Наташа не поняла, какая такая у нее энергия и в каких целях ее нужно использовать, но согласно покивала и вышла из кабинета.

Не нравился ей Анатолий Константинович.

По дороге она опять заглянула в соседнюю комнату, и снова Морошина на месте не оказалось.

Программисты из группы администрирования возились с ее компьютером, делать ей было решительно нечего, и она, послонявшись по офису, отправилась на улицу погулять, порадовавшись, что нет дождя. Впрочем, глаза у нее не накрашены, и дождь ей не страшен.

По московским меркам, фирма располагалась почти рядом с Наташиным домом. В хорошую погоду она даже любила ходить домой пешком, вся прогулка занимала всего минут тридцать, может быть, чуть больше.

Она вдруг замедлила шаг, впервые удивившись, что в последний год ей ни разу не пришло в голову пройтись пешком. Она больше не прогуливалась и почти перестала краситься, а ведь год назад выйти из дома с ненакрашенными глазами было для нее чем-то совершенно немыслимым.

Она очень изменилась за прошедший год.

Год назад выяснилось, что она ждет ребенка. Виктор очень обрадовался, каждое утро спрашивал, как Наташа себя чувствует, заставил ее накупить дурацких книг о том, как нужно вести себя во время беременности, и постоянно напоминал ей об «ответственности». Наташа никакой «ответственности» не чувствовала, она и без напоминаний не стала бы делать что-то во вред будущему малышу, она, как и раньше, ходила на работу, в магазины, готовила еду и не собиралась относиться к себе как к тяжелобольной.

В такой же промозглый осенний день она стояла на трамвайной остановке. Шел нудный противный дождь, ветер выворачивал зонт, а трамвая все не было. Последнее, что она помнила из того утра, это внезапно закричавшая шедшая навстречу пожилая женщина. Эту женщину в бежевой куртке с капюшоном она помнила так отчетливо, как будто была знакома с ней всю жизнь.

Очнулась Наташа в больничной палате, с удивлением глядя на плачущую мать и как будто мгновенно постаревшего отца. Уже потом она узнала, что мама внезапно и беспричинно забеспокоилась в то утро, заставила папу выяснить через полицейских знакомых, не было ли каких-то несчастных случаев, и родители приехали в больницу, куда привезли Наташу, почти вслед за ней.

Как и почему выехал на тротуар здоровый и абсолютно трезвый водитель надежной машины «Ауди», так никто и не понял. Наташа отделалась легко, много легче других стоявших на остановке людей: только сотрясение мозга, ушибы и сломанная нога. Да еще ребенка не стало…

– Витя знает? – говорить Наташе было трудно, каждое слово отдавалось болью во всем теле.

– Знает, Ташенька. – Отец наклонился и поцеловал ее в кончики пальцев: вся остальная дочь была покрыта бинтами. – Сейчас приедет.

Папа всегда был строгим, маленькая Наташа его даже слегка побаивалась, и когда ей случалось совершать что-то такое, что могло вызвать хороший нагоняй, мама брала ее прегрешения на себя – на жену отец голоса никогда не повышал. Однажды Наташа зачем-то полезла со стремянки на шкаф и уронила тяжелую старинную хрустальную вазу, причем крайне неудачно – на телевизор. Мама тогда долго ее отчитывала, но папе не выдала, сказав, что сама протирала пыль. Правда, Наташа уже тогда догадывалась, что мама все-таки говорит папе правду, но родители делали вид, что он о шалостях дочери не знает.

С тех пор как Наташа подросла, отец редко целовал ее, разве что в день рождения, и сейчас от его непривычной нежности у нее потекли слезы. Плакать ей тоже было больно, и неудобно лежать на спине, и очень хотелось, чтобы поскорее приехал Витя.

– Ну что же ты!.. – бледный перепуганный Виктор ворвался в палату. – Надо же смотреть, куда идешь!.. Хоть бы о ребенке подумала! Я чуть с ума не сошел…

– Витя! – ахнула мама. – Опомнись! Ты же знаешь, что Таша не виновата!

