В ответ женщина затараторила так быстро, что Маша смогла разобрать только отдельные слова: «боятися», «туду», «ходити», «супруг»…

Маша только растерянно моргала да морщилась от боли.

Неожиданно женщина сунула руку в туесок, достала корешок, быстро разжевала его, пошептала что-то и стремительно приложила кашицу к Машиной ноге.

– Абие^[3], – тихо сказала женщина, – абие…

То ли от корешков, то ли от успокаивающего голоса незнакомки действительно становилось легче. Маша улыбнулась целительнице, та почти улыбнулась в ответ…

И тут из-за деревьев послышался голос Мишки:

– Ушли, гады! Зато я понял, что это за трубка! Это свисток!

И Мишка вывалился из чащи, оглушительно свистя в найденную трубку. На мгновение у всех заложило уши, Мишке дольше других пришлось мотать головой, приходя в себя.

А когда очухался, удивленно спросил:

– Э! А свисток где?

Он растерянно посмотрел под ноги.

– Пропала твоя дудка, – строго сказала незнакомка. – Не простой он, зачарованный…

Мишка недоверчиво фыркнул и снова шагнул в кусты.

Маша удивленно обернулась к женщине:

– Так вы по-русски умеете говорить?

– Это вы по-нашему говорить стали, – строго ответила женщина. – Я ж говорю: зачарованная дудка была!

И, не дав Маше опомниться, спросила:

– Как звать-то?

– Маша.

– Я Прасковья. А мужа твоего как кличут?

– Кого? – изумилась Маша. – Какой муж, мне тринадцать лет!

– Ну да, ну да… – запричитала женщина, – поздновато, но ты девка хороша, может, еще кто и возьмет. У нас женихи есть, ты скажи брату…

Маша с изумлением обнаружила, что кровь остановилась, а по натертым ступням разливается блаженная свежесть.

– Было мне видение, что я в лесу чудо встречу, – бормотала травница, – чем ты не чудо? Пойдем, я тебя не брошу, у меня переночуешь. И брата зови.

И проворно стала пробираться через лес.

* * *

Маша тихо семенила рядом с новой знакомой, а Мишка шел чуть сзади, злился, и бурчал, что идут они неизвестно куда вместо того, чтоб спросить, где тут ближайший телефон. Прасковья косилась на него то ли с испугом, то ли с завистью.

По дороге она наклонилась к Маше и прошептала:

– А ладный у тебя брат. Кожа белая, зубы ровные…

Мишку чуть не перекосило от такого комплимента. Кожа, и правда, у него редко загорала, обычно сразу облезала после первого часа на пляже. А зубы… Зубы – это заслуга тети Тамары, маминой подруги. Всю зиму провел у нее в стоматологическом кресле. Оно не больно, конечно, но все равно противно, когда в твоем онемевшем от анестезии рту кто-то ковыряется. А тетя Тамара еще приговаривала: «Ничего, зато девчонки заглядываться будут». Накаркала.

И тут, в тон Мишкиным мыслям, Прасковья заявила:

– Была бы я помоложе… эх…

И сказано было вроде как Маше, и не досказано до конца, но Мишку в жар бросило от мысли, что какая-то старуха положила на него глаз. Машу это тоже смутило, и она уточнила:

– А вам сколько?

Их проводница безнадежно махнула рукой:

– Да уж все два с половиной десятка…

Маша решила, что это такая шутка, и вежливо хихикнула. Но это, кажется, не порадовало Прасковью, потому что она мрачно добавила:

– Двух мужиков поховала, а третьему не быти…

Она ввела их в дом. Сильно скособоченная, избушка щурилась на мир крохотными мутными оконцами. Тем не менее хозяйка гордо заявила:

– Вот, тута…

И прямо с порога принялась ловко топить печку, бормоча себе под нос:

– Не зябко оно… да вишь девка какая мерзлячая…

Маша уже собиралась насладиться мягким теплом печки, но дым почему-то повалил прямо в избушку. Девочка бросилась наружу, кашляя и обливаясь слезами. Мишка задержался чуть дольше – просто из принципа. Этих двух секунд ему хватило, чтобы заметить полное отсутствие дымохода. Выскочив наружу, он протер кулаками глаза и внимательно осмотрел крышу. Трубы не было.

– Я все понял, – сказал Мишка гордо.

Правда, из-за распухшего носа получилось не столько гордо, сколько жалобно. Маша хмыкнула.

– Да? И где мы?

– Где, не знаю. Но знаю, у кого.

Мишка выдержал паузу – не для пущего эффекта, а чтобы оглушительно чихнуть, – после чего продолжил:

– Это ролевики.

