Поэтическое пространство Е. Извариной – это необычайно многопластовый, сложносоставной мир, в котором время всегда неодномерно, пространство искажено и преобразовано так, что становятся явными тайные знаки времен и цивилизаций, человеческих отношений и метафизических откровений.

Андрей Сальников

Авторское «я» нарисовано средствами метонимии: глаза, руки, голос, губы. Но, в сущности, это главное, что нужно поэту, чтобы видеть, писать, шептать. О чем? О жизни и смерти («смерть или жизнь вперёд положат руки /на левое и правое плечо»), о времени («Чёрное солнце времени ослепляет»), о человеке во вселенной, о поэзии и о любви («попытка речью вычерпать любовь»), о давно устаревших и всегда новых темах. «Время создано смертью», сказал поэт. Оно бестелесно, безмолвно, безвидно и бездонно. Оно проходит сквозь нас, оставляя следы морщин и боли. Невидимый профиль времени, эта «седьмая верста до небес», маячит перед поэтом, вдохновляет понять его суть. Если поэт живёт в большом времени, то и масштабы его вопрошания больше самого автора. Не отсюда ли и анонимность автора? Освобождая свои стихи от личного, поэт направляет их на общечеловеческое. Умение говорить о сути существования, вслушиваться в целое, сравнивать несравнимое делает тропы Извариной многослойными.

Валентина Полухина

У екатеринбургского поэта Евгении Извариной от книги к книге язык приобретает все новые качества пластичности и емкости, нежности и силы. Он, кажется, способен выразить любые нюансы чувства и мысли, что позволяет с легкостью переходить от возвышенного к повседневному, от божественного к человеческому, от посюстороннего к потустороннему.

…Евгения Изварина берет слова, как пианист – аккорд, и поэтические строфы рождаются, подобно музыкальным фразам. Ее стихи растут не из земли. И не из роз (Цветаева). И не из сора (Ахматова). Ее поэзия рождается из ткани языка.

Елена Забелина

…это чувство движения по воде и отчасти по воздуху, не сымитированное при помощи стихотворческого инструментария вроде игры размерами, аллитерациями (инструментария, по сути, нехитрого, ремесленного), но глубоко заложенного в самодвижение сти- хотворения, от условного начала к условному концу. Стихотворение отчасти видно (на странице), отчасти погружено в немоту, в глубокую воду собственного отсутствия: потому оно и движется, потому и улавливает глубинные течения и бури бытия.

Ольга Славникова

…именно музыка – текучая, неуловимая, антимиметическая субстанция – оказывает сильнейшее влияние на человека, завораживая и опутывая его незримыми, но прочными узами приобщенности к вечности, к тайне. Пытаясь хоть на мгновение поймать эту космическую музыку, поэт сам оказывается в ее власти, под ее влиянием создавая стихи «по наитию». Замечательно сказал о поэзии Извариной А. Касымов: «Музыка ловит ловящего музыку».

(…)

Поражает в стихах Извариной их смысловая подвижность, постоянные сдвиги, смещения, смены ракурса. Этим стихам противопоказана заданность, запрограмированность, траектория смысла абсолютно непредсказуема. Колышущаяся материя стиха соответствует незримой материи дыханья, строчки, будто появляются на выдохе, сбивчивом, лихорадочном неровном. А ровным это поэтическое дыхание быть и не может.

Константин Комаров

Изварина всегда помнит о другом человеке: который прочтет. Иначе писала бы вовсе без труда: внутренняя музыка ее текста – часто – уже на грани между аллитерацией и глоссолалией; язык птичий и ангельский хорош всем, кроме одного: другой живой человек только музыку и может из него взять, а смысла – уже не может. Сохранение смысла – постоянный и почти незаметный для читателя труд, сродни скорее непрерывной череде поступков, чем большому подвигу…

У стихов Извариной – отчетливо – два пространства. Музыка – первое. Второе – катастрофа.

Даже вот так: καταστροφή (чтобы было видно: слово очень старое и очень большое, обращенное сразу и к масштабному, и к внутричеловеческому). Огромное событие, переворачивающее видимый и невидимый, внешний и внутренний мир, переворачивающее его непрерывно, бесконечно, в реальном времени.

Поэт – оттого поэт, что его душа – катастрофа.

Пространство, данность, «сердца выжженная пристань», «…лоб обуглен облаками»; стихи – не от сердца и от головы, а – в сердце и в лоб.

 
       а ты
       душа
       ошибка лозоходца
       гремучий газ со дна колодца
 

Ничего железного, взрывающегося, гладкоствольного, нарезного, но все равно много – выстрела. И ошибка лозоходца – страшная, как ошибка сапера. И «лозоходец» – слово нездешнего словаря, как «духовидец» или «псалмопевец».

В этом втором пространстве отношения поэта и читателя архетипичны: поэт – проводник в области катастрофы, но открыть читателю может одно: область подобную можно подробно узнать, можно даже картографировать, но она не подлежит обживанию и освоению: она меняется и меняет. Само событие катастро-фы – не переживаемое, а преображающее.

Екатерина Перченкова

Общее чувство света – пронизывает, накаляет. Накаляет, потому что свет этот – библейский, свет сотворения мира. Но свет этот ненавязчив, лишен пафоса и патетики. Он просто мягко обволакивает и заставляет отзываться струнки в твоей душе. Так Бог смотрит на Землю и улыбается.