А отец, перебив ее, рявкнул:

– Ты что, последние мозги по дороге растерял?! Это что за причитания? Нам сейчас тебя успокаивать прикажешь?! Моя дочь чудом осталась жива… – Он махнул рукой и опять наклонился к Наташе.

Виктор растерянно замолчал, искренне не понимая, что вызвало у ее родителей всплеск негодования. Наташа уже успела по привычке почувствовать себя виноватой в том, что мужу пришлось из-за нее переживать, но ей было так больно, и она так его ждала и так сильно хотела, чтобы он пожалел ее, что слезы полились сплошным потоком. Она закрыла глаза и вдруг пожалела, что не умерла под колесами злополучной машины, и равнодушно удивилась собственным мыслям. Она хорошо понимала Витю: он переволновался, ему было страшно за жену и будущего ребенка, ему необходимо было выплеснуть свои эмоции, а на кого же их еще выплескивать, как не на нее? Не будь рядом родителей, она, наверное, как всегда, начала бы оправдываться, объяснять, что стояла на тротуаре в самом что ни на есть положенном месте, и ждала бы, когда Витя наконец ее пожалеет. Родители были рядом, и ей, лежавшей в бинтах и практически не имевшей возможности пошевелиться, успокаивать здорового мужа было нелепо. Это выглядело бы просто ненормально.

Тогда, год назад, Наташа впервые и сразу поняла, что настоящего мужа, сильного и надежного, на которого всегда можно положиться, у нее нет. Есть только вечно обиженный, хнычущий «большой ребенок», даже в больничной палате неспособный думать ни о ком, кроме себя.

Странно только, что раньше, до аварии, Наташа, хоть и чувствовала себя почти все время виноватой неизвестно в чем и боялась огорчить Витю, всегда соглашалась с ним, даже понимая, что он не прав, но ей с ним все-таки было хорошо и как-то… легко. Вот и пешком она любила ходить, а теперь это просто не приходит ей в голову.

Наташа достала телефон и посмотрела на часы – можно возвращаться, ребята уже должны закончить с ее компьютером.

А все-таки удивительно, что сама она никакого вируса не обнаружила.

Вершинин удачно припарковался прямо напротив собственного подъезда и подумал, что это единственное, в чем ему повезло за весь этот длинный неудачный день. Установку нужно было сдавать заказчику, а платы, которые они заказали в Италии, до сих пор не пришли. Кроме того, выяснилось, что программное обеспечение по непонятным причинам периодически дает сбои, они называли это «сваливается». Программа сваливается, а программист, который ее написал, со вчерашнего дня на больничном – у него поднялась температура, и гонять на работу парня с гриппом Вершинин не хотел.

В этом году повальной эпидемии не было, но часть сослуживцев очень боялась заразиться, некоторые даже начали носить рекламируемые по телевизору маски и казались Вершинину откровенно придурковатыми. Впрочем, он телевизор практически не смотрел и о том, что соответствующие органы призывают население ходить исключительно в масках, знал от тех же сотрудников. Больше всего его удивляло, что паника перед гриппом охватила не только большинство женщин, но и многих мужчин, и если дамам он эту глупость прощал, понимая, что она, глупость, присуща слабому полу, то поведение мужчин вызывало у него откровенное недоумение.

Сначала он попытался объяснить пугливым коллегам, что вся эта гриппозная кампания затеяна, по его мнению, с одной-единственной целью – дать кому-то нажиться на панике населения, но тут поднялся страшный гвалт, сослуживцы бросились активно его переубеждать, спорить ему было лень, и с тех пор он старался не обращать внимания на маски и не слушать дурацких разговоров.

Вершинин выключил мотор, прикинул, как будет завтра организовывать испытание надоевшей всем установки, вылез из машины и включил сигнализацию. Помедлил, пропуская вынырнувшую откуда-то «Мазду», и тут увидел подходящую к подъезду соседку Танечку. Первой мыслью было спрятаться за машину, и он устыдился этой мысли, как всегда, остро пожалел бедную девушку и подумал, что с Танечкой давно надо решительно порвать, и тут же устрашился того, что она станет смотреть на него несчастными глазами и говорить что-нибудь вроде:

– Хорошо, Вадичка. Ты не бойся, я не буду тебе надоедать, – после чего Вершинин всю оставшуюся жизнь будет чувствовать себя подлецом.

