. – Может быть, мы можем немного отодвинуть дату? Перенести хотя бы на начало следующего года или на весну?

– Можем, – строго отвечает отец. – Но зачем? Чтобы Лунаи успела себя накрутить? Чтобы Эдгар, сын Сосо, освоился здесь и приметил кого-то поинтересней? Или ты просто сомневаешься в моем решении? Хочешь дать Лунаи время, так же, как когда-то дали время тебе?

Последнюю фразу отец произносит особенно тихо и зло.

– Нет, – мама качает головой. – Я не сомневаюсь в твоем решении.

– Значит, больше не задавай глупых вопросов и не упрашивай меня. Я поступаю в интересах нашей семьи. Только в интересах семьи.

Глава 15. Вечерний улов

Темнота блуждает внутри меня.

Кружит, запутывая сознание, бьет пустотой по мыслям, как только я пытаюсь дотянуться хоть до какого-то воспоминания и ухватиться за него.

Темнота допускает меня только к самым краям памяти, дает лишь слегка прикоснуться к прошлому.

Возможно, она просто меня бережет.

Где-то рядом снова слышны детские голоса, шелест страниц, топот ботинок и отголоски разговоров. Но сейчас я слышу что-то новое, вернее, старое и очень знакомое, почти забытое и родное – я слышу голос мамы.

Сразу и без сомнений я понимаю, что этот женский глубокий голос принадлежит моей маме. Не могу уловить смысл, но испытываю уверенность, что она говорит со мной о чем-то очень важном, пытается то ли успокоить, то ли приободрить меня.

Мама говорит торопливо и тяжело, я знаю, что ее обычная речь не такая, что мама мягкий и добрый человек, нежная женщина. Но теперь ее слова летят как неровная стая птиц, срываются то на высокие ноты, то, наоборот, переходят почти на шепот.

В этом воспоминании мне волнительно и даже страшно. Единственное, чего я хочу – обнять маму, прижаться к ней и разрыдаться. Но почему-то, не делаю этого.

Я чувствую усталость, словно я бежала издалека, ощущаю ветер в волосах и густой запах моря, перемешанный с запахом зеленеющей листвы.

Воспоминание отступает так же быстро, как и появляется.

Открываю глаза.

Снаружи меня тоже окружает темнота, а в мыслях снова играет мелодия саксофона.

Поднимаю руку и нащупываю сначала одеяло, затем подушку, затем край москитной сетки. Значит, я все еще в том же доме, на той же постели.

Перед внутренним взором проносится злое лицо Эдгара, и я сжимаюсь от мысли о нем и от резкого осознания – я хочу в туалет.

Проглотив ком страха, ощупываю простынь около себя – сухо. Это хорошо, я проснулась вовремя.

«Туалет справа от кухни», – сказал он в нашу прошлую встречу. Значит, нужно идти.

Упершись локтем в постель, хочу встать. Но слабая рука подгибается, и я падаю лицом на подушку. Голова тут же отзывается болью, но уже не такой острой, как раньше.

Пролежав несколько секунд, собираюсь с силами и повторяю попытку.

На этот раз удается сесть на край кровати и коснуться ногами грубого деревянного пола.

В темноте я вижу только очертания предметов, поэтому сначала долго высматриваю опору, и лишь потом поднимаюсь на ноги.

Я умею ходить, без сомнения. Но все движения даются с трудом и как будто в первый раз.

Сперва стою, шатаясь, как новорожденный жеребенок, ухватившись за край комода. Затем делаю несколько шагов к двери и цепляюсь за ее ручку. Потом, стараясь двигаться тихо и не разбудить хозяина дома, приоткрываю дверь и неуверенно шагаю в новое место, которого еще не видела или, по крайней мере, не помню.

Я хочу лишь найти туалет и вернуться в постель, но как только оказываюсь в коридоре, попадаю в сияющий и мощный луч света. Зажмурившись, отшатываюсь от двери и вжимаюсь в стену.

Свет окутывает меня и кажется таким теплым, знакомым, почти родным.

Но откуда может исходить это мощное свечение? Ведь в доме тишина, а в комнате, где я спала, царила кромешная темнота.

С усилием открываю глаза и понимаю: этот чудесный свет – лунный. Прямо напротив меня окно, а в центре окна, как огромная желтая лампа, сияет и светит яркая, абсолютно круглая луна.

