Нелюбимый сын

Со стороны, наверное, казалось: праздная женщина на красивой машине медленно едет по позолоченному осенью Подмосковью и любуется природой. А я в это время в миллионный раз пытаюсь прыгнуть от порога до окна и схватить Артема. Я сжимаю руль до боли в пальцах и вижу эти побелевшие костяшки на горле Зины. Я опять лечу без лифта по лестнице вниз и заставляю Артема проснуться. Я шепчу и кричу ему, что это неправда, что он жив. И без конца выпутываюсь из липких оков вины, глядя отсюда и сейчас в ту комнату, где в петле из собственного ремня синеет, хрипит и ненавидит меня мой первый муж Юрий.

Пытка моего свидания с прошлым закончилась на сегодня. Вот он, дом, в котором живут родители Пастухова. Я уже видела его на снимке в Интернете. Есть такой смешной сайт, на котором можно найти любое место на земле просто по адресу. Дом небольшой, но очень основательный и добротный. Здесь могут жить только хозяйственные и ответственные люди.

Я припарковала машину у высокого темно-зеленого забора и подошла к воротам. Это был не обычный деревенский штакетник, а художественная, очень красивая стилизация. Владелец просто обозначил границу своих владений. Хозяин дома явно не болеет страхом перед грабителями: ворота, скорее декоративные, как на иллюстрации детских сказок, – с аркой и отделаны коваными медными деталями. Я позвонила в сверкающий звонок, стилизованный под старину. А сработал он как вполне современное устройство. Тут же ворота разъехались, передо мной была широкая чистая дорожка, ведущая к открытой деревянной террасе. На террасе стоял высокий, худой старик в черной ковбойской шляпе. Он был похож на Клинта Иствуда.

Старик спустился ко мне навстречу, церемонно поздоровался, не подумав спросить, кто я такая и что мне нужно.

– Добрый день, Петр Ильич. Меня зовут Виктория Соколова. Я работала с вашим сыном Ильей Пастуховым, – представилась я. – А зачем я приехала, не скажешь в двух словах.

– Я сам это пойму, – кивнул старик и снял свое сомбреро с белоснежных волос.

Он провел меня через террасу в такой же чистый, широкий, обитый деревом коридор. Нам навстречу вышла полная круглолицая женщина. Лицо в мелких и обильных морщинках, в тяжело опавших веках нестарые глаза – внимательные, беспокойные, печальные и добрые.

– Маша, нашу гостью зовут Виктория. Она работала с Илюшей. Принеси нам, пожалуйста, чаю в гостиную, – попросил Петр Ильич.

Его жена всхлипнула и прижала руку к губам.

– Извините, что без звонка, Мария Ивановна, – сказала я. – Просто не сумела узнать телефон. Прежде всего разрешите выразить вам мои соболезнования. Я знала Илью.

– А вот соболезнований не нужно, – сурово произнес Пастухов-старший. – Знаете, моя дорогая, соболезнования еще никому не помогли в аналогичной ситуации. А насколько вы сочувствуете нашему горю, это будет понятно не сразу. Даже вам. Маша, так мы ждем чай.

Мы сидели в большой комнате, выдержанной в общем стиле. Ничего лишнего, все целесообразно, вещи не новые, добротные, ужившиеся друг с другом. Произносили общие вежливые фразы: о дорогах, пробках, о погоде и последних новостях. Петр Ильич хорошо, грамотно и к месту говорил, умел внимательно слушать. У него был приятный глуховатый голос. И совершенно невероятным был бы в этой обстановке, рядом с этими людьми шумный, суетливый, навязчивый и хвастливый Илья Пастухов.

«Ну почему эти люди не выбрали, как обычно бывает, сироту, похожего на них хотя бы внешне? – думала я. – И сколько лет он с ними прожил, чтобы стать полной противоположностью?»

И еще мне бросилось в глаза, что в этой комнате, судя по всему, главной комнате дома – зале, как говорят в деревне, – нет большого портрета Ильи с траурной лентой, с цветами перед ним. Спросить я не смела, но Петр Ильич сам вдруг сказал:

– Мы не выставляем наше горе напоказ. Не потому, что мы скромнее или более скрытные, чем другие люди. Просто горе наше сложнее, чем у большинства. Не сильнее, а именно сложнее. Вы ведь в курсе того, что Илья – не родной наш сын?

– Да, – кивнула я.