Он так и стоял около машины, пока Танечка не скрылась в подъезде, а потом трусливо отправился в ближайший супермаркет. Сейчас Таня наверняка отметила, что в его окнах нет света, какое-то время он проведет в магазине, а потом, если она все-таки позвонит, можно будет сказать ей, будто он только что пришел, очень устал и никак не может сегодня к ней наведаться. А еще можно сказать, обрадовался он, что простудился и не исключено, что это грипп, а он не хочет ее заражать. Нет, это не пройдет, она тут же кинется его лечить…

Вершинин вздохнул, жалея и Танечку, и себя, и отчего-то все человечество в придачу.

Она переехала к ним в подъезд в прошлом году после развода с мужем. То есть это он уже потом узнал, что Таня развелась с мужем и тот великодушно разменял свою трехкомнатную квартиру, очень прилично доплатил и купил для бывшей жены однокомнатную. А мог бы и не покупать, потому что, когда женился на Танечке, квартира, в которой они стали жить, у него уже была и Таня на нее никаких прав не имела. Бывший муж фактически до сих пор содержал бывшую жену, и Вершинин очень хорошо его понимал. Он тоже содержал бы Танечку всю оставшуюся жизнь, потому что смотреть в несчастные глаза не было никаких сил, и тоже развелся бы с ней через полгода, если бы его, не дай бог, угораздило на ней жениться. По той же самой причине и развелся бы, ведь видеть ежедневно жалобное обожание невозможно, лучше уж в Москву-реку с Крымского моста сигануть или застрелиться, если пистолет есть.

Сначала-то Вершинин понять не мог, как можно было бросить такое прелестное создание, как Танечка, и очень осуждал ее бывшего мужа, а теперь всерьез подумывал, не поменять ли свое жилье. Квартиру менять очень не хотелось: здесь жили дед и бабушка, маленький Вадик практически вырос тут, и взрослый Вадим никакого другого жилья себе не представлял.

…Супермаркет, расположенный почти рядом с домом, открылся совсем недавно. Цены здесь были, мягко говоря, высокими, и народу почти не наблюдалось в любое время суток. По огромному помещению скользили редкие покупатели с громадными тележками, и ее Вершинин заметил сразу. Он немного понаблюдал за ней, понимая, как это глупо, и сам не сообразил, как оказалось, что он со своей неудобной громоздкой тележкой следует за ней по всему магазину.

С тех пор как он увидел ее в первый раз, вернее, впервые обратил на нее внимание, прошло чуть больше года.

В тот день он вернулся домой раньше обычного, часа в три. В подъезде какие-то люди таскали мебель, и он, чертыхнувшись, отправился на седьмой этаж пешком. На пятом бледная, перепуганная девушка пыталась руководить грузчиками, и по всему было видно, что это у нее получается плохо. Ему пришлось задержаться: грузчики как раз затаскивали в квартиру шкаф, и тот никак не хотел проходить в дверь, перегородив путь и к лифту, и к лестнице. Девушка подняла на него полные слез глаза и пожала плечами, извиняясь. Вершинину стало жаль ее, и через несколько минут грузчиками руководил уже он. Внесли мебель, потом раз двадцать меняли ее местами, новая соседка Танечка все не могла решить, как же лучше ее, эту мебель, расставить, потом они вместе пошли в супермаркет, потому что еды у Танечки не было и она не знала, где ее купить. Вершинин тогда совершенно обалдел и от перестановки мебели, и от Танечкиного страха, что расставили все неудачно, к тому же он действительно устал, очень хотел есть и мечтал добраться до собственной квартиры.

