Глава третья. Чаепитие с Аристархом Васильевичем

Через несколько дней после того, как Гай прилетел в Москву, Кит перестал выходить на связь. Стал недоступен. И Гай остался в полном вакууме. Сначала он бесился от бездействия и неопределённости, и физически ощущал, как таяли деньги на карточке, оставленной Китом перед исчезновением. Когда денежный поток превратился в тоненькую струю, которая становилась все безнадёжней, стали посещать мысли о режиме жёсткой экономии.

Гай отказался от обедов в кафе, и стал ходить в случайно обнаруженную им трапезную при монастыре, что раскинулся совсем недалеко от дома. Монастырская еда была невкусной, слишком постной, но дешёвой и сытной. Наверное, поэтому здесь всегда толпилось много народа. Сначала Гай стеснялся, ему казалось, что он недостаточно духовно выглядит для этого места, но потом, присмотревшись, понял, что люди сюда приходят самые разные. Мало кто из них напоминал паломников. По крайней мере, с первого взгляда.

Тогда он стал ходить сюда регулярно. Две милые женщины по ту сторону витрины с едой, устало узнавали его, обозначая приветствие еле заметными полуулыбками.

Никто из присутствующих не пробовал заговорить с ним, все тесно и сосредоточенно жевали свою еду, чтобы насытиться и поскорее уйти, но сейчас это Гая вполне устраивало. Он так же, потупив взгляд в наскоро протёртую синенькую клеёнку, молча жевал рыхлое, вялое пюре с неизменным морковным маринадом, пахнущим рыбой, брал на вечер кусок сладкого пирога и плелся домой, сжимая в руке целлофановый пакетик со скудным ужином.

Так он, возвращаясь из монастыря, познакомился с Аристархом Васильевичем.

На крошащихся ступенях, ведущих к наглухо заколоченной подъездной двери, сидел старичок. Гай подумал сразу, что это какой-то бомж, уж больно ветхим персонаж сей ему первоначально показался, но сразу отмёл эту мысль. Просто потому, что старичок был на редкость уютный и домовитый. Он пил чай. На фоне обвалившейся штукатурки, в заброшенном дворе-колодце, где со всех сторон молча и укоряюще взирали мёртвыми темными проёмами окна с выбитыми стёклами, где из угловой арки доносился стойкий запах мочи и сырости, старичок пил чай.

Он наливал его из аккуратного блестящего термоса в белую большую кружку с красными горохами. Затем деловито подносил её ко рту, спрятанному между бородой и усами (усы и борода были белыми, пушистыми и даже чуть кудрявыми, что придавало старичку вид даже где-то залихватский), вкусно делал глоток, отдувался с удовольствием и нежно щурился в кусочек неба, видимый в высокой глубине проёма крыш.

Гай даже несколько раз моргнул, пытаясь убедиться, что эта картина странного чаепития действительно развернулась у него перед глазами, а вовсе не галлюцинация, вызванная вынужденным долгим одиночеством и дефицитом человеческого общения. Но старичок не исчез. Более того, он махнул рукой Гаю, гостеприимно предлагая присоединиться к нему.

При этом вид у старичка стал такой, как будто он приглашает в старательно ухоженную беседку где-нибудь посреди цветущего сада. В пышной усадьбе. Или, на худой конец, на дачном участке. Гай оглянулся, убеждаясь, что неожиданный чаёвник сигнализирует именно ему.

Он направился к старичку, думая, что величают его неожиданного встречного, не иначе как Пафнутий или Афанасий. Очень уж был похож пушистоголовый и белобородый мужичок на Пафнутия. Или на Дормидонта. Нет, пожалуй, Дормидонт – это слишком. Афанасий – вот это в самый раз.

– Здравствуйте, – чинно склонил голову Гай, рассматривая крошку бетона под ногами. Сквозь обломки крыльца тянулись вверх жухлые травинки. – Вы не боитесь, что крыльцо вот-вот обрушится совсем?

Старичок мелко-мелко задребезжал рассыпчатым смехом. Словно ронял упругие смешинки на землю, и они звонко отскакивали от рассыпающейся поверхности.

– Боюсь, а то как же! Боюсь я, – сквозь эти радостные россыпи смеха неожиданно молодым и даже каким-то бархатным басом ответил странный незнакомец. – А что делать, молодой человек? Что делать-то?

«Молодой человек» немного растерялся от вопроса, поставленного ребром, так растерялся, что даже присел рядом со старичком на ступеньку. Тот, недолго думая, откуда-то из-за спины достал ещё одну залихватскую яркую чашку уже, наоборот, красную в белый горох, налил в неё чай из термоса и протянул Гаю. Из чашки повеяло ароматом мяты и каких-то ещё пряных, но незнакомых травок.