– Никогда не думал, что именно об этом заговорю сразу после его смерти. Но сейчас это, наверное, главное. Мы хороним не только Илью. Мы хороним всю свою прошлую жизнь. Свою молодость, свои силы, свой энтузиазм и свою веру. Все это мы отдали мальчику, который так и остался для нас чужим человеком. Он стал мне родным сыном, потому что я рвал ради него свое сердце и готов был отдать всю свою кровь. Мы отказались от возможности иметь своих детей, поставили крест на мечтах и планах. Надеюсь, он хотя бы чувствовал себя счастливым. Но Илья не любил нас, а мы не сумели полюбить его. И все, что потом с ним происходило, все его истории, скандалы, радости, чудовищные, на мой взгляд, – все это может быть нашей виной. Мы не любили Илью. Мучились, старались, скрывали. Но кто же может такое скрыть?

– Зачем ты это говоришь, Петя? – тихо произнесла Мария Ивановна.

Она поставила на стол поднос с чашками и опять скорбно прикоснулась к своим губам, которые, наверное, застыли от необходимости молчать о главном.

– Нам повезло, Маша. Легче всего сказать о том, что у тебя болит, незнакомому, случайному человеку. Вике мои откровения неважны, наверное. А мне легче. Нам легче.

– Выпей, дочка, чаю, – сказала Мария Ивановна. – У нас совсем не бывает гостей.

После чая Петр Ильич повел меня в комнату сына. Это было самостоятельное помещение с перегородками, отдельным санузлом. Кабинет, спальня, тренажерный зал, библиотека.

– Мы здесь ничего не трогаем, – объяснил Петр Ильич. – Были представители следствия, что-то искали, что-то взяли для дела. Вы можете задать свои вопросы, я расскажу, что смогу. Нет ничего, что нам надо скрывать.

И мы поплыли. Из дня его поминок по прошлой жизни к осколкам, на которые она разбилась. Что за обидное свойство у моей кожи! Она кровоточит и болит под дождем осколков чужих бед. Еще и поэтому не стоит задавать людям вопросы. Впрочем, на этот раз мне и не пришлось их задавать. Лишь на прощание я сказала Пастухову:

– Илью знала и моя мать, актриса Анна Золотова. Она сейчас не выходит из дома. Мы с ней хотим понять, что произошло и почему. Я вообще из тех людей, которые никому не верят. Особенно следствию. Предпочитаю иметь свое мнение. Я подумаю о том, что узнала сегодня. Будут новости, обязательно позвоню. В любом случае позвоню.

– Я так и понял, – склонил свою живописную седую голову Петр Ильич и поцеловал мне руку. – Я буду ждать вашего звонка.

Мария Ивановна сунула мне в руку пакет с пирожками и виновато улыбнулась всеми морщинками вокруг печальных глаз. Как много людей считают пироги спасением от самых страшных несчастий.

– А я люблю Илюшу. Любила… – тихо произнесла она мне в спину. – Он был общительный мальчик, просто совсем не такой, как мы. Его нельзя было убивать. Никого нельзя убивать.

Рядом со своей машиной я обнаружила любопытного незнакомца. И подумала: «Просто день ковбоя сегодня!» Парень был в обтягивающих джинсах на бесконечно длинных ногах и в кожаной куртке. Он посмотрел на меня честным и смелым взглядом синих глаз, как самый умелый притворщик из Голливуда, и картинно достал корочки. В документе было написано: «Сергей Кольцов, частный детектив».

– Вы за мной следите? – спросила я.

– Ни в коем случае, – заверил он. – Я вообще не имею привычки за людьми следить. Просто выслеживаю и вынюхиваю что-то интересное. Это мое хобби. Оно же – работа. А вас я жду исключительно по совпадению. Я приехал к Пастуховым и обнаружил, что я не первый. Мой интерес – убийство их приемного сына Ильи. Помогаю официальному следствию. Хотел уехать, потом остался посмотреть, кто меня опередил. Эти люди живут очень замкнуто.

– Правильно, что остались. На сегодня им достаточно гостей.

– Вы…

– Я им никто. Просто работала с Ильей Пастуховым, – объяснила я. – Меня зовут Виктория Соколова. Я хотела понять, что произошло.

– Поняли? – с любопытством спросил Кольцов.

– Если вы имеете в виду убийство, то Пастуховы знают об этом столько же, сколько и я. Я поняла другое. Это несчастные люди, которые расплачиваются за свою ошибку. Они усыновили чужого человека. Илья не стал им любимым сыном.

– Мы можем поговорить?

Я посмотрела на часы. Пока доберусь до города, будет семь, нехорошо заставлять Кирилла ждать. И ответила:

– Мне пора домой.

Но Кольцов не собирался сдаваться и предложил:

– Давайте так. Я оставлю свою машину, позвоню помощнику, чтобы он ее перегнал ко мне во двор. А поеду с вами, если вы не против.

– Хорошо. – Я согласилась с радостью. – Меня маньяки подстерегают, когда еду одна. А тут такое везение. Второй ковбой за день.