В супермаркете он как-то сразу Танечку потерял, навалил в тележку, что попалось под руку, расплатился и ждал соседку, стоя за ровным рядом касс. Тогда он и заметил ее, сначала просто перепутав с новой соседкой: обе были достаточно высокими, худенькими, не светлыми и не темными, и в похожих куртках. Он почти подошел к кассе, у которой расплачивалась девушка в светлой куртке со сброшенным на плечи капюшоном, и только тут понял, что ошибся – это не Танечка. Девушка улыбалась кассирше, доставая упаковки из неудобной тележки, мимоходом скользнула взглядом по полупустому пространству за кассами и по нему, Вершинину, и его поразила исходящая от нее энергия радости. Эта энергия коснулась и его тоже, и ему стало отчего-то весело, он даже забыл, что хочет есть и хочет домой, зато вспомнил, что у него впереди еще вся жизнь и все в этой жизни зависит только от него самого. Аура, вспомнил он подзабытое слово. Мать когда-то утверждала, что умеет видеть ауру, и людей оценивала по этой самой ауре. Впрочем, это было давно, когда мама еще была… человеком.

Он стоял и смотрел на незнакомую девушку, которая теперь уже находилась у столика и перекладывала покупки в целлофановые сумки с логотипом супермаркета, и не сразу опомнился, разозлился на себя за глупость и зачем-то начал выискивать в незнакомке недостатки. И нашел: на ее пальце было кольцо с таким огромным бриллиантом, что он никак не мог быть настоящим, и тогда Вершинин пожалел бедную девицу за дурной вкус: выбрала бы кольцо с камнем поменьше, глядишь, сошло бы за настоящее. Отвернулся от нее и стал искать глазами соседку Танечку.

Потом он еще несколько раз встречал эту девушку все в том же супермаркете, зачем-то проверял, есть ли кольцо на пальце – оно было, и каждый раз радовался неизвестно чему. Потом он долго ее не видел и почти забыл о ней, пока не стал снова встречать уже весной. Но теперь никакой радости девушка не излучала, его даже подмывало спросить, где же она потеряла или по собственному желанию оставила свою «ауру». Впрочем, Вершинин знал, что никогда с ней не заговорит, он вообще никогда не заговаривал с незнакомыми девушками.

Они одновременно расплатились у соседних касс, и оба перекладывали покупки в целлофановые сумки; Вершинин не заметил, как порвался один из ее пакетов, и из него попадали и покатились по полу разноцветные консервные банки. Он сначала вообще не понял, что это ее банки, просто машинально стал поднимать разбегающиеся жестянки, и только распрямившись с ними в руках, совсем рядом увидел огромные зеленые глаза. До сих пор он считал, что зеленые глаза – это метафора.

Вершинин молча шагнул назад к кассе, неловко выдернул пакет из лежавшей там стопки, сложил в него банки и протянул ей:

– Держите.

– Спасибо. – Она вежливо и равнодушно улыбнулась, взяла пакет, поправила на плече сумку и быстро направилась к раздвижным дверям супермаркета.

Он сам удивился, что почти мгновенно оказался рядом с ней и даже собственные покупки не забыл. Пакетов она несла два, и чувствовалось, что они достаточно увесистые.

– Давайте помогу, – буркнул он, чуть наклонившись и пытаясь взять пакеты из ее рук.

– Спасибо. – Она опять вежливо улыбнулась и твердо сказала: – Не стоит, мне недалеко.

– Ну, а раз недалеко, тем более помогу. – Он все-таки перехватил у нее пакеты и помедлил перед дверями, пропуская ее вперед.

Никто чужой никогда не предлагал Наташе донести до дома ее покупки, и она почувствовала явное раздражение, когда незнакомый мужчина начал настойчиво предлагать ей свою помощь, но раздражение это сразу пропало. Мужчина смотрел на нее робко и сердито, но она под его взглядом почему-то почувствовала себя важной и значительной персоной, настоящей дамой, и неожиданно для себя кивнула – несите, если хочется. К тому же сумки были действительно тяжелыми, она перестаралась, набирая продуктов.

Наташа улыбнулась, не замечая этого, и пошла не оборачиваясь. Он был высоким, значительно выше ее, и это ей тоже нравилось. Идти было всего ничего, и они шли молча: Наташа впереди, а незнакомый мужчина чуть сзади.