На миг я забываю, где нахожусь, и всем сознанием падаю в нисходящий на меня свет. Отчего-то на душе становится спокойно и ясно, я не думаю ни о страхе, ни о боли, а лишь смотрю на огромную круглую лампу посреди черного неба в центре маленького окна.

Шорох раздается справа от меня.

Снова вздрагиваю и, оторвав взгляд от луны, смотрю в направлении звука. Темный человеческий силуэт моментально оказывается посреди комнаты.

Ох, нет. Я разбудила Эдгара.

– Встала? – как всегда резко говорит он. – Выздоровела, значит?

– Я, я… иду в туалет, – отвечаю еле слышно.

– Ну хоть так, – отрезает Эдгар и исчезает в темноте.

Огромный бело-желтый шар продолжает укутывать меня в свой свет.

Добравшись до цели, нащупываю рукой выключатель и вхожу в уборную, очень тесную, но чистую. Придерживаясь за стену, уже собираюсь справиться со своей задачей, но останавливаюсь, увидев небольшое круглое зеркало.

Дрожь пробегает по телу.

Зеркало висит в неприметном месте за душевой кабиной, оно совсем маленькое, серое и потрескавшееся от времени. Кажется, этим предметом здесь совсем не пользуются.

Делаю шаг к нему, но, испугавшись, замираю.

Я не помню себя. Совсем не помню своего лица.

Горячие слезы обжигают глаза. Ловлю мокрые капли пальцами и обнимаю ладонями лицо. Острые скулы, густые брови, родинка на виске и огромные ссадины под волосами – вот все, что я узнала, изучая себя.

Но отступать некуда.

Если я хочу вспомнить, кто я и почему оказалась здесь, нужно быть смелой.

Тянусь к зеркалу, но снова останавливаюсь.

А хочу ли?

Какой была моя жизнь, если ее финалом я выбрала шаг со скалы? Как я жила, если захотела умереть осознанно и не оставила самой себе выбора? Если собственная память уже несколько дней не пускает меня на свои просторы и отсылает только к детству?

Нет, я не хочу! Не хочу!

Зажмурившись, вытираю щеки.

Но я должна!

Где-то там живет прошлое, которое я бросила по ошибке или глупости. И в этом нужно разобраться – во что бы то ни стало, как бы ни было больно и страшно.

Быстро, чтобы не передумать, подхожу к маленькому зеркалу и, сняв его со стены, подношу ближе.

Голубые глаза, длинные ресницы, серая кожа.

Это – я.

Это – мое лицо.

Я очень смутно помню его и, кажется, почти совсем не знаю.

Первое, за что цепляется взгляд – незаживший шрам, что идет от виска ко лбу и теряется в светлых прядях.

Я думала, что вся моя рана скрыта под волосами, но нет. Ее уродливое начало зияет при первом же взгляде на меня.

«Гребаные суицидники…» – голос Эдгара проносится в мыслях. Руки начинают дрожать.

Теперь, глядя в зеркало, я всегда буду пытаться вспомнить и представлять свой шаг со скалы. Шаг, на котором оборвалась одна жизнь и началась другая.

Изучаю отражение дальше, и дрожь становится все сильнее: голубые глаза с темными вкраплениями похожи на пустующие планеты, в них столько боли и отчаяния, словно передо мной глаза настоящего горя.

Большие глаза большого горя.

Мои скулы острые, нос вздернут; в целом меня можно было бы назвать симпатичной, если бы не бесцветные губы, уродливый шрам и кожа бледно-серого цвета, плотно-плотно натянутая на кости.

Я дотрагиваюсь пальцем до разорванной кожи шрама. Несколько засохших бордовых комочков – бывших кровяных капель – отрываются и обнажают алую плоть рубца.

Мне больно от этого касания, но я не убираю руку.

Кровь просачивается через едва заживший слой кожи, настигает мой палец.

Зачем я хотела себя убить?

Нажимаю на рану сильнее и, стиснув зубы, терплю.

Зачем? Зачем же?!

Красные линии крови сбегают в ладонь, устремляются вниз, опускаются к локтю и падают на пол.

Раздирая рану, я смотрю в свои глаза в маленьком зеркале и не могу ни заплакать, ни вскрикнуть. В этот миг все мои чувства атрофируются для того, чтобы я могла оживить и услышать память.

Кровь идет все сильнее, стекает по виску, щеке, шее.