Через полтора часа я въехала во двор, поставила машину и попрощалась с Сергеем. А сама побежала на огонек сигареты Кирилла у подъезда.

– Ты здесь. Ничего лучшего ты не мог придумать сегодня. Только это мне было нужно: чтобы ты приехал первым. Чтобы спас меня от ожидания.

– Эгоисты мы, – шепнул мне Кирилл, обнимая. – Я-то спасал только себя.

Часть третья. Эгоисты, или Пир на двоих

Плюс чужие дни

В моем королевстве наступило утро. Я сначала открыла глаза, потом выпала из яркого, нелепого и глупого сна, какой может присниться только от физической усталости утешенного, залюбленного тела и от парящей в невесомости души. Так непривычно освобождаться от ее тяжести хоть на час, хоть на минуту.

Я закуталась в халат и босиком пошлепала в ванную. По дороге остановилась в коридоре у открытой двери кухни. Кирилл завтракал. Он достал из холодильника все, что там было из готовой еды, выставил на стол, налил кипятка в высокую кружку, на треть заполненную растворимым кофе. При этом он говорил по телефону, проверял почту, печатал письма, читал новости и реагировал:

– Ух ты, черт!

Я с любопытством исследователя наблюдала, как он сначала ест арбуз, доставая ложкой из середины самые сладкие куски, затем кладет ломтик сыра на большой кусок буженины и жует, жмурясь от удовольствия. Пьет горячий кофе. Затем, осененный важной мыслью, бросает в кружку большой кусок мороженого. Надо же, большой ребенок тут у меня завелся! Он мне ничего целого, кажется, не оставил. И куда подевались его повадки опытного холостяка? Нет сомнения в том, что он и не подумает за собой убрать.

В ванной я подобрала с пола его носки, трусы, рубашку и джинсы. Кирилл привез вечером свои самые необходимые вещи. Я спокойно сложила грязное белье в красивый пакет, отыскивая в себе ростки раздражения, брезгливости или протеста. Не нашла. Теплые тряпки с родным запахом. Пакет я оставила у двери. Отдам в прачечную. Я сама ничего не стираю по той причине, что для этого существуют профессионалы. Какой бы сложной и бестолковой ни казалась жизнь, в ней есть один плюс: каждый человек хорошо делает только одно, свое дело. И нечего сбивать порядок. Девушки в моей прачечной ничему не удивляются, даже когда я чулки и колготки приношу.

После ванной я долго сидела у туалетного зеркала, причесывалась, мазалась кремом и совсем не торопилась поздороваться с Кириллом. Я спиной, кожей на ступнях ног чувствовала, что сегодня разлуки не будет. Потому он так шикарно завтракал, а не глотал на ходу кусок чего-то, что не попытался рассмотреть. И поймала его фразу, сказанную по телефону:

– Это обязательно. Это я сделаю. Только не сегодня. Жуткий грипп или простуда. Температура под сорок. – И Кирилл ненатурально закашлял. Артист он никакой.

И эта фраза бросает меня в детство, когда объявлены каникулы или приезд мамы – великие детские праздники. И от этих слов мое не очнувшееся от сна тело вздрагивает, напрягается и горит. Но когда Кирилл заходит ко мне и по-хозяйски целует в мокрый затылок, я говорю:

– Мне нужно два часа поработать. Не стала тебе пересказывать то, что рассказал отец Пастухова. Вообще почему-то трудно это озвучить. Я хочу написать то, что увидела, когда он говорил. Это поможет нам понять. Я и детективу обещала прислать текст.

– Ты уверена, что этот тип – детектив? – нахмурился Кирилл.

– А какая у тебя версия?

– Жулик.

– Смысл ему врать? – удивилась я.

– Может, и нет смысла, но я для того, чтобы познакомиться с тобой, мог бы представиться и папой римским. Просто мне больше повезло: все вопросы решил Пастухов. Царство ему небесное.

– Как ты мило сказал мне комплимент. – Я улыбнулась и погладила его по щеке. – Теперь я верю, что ты не торопишься и точно прогуляешь работу. Хочешь, – поспи еще.

Кирилл ушел спать, а я отправилась в те дни. В жизни тех людей.

Их было трое, осталось двое. И где-то есть убийца, который сделал только первый шаг. Он ведь даже ничего не украл, если верить следствию.