К вечеру по-настоящему подморозило, и уже у самого подъезда Наташа поскользнулась на покрытой тонким льдом узкой асфальтовой дорожке. Она поскользнулась, а он не успел ее подхватить, потому что замешкался в темноте незнакомого двора и очень испугался, когда она неловко упала на коленку, как будто она была хрупкой хрустальной статуэткой, не способной выдержать малейшего сотрясения. Вершинин еще успел удивиться этому своему испугу, когда кинулся к ней, но тут переполошился уже по-настоящему, потому что одновременно с ее падением раздался глухой хлопок, а потом почти сразу – шум отъезжающей машины.

– Вы что? С ума сошли? – зло прошипела она, когда он навалился сверху, прижимая ее к грязному холодному льду. Сумки, свою и ее, он так и продолжал держать в руках.

Вершинин поднялся, молча поставил сумки на асфальт, нашарил в кармане телефон и, подсвечивая им себе, стал внимательно изучать стену дома.

Звук выстрела из пистолета с глушителем он слышал только в кино, и девушка казалась весьма далекой от мафиозных разборок, но происшедшее ему не понравилось.

Наташа, чуть не кряхтя, поднялась, отряхнула рукой колени и рукава куртки и молча наблюдала за его манипуляциями.

Следов выстрела Вершинин не обнаружил, но это ничего не значило – у него не было опыта в таких делах, тревога не отпускала. Вершинин покрутил головой, оглядывая незнакомый двор, и кивнул ей на лавочку около детской песочницы.

Наташа потянулась за сумками, но он ее опередил, поставил пакеты на лавочку, протер ладонью деревянное сиденье и сделал приглашающий жест – садитесь. Наташа помедлила, но уселась, а он все продолжал стоять, размышляя.

– Вот что, – наконец решил он, – давайте-ка пойдем куда-нибудь в нормальное место, в «Якиторию», что ли. И там поговорим.

Совсем рядом находился японский ресторан «Якитория», куда Вершинин иногда заглядывал.

– Вы любите японскую кухню?

– Не люблю, – ответила она, – терпеть не могу. Вы женаты?

– Нет.

– А я, видите ли, замужем. Боюсь, моему мужу не понравится, если мы сейчас с вами в ресторан отправимся.

– Ну, как хотите, давайте здесь разговаривать. – Он пристроился на лавочке рядом с ней и неожиданно ляпнул: – Камень настоящий?

– Камень? – не поняла она и тут же догадалась, повертела рукой, словно давно не видела собственного кольца, и подтвердила: – Настоящий.

– Вы богатая наследница?

– Нет. – Она посмотрела на него, улыбнулась и стала похожа на себя прежнюю, давешнюю, излучавшую сияние радости. Ауру.

– Жаль.

– А уж мне-то как жаль, – снова улыбнулась она и тут же отвернулась, внимательно рассматривая что-то в пустой песочнице перед ними.

– Как вас зовут?

– Наташа. То есть Наталья, – зачем-то поправилась она, все так же глядя в песочницу.

– Вадим. Наташа. – Он вздохнул и, рискуя показаться полным дураком, спросил: – В вас сейчас стрелять не могли?

Она повернулась и серьезно и внимательно посмотрела на него.

– Почему стрелять должны были в меня? Почему не в вас?

– Потому что меня некому пытаться убить. И меня никто не стал бы поджидать у вашего подъезда.

– Ну так и меня некому, – она развела руками. – Я не богатая наследница и не знаю государственных тайн, я не занимаюсь политическими расследованиями. Зачем в меня стрелять? Вы уверены, что в нас стреляли?

– Не уверен. Был бы уверен, уже полицию бы вызвал. – Он проследил за ее взглядом, она опять смотрела в песочницу.

– Вы живете вдвоем с мужем?

– Да.

– А квартира чья?

– Моя. – Она оторвалась от песочницы, посмотрела на него и улыбнулась: – Дом видите? Нормальная хрущевка, говорят, скоро сносить будут. Квартира двухкомнатная, комнаты смежные, площадь не помню, но там и одному человеку тесно. Четвертый этаж без лифта. Думаете, кто-нибудь польстился?

– Не знаю, что и думать, – признался он. – А работаете вы где?

– Программистом в частной фирме. На руководящие должности не претендую, чужую работу не отнимаю. Вадим, – она внимательно посмотрела на него и серьезно сказала: – Стреляли в вас. Если стреляли, конечно.