Маша недоверчиво покосилась на домики. У нее были знакомые толкиенисты, она знала даже одного парня, который сам плел кольчуги, но до такого натурализма они никогда не доходили.

– Нет, – замотала она головой, – это уж как-то совсем круто…

– Круто, – согласился Мишка. – Фанаты. Одежда, мебель, дома – все ауто… как его… короче, как тогда было.

– А мы как тут оказались? – поинтересовалась Маша. – Мы же возле Кремля были!

Мишка выразительно посмотрел на блондинку. Он хотел этим взглядом сказать: «Я что, во всем должен один разбираться?! Сама пошевели извилинами», – но Маша его не поняла. Она продолжала смотреть на него требовательно и нетерпеливо.

– Не знаю! – не выдержал Мишка. – Сейчас спросим!

Очень кстати у избушки возник мальчонка лет пяти.

Сначала он вылупился на Мишу, икнул от страха, потом так же уставился на Машу. Присутствие девушки мальчика немного успокоило, и он поклонился ей в ноги.

Маша нервно хихикнула.

– Э, пацан, – начал Мишка, – хватит. Слышь, мы тут заблудились, скажи, как до Москвы доехать.

Мальчик икнул еще раз и затрясся.

Маша подошла к нему, уселась на корточки и тихо попросила:

– Слушай, ты очень круто играешь. Но мы тут, правда, случайно. Скажи, где вы машину оставили. Где дорога?

Мальчик смотрел прямо в глаза Маше, но в них не отражалось ничего, кроме благоговения.

– Ты можешь говорить? – спросила Маша и повернулась к Мише: – Он немой, похоже.

И тут «немой» мальчик заголосил. Из длинной речи удалось вычленить только «Прасковья», все остальное слилось в едином потоке звуков.

Травница выскочила из хатки, схватила туесок и кивнула Маше.

– Пойдем пособишь.

– Куда?

– К Пелагее.

– Зачем?

– Идем, – шепнул Миша, – может, там кого встретим.

– Ты – нет, – отрезала Прасковья и решительным шагом пошла за мальчишкой, который шустро бежал между деревьями.

Миша выразительно развел руками и уселся на бревно. Маша потащилась следом за травницей.

Оказывается, совсем недалеко была деревня. Если, конечно, можно назвать деревней эти вросшие в землю крохотные домики.

Сначала Маша глазела по сторонам, потом опустила глаза вниз и быстро семенила за Прасковьей, потому что с каждой минутой ей становилось все страшнее. Эти ролевики явно безумны! Натурализм натурализмом, но есть же какие-то пределы! Главное – дети, сами-то ладно, но детей жалко. Эти странные чумазые существа, одетые в длинные рубахи… Босые, замерзшие!

– Пришли, – Прасковья свернула во двор и споро занырнула внутрь дома.

Маша протиснулась в избу, согнувшись в три погибели. Темно. Душно. Воздух спертый, влажный, жаркий.

Пока Машины глаза привыкали к мраку, а сама она боролась с тошнотой, Прасковья успела разложить на столе свои корешки.

– Если не родит до ночи – помрет, – спокойно сказала она.

– Что? – подскочила Маша.

– Пелагея. Уже два дня мучается.

– Где? – тупо спросила Маша.

Из груды тряпья в углу раздался нехороший стон.

Машу прошиб холодный пот.

– Вы что тут, совсем с ума посходили? Вызывайте «скорую» немедленно! Где телефон?

– Тихо, – сказала Прасковья, – мудрено говоришь, не разумею.

– Да хватит прикидываться! А если она умрет?..

– Значит, так тому и быть, – прошептала Прасковья.

Маша вылетела из избы, вляпалась в грязь по колено, шуганула курицу. В самой грязище, посередь двора сидел мальчишка, который прибегал и привел их сюда, он держал на руках совсем мелкого ребенка.

– Ты руки когда мыл? – не удержалась Маша. – Что ты ему пальцы в рот суешь?

Мальчик шмыгнул носом.

Больше всего Маше хотелось сбежать отсюда, но она не смогла придумать куда. В хату заходить было страшно до дрожи, но и бросить их всех тут уже тоже было невозможно.

– Вернусь домой, все расскажу маме, – прошептала Маша. – Она – врач. Она приедет и во всем разберется. И детей этих мы отмоем, и все будет хорошо…

Из избы раздался вопль.

Маша вздрогнула, но ноги сами понесли ее внутрь. Как ни странно, внутри уже довольно приятно пахло травками.

– Воды принеси! – не оборачиваясь, приказала Прасковья, не отходя от роженицы.

Маша опять вышла во двор.