Гай смутился ещё больше, неловко взял чашку одной рукой, потому что во второй у него так и болтался целлофан с вечерним творожным пирогом. Он, поставив горячую чашку около себя прямо на ступени, протянул старичку пакет:

– Вот… Угощайтесь. Творожный. С яблоками. Из монастыря.

Старичок неожиданно и внезапно расчувствовался. Он нежно взял пакет пухлой рукой, и Гай готов был поклясться, что в глазах у него в этот момент блеснули слезы.

– Из монастыря… Ох, ты ж…

Растроганно произнёс… Афанасий? Дормидонт?

– Я – Аристарх Васильевич, – почему-то с досадой сказал старичок. Будто прочитал его мысли. Или счёл невежливым съесть ужин Гая, не представившись. Второе было наиболее вероятным.

– Гаевский, – ответил Гай, отламывая кусок от мягкого, рассыпчатого пирога.

– А звать тебя как? – продолжал допытываться дотошный Аристарх Васильевич.

– Друзья зовут Гай, – ответит тот уклончиво.

Старичок посмотрел на него внимательно:

– Ну, Гай, так Гай. Тоже имя неплохое. Величественное. Будто Гай Юлий Цезарь.

Парень молча кивнул, потому что именно Юлием его и сподобились родители назвать при рождении. Пока друг детства Кит не придумал называть Гаем, жизнь мальчика с именем Юлий была невыносимо тяжела.

Гай отхлебнул пряный травяной чай, который уже успел немного остыть (он не любил сильно горячее), и почему-то ему тут же захотелось говорить в странной, несвойственной ему манере.

– Вы в этом доме проживаете? – спросил он Аристарха Васильевича и кивнул в сторону серой, облупленной стены. Слово «проживаете» показалось ему напыщенным и вычурным, но если уж несёт, так несёт…

– Да уж, проживаю, – вздохнул и старичок. – Давно уже проживаю.

– Так ведь, насколько я понимаю, жильцов расселили? Вы не поехали в новую квартиру? Здесь, честно говоря, немного жутковато.

– Привык, – пожал плечами Аристарх Васильевич. – Не смогу жить в другом месте. В моем возрасте переезжать куда-то – это как цветок пересадить. Очень даже запросто можно корни повредить. У старого человека корни глубоко в место уходят. И тогда – всё.... Раз-два, и готово.

– Что готово? – не понял Гай.

– Сгину я на новом месте. А здесь, в родных стенах, глядишь, и поживу ещё немного. Знаешь, Гай, в моем возрасте каждый лишний день воспринимается как подарок от Бога. Вот каждый-каждый. Даже самый холодный, самый дождливый. И когда поясницу с утра ломить, и когда слабость такая, что с кровати утром встать не можешь. А вот лежишь, в окно смотришь, а там – листик к окну прилип. Дрожит, бедненький, и такой красивый – с прожилочками, словно крылышко птички неведомой.

Гай, конечно же, читал О, Генри. Он с подозрением посмотрел на старичка, пересказывающего знакомый рассказ, но тот продолжал совершенно бесхитростно:

– Ради этого листика и живёшь. Только чтобы ещё хоть минуточку на него посмотреть. Ну, ты ещё этого не поймёшь… Верно, ведь? Ладно, юноша, не буду тебя терзать стариковским ворчанием. У тебя, судя по всему, и без меня проблем достаточно.

Гай, соскучившийся по человеческому простому участию, почувствовал, что от слов старика к горлу подходит ком. Ему очень захотелось рассказать о том, что случилось с ним за эти невыносимо долгие дни. О том, как он вынужден был бежать из родного города, что единственный друг пропал, очевидно, увязнув в его, Гаях, очень плохих делах, о том, что ему страшно и неуютно жить в заброшенном доме, где по вечерам не рекомендовалось даже включать свет…

Впрочем, последнее, наверное, не стоило говорить старику, который цеплялся за этот столь неприятный Гаю дом, как за высшую ценность на свете. Тогда он вообще ничего не стал рассказывать, а просто кивнул.

– А ты пробовал попросить? – вдруг как-то вкрадчиво спросил старик. – Сам-то я далеко от дома не хожу, но слышал, если очень надо, то можно и попросить…

– У кого? И что?

– Не у кого и что, а где, – с досадой возразил Гаю Аристарх Васильевич. – А там, где средокрестие. Четыре Дороги, три мира, два холма.

– Не понял, – оторопел Гай.

– Ох ты ж, Боже мой! – воскликнул старичок. – Точку найди в том месте, где треугольник вписан в круг, там, где двоится острие, и проси. Все разделится по разным мирам и станет понятным.

– Что разделится? Что станет понятным?