Петр Пастухов, молодой, талантливый архитектор, был человеком необычным. Он и к жизни относился как к главному чертежу, эскизу, который нельзя переделать. Изысканная строгость во всем, требовательность к себе и другим, способность вносить элементы неожиданно яркой фантазии в любой проект сделали его заметным и востребованным работником. А потом появилась возможность создать собственное бюро. Петр в своей основной работе сдерживал творческий полет. Мало кто знал о том, что он делал только для себя. Петр писал необычные картины. Только так он отпускал на волю свою нежность. Он любил мягкие тона и яркие сюжеты, сказочные и фантастические. Причудливый, дивный, переливающийся и постоянно меняющийся мир жил в картинах Петра Пастухова. Однажды бывший сокурсник взял один рисунок и показал организатору серьезного международного конкурса художников. Рисунок получил главный приз. И после этого никому не известный художник Пастухов сразу оказался в узком кругу избранных мастеров. Тех, что ничего не делают на продажу, о которых знают только самые преданные ценители живописи. Получить оригинал, договориться с таким художником об иллюстрации книги – не просто и очень дорого стоит. Но основную работу Петр не оставлял. Он был очень основательным человеком.

Однажды на выставке современной живописи во Франции Петр познакомился с модной французской актрисой Моникой. Моника не была красавицей, но она была оригинальной, дивной и обладала пленительной нежностью, как героини картин Пастухова. Петр полюбил Монику со страстью художника и с уверенностью ответственного человека, который делает окончательный выбор. У него получилось провести вместе с ней во Франции несколько счастливых месяцев. Он оставил Монику, чтобы вернуться в Москву по делам. Собирался приехать за ней и жениться. При расставании Моника сообщила ему, что беременна, она тоже уезжала, ее ждала работа в Голливуде.

Петр больше никогда не увидел свою Монику. В Америке она встретила богатого бизнесмена и стремительно вышла за него замуж, послала Петру короткое прощальное письмо. Ее муж Джон обещал быть хорошим отцом ребенку Петра.

Не успел Петр справиться с шоком и болью этого события, как на него свалилось еще большее горе. Моника погибла в автомобильной катастрофе. Неродившийся ребенок оказался мальчиком. Петр сумел приехать на их общую могилу через год. Вот тогда опустились его плечи, ссутулилась прямая спина, поседели виски. Петру было сорок лет. И он дал себе слово, что если будет в его жизни второе отцовство, то у него и смысл будет особый. Спасти того, кто уже родился в недобрый час, выпрямить чье-то несчастье, обогреть брошенную и одинокую душу. И рисунки того времени у Петра стали совсем необычными. Это были пушистые котята с нежными личиками девочек, тигрята с озорными глазами мальчишек, скакуны с лицами храбрых парней, пантеры с глазами женщин. Петр думал о переселении душ. О том, что только сильным движением, подвигом можно вернуть себе душу улетевшего родного и незнакомого малыша.

К сорока годам у Пастухова было все, чтобы стать отцом для маленького человека, которого замели снега всеобщей брошенности. Петр был готов согреть озябшую душу сироты, еще не знающего о том, что они идут друг другу навстречу. Он был уверен в том, что его избирательная судьба не даст ошибиться. В том, что он сумеет узнать своего единственного человека с душой французского малыша…

Петр стал богатым человеком, построил отличный дом и выбрал в жены женщину, чей особый талант – это любовь. Мария была самым домашним человеком из всех, кого Петр встречал на свете. Врожденная потребность хлопотать в свитом для нее гнезде, понимание смысла жизни в служении родным людям удачно сочетались с хорошим образованием и внутренней культурой. Такие женщины – отличные матери. И Петр полюбил ее – женщину с приятной внешностью, добрым нравом и здоровой чувственностью. А Мария влюбилась мгновенно, безумно и навсегда. Ради него, ради такого великолепного мужчины, она готова была пойти на все, а не только отказаться от собственных детей в пользу будущего приемного ребенка. Мария не думала ни минуты. Она хотела только того, чего хотел муж: осчастливить и согреть сироту. Она знала, что сможет.

Петр тщательно продумал все критерии выбора сына. Он знал, чего точно не нужно, а что нужно. Верил, что поймет сразу, когда увидит именно его. Они с Марией ездили по разным детским домам. Петр старался не смотреть на жену, которая готова была хватать если не каждого, то через одного. Так она всех жалела. Петр видел, как ей хочется взять самого красивого мальчика. Но этого он как раз и не хотел. Красота – коварное свойство. Она иногда коверкает судьбы. И слишком самостоятельных, отважных, дерзких не стоит, – уверял Петр. Такие дети – бунтари по природе, любят превращать жизнь в борьбу. Петр отмахивался и от собственных представлений об идеале – это тоже ловушка, внешность обманчива. А видел он мысленно интеллигентного, скромного и доброго мальчика, открытого для знаний и честного сотрудничества. Но это все придет потом, он понимал, что явился в мир маленьких, настороженных, испуганных и обозленных дикарей.