– Где вода? – медленно спросила Маша у мальчишки, – Ко-ло-дец? Реч-ка? Во-да?

Мальчик вскочил, положил малыша на травку, сгонял за дом, принес две деревянные емкости, типа вёдра, и шустро побежал с одним по улице. Маша с большим трудом успевала за ним с пустым ведром, а уж с полным… Вернулись во двор, мальчишка подхватил малыша, который успел заползти в грязь, пока они ходили, и уселся на прежнее место во дворе.

Наверное, от обморока Машу спасло только то, что в хате было темно. Потому что одно дело смотреть по телевизору, как доктор в белом халате кричит: «Тужься!» и туча медсестер суетится вокруг, и совсем другое, когда вот так, в грязи, в тряпье. Хорошо, что с появлением травницы все пошло очень быстро, буквально через несколько минут после того, как принесли воду, Прасковья плюхнула Маше на руки крохотного красного вопящего детеныша.

– Обмой! – приказала она.

Маша чуть не упала второй раз. Но, подчиняясь властному голосу травницы, дрожащими руками стала вытирать ребенка маленькой тряпицей. Руки не слушались, новорожденная девочка орала.

– Сразу видно, что не рожамши, – забурчала Прасковья, взяла малышку, шустро обтерла ее, завернула. – Зато теперь точно в девках не засидишься! У нас кто немовлятку в руки взял – скоро рожают. И малую мы в честь тебя назовем – Марией, да, Пелагея?

– Как скажешь, Прасковья, – зашелестела из угла молодая мать.

– Отнеси ей ребенка, – опять приказала Прасковья и вышла из хаты.

Маша на негнущихся ногах подошла к женщине и положила ребенка рядом с ней.

– Не тутошняя? – спросила та.

Маша кивнула.

– Красивая… – завистливо сказала Пелагея. – Я тоже была ничаво.

– А сколько вам лет? – не удержалась Маша.

– В дюжину замуж выдали, да трое деток уже, еще двое померли… Вот и считай.

– Ты что, каждый год рожаешь? – прошептала Маша.

– А как? – изумилась Пелагея. – Чай, не порчена.

Маша мысленно представила себе их десятый класс. Всех этих накрашенных, начесанных, с маникюром и педикюром, гламурных девушек. Вроде те же семнадцать лет, но с тремя детьми их образ никак не связывался.

– Во дворе твои дети? – спросила Маша.

– Мои, а чьи ж еще?

Пелагея шустро приладила к груди малышку, которая радостно зачмокала.

– Может, их покормить? – спросила Маша.

– Да че их кормить, Миколка покормится, большой уже. А завтра мужики вернутся с охоты, так я уж и встану.

Не зная, что еще предложить, Маша вышла во двор и обнаружила, что «большой» Миколка доит козу, а малыш радостно дергает ее за хвост.

«Это не ролевики! – поняла Маша. – Это какая-то секта!»

– Идем, – дернула Машу за рукав Прасковья и засеменила к своему дому.

После Пелагеиных хором у Прасковьи казалось просторно, почти чисто и светло. Маша устало опустилась на скамью и уронила голову на руки.

– Ну что, – пристал Мишка, – нашла кого-нибудь? Где телефон?

– Миш, все плохо, – прошептала Маша.

– Слушай, а поесть тут где-нибудь можно, а? Может, кафе?

– Иди козу подои…

– Чего? – воскликнул Мишка.

– Миша, все плохо… Ты б видел эту деревню. Похоже, что мы попали в доисторические времена!

Маша с трудом подняла голову и мутным взглядом оглядела дом.

– Голова болит, – пожаловалась она.

– Да у тебя температура! – воскликнул Мишка. – Ты чего, простудилась, что ли? Вот бестолковая… Ладно, сиди, я пойду у этой… Прасковьи аспирин попрошу.

– Аспирин? – не без иронии спросила Маша.

Потом вспомнила грязные тряпки вокруг роженицы и разрыдалась.

* * *

Потом Маша помнила, что травница поила ее настоем своих корешков, помнила, что просыпалась несколько раз, но не могла поднять голову от подушки. Подушка была жесткая, колючая и очень вкусно пахла сеном. И снился Маше чудесный вид: холм, поросший дубами, две речки, сливаясь у подножья холма, блестят на солнце. И казалось, что нужно понять что-то важное… «Вот вспомню, что это, и сразу все пойму!» – решила Маша и открыла глаза.

Голова не болела. Маша аккуратно села на лавке. Даже слабости почти не было. Она вышла во двор и остановилась, щурясь на солнце.