– Ты меня совсем не слушаешь? – голос Аристарха Васильевича сорвался в старческое брюзжание, – тебе – твоё, бесы своё заберут. Если дело справедливо, они взвесят и определят. Только не дай себя заморочить. А то они, шельмецы, такие – наобещают на рубль, а дадут, дай Бог, медную полушку… Сам-то я с ними не связывался, конечно, но вот говорят… И-и-их, – одновременно жалобно и укоризненно протянул его собеседник, и принялся закручивать крышку на термосе.

Когда он справился с этим делом, то опять поднял глаза на Гая, словно оценивал его ещё раз, теперь не взирая на личные симпатии, и вдруг твёрдо произнёс:

– А, впрочем, не ходи туда. Не надо тебе. Сейчас прямо ясно вижу: вот тебе – точно не надо.

Под этим взглядом Гаю стало обидно, что Аристарх Васильевич не понимает всей глубины его трагедии, и тогда, непонятно зачем, он выпалил:

– Почему это не надо? Я может, как никто другой, нуждаюсь в справедливости. В суде этом, где моё – мне, а бесам – бесово. Потому что я вообще-то скрываюсь тут.

И уже совсем забубнил невнятно и смущённо:

– Подставили… Найдут – убьют. Как говорится, концы в воду, и вся недолга…

Зачем он сказал это всё старику, который, может, и подослан специально, Гай и сам не знал. Наверное, несмотря на все страхи, не хотелось превращаться в окончательного шизофреника. Ему и так за каждым углом мерещились слежки и угрозы. И держать все свои страхи в себе становилось невыносимо. Боль проступала уже на физический уровень.

– Эх, беда какая, – неожиданно ласково сказал Аристарх Васильевич. – Что ж, если терять нечего… Я сам, конечно, никогда, а вот ты попробуй. Попроси. А потом, если совсем невмоготу станет, ко мне приходи. Я здесь всегда.

– Где? – Гай поднял на старичка глаза.

– Где нужно будет, я – там.

Аристарх Васильевич взял под мышку термос, поднялся, и отряхнул крошки монастырского пирога с колен. Медленно побрёл прочь со двора, только уже у самой арки, почти скрытый тенью под её низким сводом, бросил на прощанье:

– Ну, и про двух ангелов на плечах не забывай. Они тебе в два уха говорить будут, разное говорить, а ты одного слушай, а над другим посмеивайся.

– Над каким посмеиваться? – удивился парень. – И вообще, над кем?

– Тут уж я тебе не указчик, – прямо вот не сказал, а именно промолвил старик. – Подсказать могу, а как там дальше дело обернётся, это выбор уже твой. От тебя зависит.

И скрылся Аристарх Васильевич с глаз Гая. Только вдруг понял парень, что все это время голос старика казался ему очень знакомым. «Да, – подумал Гай внезапно, – это он. Тот, что разговаривал с крысами».

***

Ночью опять хлынул ливень. Гай, услышав шум падающей воды, вскочил сразу, и не секунды не задерживаясь, метнулся к окну. И почему он был так уверен, что непременно увидит то, что предстало перед его ещё наполненными сонным смогом глазами буквально через секунду?

Сначала он услышал тонкий горестный всхлип, который доносился всё из того же, расписанного пёстрыми граффити угла, затем увидел белую, полупрозрачную фигуру, но уже не стал ничего кричать, понимая, что испугает ночную незнакомку, а сразу влез в джинсы, и босиком, на ходу застёгивая молнию, помчался вниз.

У выхода на улицу он притормозил, сделал два глубоких вдоха-выдоха, придерживая рукой почему-то неистово колотящееся о грудную клетку сердце, и уже осторожно и бережно вышел из подъезда.

Белое видение, стараясь приглушить своё серебряное сияние, вжималось в темноту. Гай протянул ладонь. Осторожно, будто боялся вспугнуть бабочку.

– Привет, – тихо сказал он. Звук его голоса вплёлся в разлитый по двору шум дождя, прошелестел и разбился в капли на раскрошенном бетоне возле подъезда. Видение не то, чтобы вздрогнуло, а судорожно дёрнулось всем зыбким силуэтом, словно находилось в замешательстве – рвануться от Гая или, наоборот, к нему навстречу. Тем не менее наш герой понял, что призрак его услышал.

– Я – Гай, – все ещё осторожно, пользуясь тем, что видение не исчезло тут же, произнёс Гай. – А вы… Вы кто?

На него смотрели два огромных перепуганных глаза. Это была девушка – невысокая и худенькая, миниатюрная. Мокрые пряди волос прилипли к щекам, ночная сорочка – к почти неосязаемому телу. Что-то прошелестело в отголосках падающей воды. Гай не расслышал, протянул медленно руку и почти коснулся хрупкой ключицы под ситцевой ночной рубашкой. Видение подняло руку в робком защитном жесте и вдруг ясно сказало:

– Не надо. Вы меня пугаете…

Гай нервно рассмеялся:

– Это кто кого ещё пугает… В темноте, под дождём в ночнушке… Что вы здесь делаете? И кто вы?

Повторил он.

– Вы же не злой человек? – голос дрожал, прерывался. – Надеюсь, что не злой. Подождите…

Она с удивлением прислушалась к чему-то внутри себя. А затем произнесла с заминкой, очень неуверенно…

– Кажется… Нет, совершенно точно. Я – Лида. Меня зовут Лида.

– Лида… Очень хорошо! – отчего-то вдруг счастливым голосом выкрикнул Гай. Он почувствовал невероятную радость, неожиданное воодушевление. Словно, назвав своё имя, девушка открыла запертую дверь, за которой ему виделась свобода и роскошь простого, ничего не значащего общения. Кто-то доверился ему, и Гай сразу почувствовал себя сильнее и увереннее. Для самоуважения человеку необходимо знать, что рядом есть кто-то слабый и нуждающийся в защите.

Оказывается, он стоял к Лиде так близко, что, несмотря на дождь, чувствовал тихий, но настойчивый аромат, исходивший от неё. Странная смесь книжной пыли, сладковато-терпкой древесины, чуть-чуть – экзотических специй, и совсем немного – нежной ванили. Яркой нотой перекрывал эти едва уловимые ароматы запах ещё чего-то цветочного, но не резкого, а мягкого, приглушенного, болотно-затягивающего. Запах незнакомый, совершенно нездешний, будоражащий. Гай не сдержался, вдохнул глубоко, получилось неловко, потому что со свистом.

– Извините, – смутился он, всё ещё боясь напугать неземное видение. – Ваши духи…

– Наверное, это из-за сивета, – ответила Лида. – Его эффект – оттенок животного тепла и чувственности, но он куда более нежен, чем запах мускуса…

Она вдруг неожиданно тонко чихнула, смешно, как котёнок. Прикрыла ладонью рот, с виноватым видом подняла глаза на Гая.

– Давайте, зайдём в дом, – спохватился вымокший уже до нитки рыцарь. Он только сейчас понял, что они всё ещё стоят под дождём. С этой хрупкой, нездешней девушкой он чувствовал себя большим и могучим. Властителем жизни.

– Не думаю, что это возможно при нынешних обстоятельствах, – Лиду снова начала колотить мелкая дрожь.

– Я только предложу вам горячего чая и сухую одежду, – Гай, поддавшись её странному тону, заговорил непривычными фразами. Словно герой-любовник на сцене любительского театра прошлого века. Или, скорее, даже позапрошлого. Что-то было в этом диалоге от Чехова. Незримое очарование, и, что само удивительное, совсем не ощущалось фальши.

– Лучше я пойду… наверное…

Девушка сбилась, как-то сразу ещё больше растерялась, и Гаю показалось, что на её и так мокром от дождя лице показались ещё и слёзы.

– Куда вы пойдёте? – галантно спросил он, решив, что не будет давить на нежное создание. – Вы живёте где-то поблизости? Я провожу вас…

Она смотрела на Гая долго, напряжённо и мучительно морща лоб. Наконец выдохнула:

– Я… Не знаю…

Лида всхлипнула, глаза наполнились ирреальным ужасом:

– Я действительно не знаю, кто я и где живу… Почему здесь и в таком виде…

Она вдруг схватила Гая за обе руки сразу, он почувствовал, что пальцы у неё —обжигающе холодные льдинки.

– Кто вы? – она опять перешла на горячий шёпот. – Почему я здесь? Почему вы здесь?

– Подождите! – Гаю пришла великолепная, как ему показалось в тот момент, мысль, – если вы подождёте минутку, я вынесу зонтик и плащ. И горячий чай. Прямо сюда, раз вы не можете зайти ко мне…

Лида продолжала дрожать. По её молчанию Гай понял, что она согласна. По крайней мере, ему хотелось в это верить.

– Я быстро, вот прямо сейчас, – он метнулся к подъезду, боясь, что девушка передумает. Он укроет Лиду, главное – согреет, а чуть позже, может, уговорит зайти к нему. Уже добежав до подъезда, он понял: что-то внезапно изменилось.

Резко, как и начался, прекратился дождь.

Гай оглянулся. Угол арки с заваленным ничейным гаражом был пуст. Ранний рассвет, просочившись в эту мокрую обитель, ясно выявил всё, что скрывал этот тёмный закоулок. Черепки от старого цветочного горшка. Жухлое деревце, пытающееся выжить изо всех сил.

А Лида исчезла.

Словно прекратилась вместе с дождём.