Наталья Деревягина

«Ивовый воздух серебряный жмых…»

 
ивовый воздух серебряный жмых
следом за пряжей ветвей пожилых
пух отходящий от стебля пустого
словно дыхание или стекло
или псалмы от престола
или от ивовой пряжи тепло
 
 
дерево вденет как будто в рукав
тень золотую в сплетение трав
Господи сделай как было
загодя ни у кого на уме
 
 
дерево крови и дерево дыма
за руки взявшись стоят на холме
 

I
Дом для одной свечи

«Снежная перина –…»

 
снежная перина –
Где неплотно стёгана
многослойны стёкла,
полусладки вина,
 
 
полусонны лампы
в разноцветных окнах –
как собачьи лапы
на ладонях мокрых.
 
 
…Поздние прогулки,
озеро воочью:
золотые лунки
светятся и ночью…
 

«Серебром на полуштофе…»

 
серебром на полуштофе
зимний остров петергоф
где выхватывает кофе
ароматы из ветров
 
 
от морских ведя к озёрным
берегов полуобхват
и на мраморе казённом
рафинад солоноват
 
 
возле мрамора пластмасса
чтоб гуляки за дружков
никогда не ждали часа
распечатать полуштоф
 

«Сумерки разговаривают с людьми –…»

 
Сумерки разговаривают с людьми –
ладони вытягиваются, как ладьи,
пытаясь удержать зябкое
подобье света. Трамвай звякает
вдалеке,
налегке певуч,
сам себе – пустотелый ключ и почтовый ящик.
Кто молился в сумерках о болящих,
странствующих и без вести родных –
так и не сошёл бы вниз со – сводчатых, разводных…
 
 
Но согласных судьба ведёт,
а строптивых – тащит.
 

«Ни карты, ни кости, ни руны, ни чёрный кофе…»

 
Ни карты, ни кости, ни руны, ни чёрный кофе,
                                                                                  ни белый шар –
перед гадалкой пустой стол. Принеси стакан
воды из-под крана; что он в руках твоих задышал,
заходил ходуном, это – так, ничего, обман
зрения. Поставь стакан – вот и стол не пуст.
Брось кольцо – пойдёт по простенкам хруст,
и волна – по чертам лица.
Это – обман слуха, уста, берущие речь из уст,
душе отомщенье, выросшей без Отца –
накрест слезой её повяжись,
                                                               ничего не страшись,
                                                                                             успеется.
 
 
Ты пришёл – за обманом сердца.
 

«Словно в серебряную бумагу…»

 
Словно в серебряную бумагу
город обёрнут. Его берут,
прикрепляют кокардой к ночному флагу…
 
 
Шампанское – только брют,
то есть, закат разлей по фужерам
пепельных тополей –
 
 
и заговорят на ближнеблаженном
скобки пустых аллей…
 

«Жизнь…»

 
Жизнь
в обмерзающей лохани
рубахой плещется бесшовной –
 
 
так птица зимнего дыханья
влетает в куст опустошённый:
 
 
где стены в тереме, где окна? –
чересполосица,
решётка…
 
 
– Расшатывая прутья шёпота,
ещё ты больше одинока.
 

«Рябиновые обручи кровавы…»

 
рябиновые обручи кровавы
зима сквозь них летит как белый лев
 
 
от рифм артериальных захмелев
уж если выберешь в писании напев
пусть это будет цирк
 
 
                                   но есть иные главы
 

«Как и все – последний блеск рассеешь…»

 
Как и все – последний блеск рассеешь
в молоке снятом.
 
 
Всё что не хранишь – да возымеешь
где-нибудь потом,
 
 
на излёте серебристых святок
апельсинного вкусив огня…
 
 
С опытом приходит лишь остаток лет,
осколок дня,
 
 
но и это – не ответ на общий
гул вопросов, шелест крыл.
 
 
…Человек смолкает, разрастаясь рощей
сверстников, чьи имена забыл.
 

«Страшно жить на свете…»

 
страшно жить на свете
а во тьме легко
ночь при сигарете
пуля в молоко
 
 
на пустой планете
в гостевой избе
ночь при сигарете
(спичек при себе
 
 
нет)
 

«Отломи от сердца, отлучи…»

 
Отломи от сердца, отлучи
жар медвежий, свет берестяной:
это – хадж без лампы и свечи,
это – полумесяц за спиной
(северный по холке ветерок,
обернёшься – вцепится в кадык)
стряхивает звёзды на порог.
 
 
– Заходи-погрейся, Белый клык.
 

«Опера аэропорта…»

1

 
опера аэропорта
неба звенит аорта
пьёт из неё трава золотую влагу
сетка дождя нанесённая на бумагу
осенью полустёрта
а зимой к балюстрадам тех рощиц голых
глубоко упав горизонт уснёт
 
 
словно в пыльном стекле папиросный всполох
переломится самолёт
 

2

 
сон самолёт без воздуха
сорок три седока
роза любого возраста
солона и сладка
свет
лепестками выверни
был
                              поморгал
                                              померк
иней любого имени
падает вверх