– Проснулась, – сказала Прасковья, – вот и ладно. Я ж говорила – не помрет. А я ж знаю, когда помрет, а когда нет. Я спрашивала у них (выразительный кивок вверх), мне сказали, отойдет через тыщу лет. А брат тебе не брат – мне так сказали. И не муж. Я б его приворожила, да вижу, что не люба ему. А насилу не люблю – неправильно это.

– А где он? – спросила Маша.

– Да пошел с мужиками. Мужики сказали: раз живет, пусть работает. У нас все работают. Странный он у тебя. Я думала, бесноватый, – не, не бесноватый. Только как безрукий. Видно, издалече вы пришли, у нас такие не выживают.

– Да уж… – хмыкнула Маша. – Мы тоже, похоже, не выживем.

Вечером появился Мишка. Руки содраны, весь в синяках. Сказал, что рубили деревья. Рассказал, что чудом не убило. Заснул, пока рассказывал.

Прасковья смотрела на него с сожалением:

– Такой красивый, но такой дохлый. Будешь любить – задушишь ненароком.

Среди ночи Машу поднял дикий шепот.

– Слышь, вставай! Надо линять отсюда! Пойдем на реку, а? Вещи свои заберем, искупаемся…

Маша тупо, как сова, хлопала на Мишку глазами.

– Зачем искупаемся? Холодно…

– Вот тупая! – Мишка с трудом сдержался, чтобы не повысить голос. – Если мы еще раз искупаемся, может, мы домой попадем! Как в том кино… не помню сейчас… Короче, пойдем, вставай, ну что ты разлеглась!

Маша поднялась, и ребята постарались тихонько улизнуть из избы.

– Я вчера с мужиками поговорить пытался, – шептал Миша. – Они ненормальные! У меня собака разговорчивее! А этот берет бревно и молча кидает! Я типа его ловить должен! Да я его не подниму в жизни! Чуть не убил, гад…

На берег пришли в кромешной темноте.

Вещей своих найти не смогли, но Мишка только прошипел: «Да и хрен с ними!», после чего бодро разделся и ломанулся в воду. Быстро выскочил, стуча зубами от холода.

Городовой не появился.

Тогда, честно повернувшись друг к другу спиной, ребята залезли в воду вместе.

– У меня точно воспаление легких будет, – простучала зубами Маша.

Городовой не появился и теперь. И спустя два часа Миша с Машей вернулись к домику травницы.

– Зря мы в реку полезли, – зло прошипел Мишка, укладываясь спать на лавке.

– Ты ж сам предложил! – возмутилась Маша.

– И что? А ты не могла подумать? Ты вообще сама что-нибудь придумать можешь? Валяешься тут, типа болеешь, а я работать должен!

Маша, решив не связываться, отвернулась к стене.

– Я понял, – сообщил Мишка через пару минут, – эта река с наркотиками. И все они тут такие… обдолбанные живут.

Маша не ответила. Сжавшись в комочек, она заснула.

На рассвете их разбудили голоса.

– Я не пойду с ними, – Мишка со стоном закатился под лавку. – Иди скажи им, что я заболел и умер.

– Раз в жизни тебя заставили что-то сделать, и ты тут же умер, – хмыкнула Маша. – Хлюпик, как и все…

Девочка вышла из избы и тут же попала под натиск Прасковьи.

– Что ж вы не сказали, что с Вещуном знаетесь, а? Мне ж можно было и сказать! Он за вами пришел.

Если б не глаза, Маша никогда бы не узнала в этом бородатом старичке статного Городового. У нее перехватило дыхание, и она кинулась ему в ноги.

– Встань, встань, девка, – грудным голосом пропел «вещун» и тут же зашипел Маше на ухо: – Я ж вам сказал на месте стоять, куда вас понесло? Если б сегодня утром не увидел примятую траву у реки, в жизни б вас не нашел! Делать мне больше нечего, только бегать искать вас!

– Прости, – выдохнула Маша.

– Зови парня своего его и пошли в лес! Поговорим спокойно.

* * *

Поговорить спокойно не вышло. Мишка постоянно хамил Городовому, а Маша хамила Мише. Городовой скоро вышел из себя и даже легонько стукнул слушателей по головам палкой, на которую опирался – сначала Мишку, потом Машу.

Они сразу притихли: Мишка от возмущения, Маша от неожиданности. Даже в этом странном месте на нее ни разу не подняли руку.

– Повторяю в последний раз, – сурово произнес Городовой. – Вас занесло на тысячу лет назад.

Мишка попытался открыть рот, но получил короткую оплеуху, которая заставила его щелкнуть зубами.

– Потому что не надо было историю дразнить, – ответил Городовой на незаданный вопрос, – она очень капризная особа! Да еще в таком месте…

Тут Маша встревожилась: