Мужчины замерли. Анатолий, кажется, вообще вжался в стул, пытаясь слиться с обстановкой. Не повезло – его заметили. Женщина надвигалась неотвратимо, как цунами, с решительностью стихии расталкивая попадающихся на пути граждан.

– Что это? – испуганно прошептала Ольга.

– Жена, – безнадежно ответил толстяк вполголоса и уточнил, – Толькина, не моя. – Мог бы и не стараться – по лицу его товарища все и так было ясно. – Страшная женщина, просто Медуза Горгона, – ещё тише пояснил он, и быстро заговорил вдруг нашедшись: – Вот что, дамы, я журналист, пишу для «Карнавала», Толик иногда мне помогает, а вы будете мои героини, решившие дать материал для статьи. Будем придерживаться этой версии, глядишь, пронесет. Про сборник – молчок, печатал он его за свой счет.

Он успел закрыть рот за секунду до того, как разъяренная дама подлетела к нам, выпалив свою речь на одном дыхании, и, когда она остановилась, готовая закричать, вежливо поднялся, ласково пропев:

– О, Изольда, дорогая! Безумно рад тебя видеть!

– Да ну? – усомнилась Изольда, прищуриваясь. – Что-то я не заметила, что очень уж рад! А ты, дорогой, чего уставился? При появлении женщины у мужчин принято вставать!

Анатолий послушно вскочил, подвигая жене стул.

– Любимая… А ты как нас нашла? – глупо спросил он.

Мы с Ольгой переглянулись. Не с того начал. Идиот! Как нашла уже не важно, важно как тебе, незадачливый Казанова, из этого выпутаться без потерь. Тут бы сосредоточиться на «любимой», но нет, этот кретин всерьез интересуется как нелёгкая женушку привела в ресторан.

– А я, дорогой, тебя нюхом чую, – начала «любимая», разгоняясь. – Нюхом чую, когда ты, кобель поганый, покобелировать решишь. Глазки масляные, смотрю, горят, и колечко, глядите, снял! Или потерял опять? Вы, девушка, не обольщайтесь, – развернулась она ко мне, поскольку Ольга сидела в обнимку с лысым, что снимало с неё всяческие подозрения. Роль любовницы оставалась мне, – это уже четвертое за последний год! Или он наплел вам, что я при смерти, а? Это мы тоже могём! Ну, дорогой, колись, что на этот раз?! – и так как все потрясенно молчали, добавила, обернувшись ко мне. – Даже не рассчитывай, что он разведется, поняла? Таких мочалок у него сколько хошь было, всех пережила, и тебя, даст Бог, переживу!

– Да я и не претендую, заберите ваше сокровище, – ответила я резко, обидевшись на «мочалку».

– Ах, не претендуешь, – выдохнула женщина оскорбленно, – не претендуешь, тогда какого фига с мужиками чужими по кабакам ползаешь?!

– Милочка, держите себя в руках, а супружника своего драгоценного – на привязи, – не осталась в долгу я, и, придав лицу отсутствующее выражение, попыталась встать.

Не стоило этого делать, вздорную бабу я только разозлила. Схватив меня за плечи и пригвоздив к стулу, она пронзительно завизжала:

– Ах ты тварь! Я сейчас космы-то тебе твои крашеные повыдергиваю!

Впору было, словно в советской комедии, возразить: «Почему-же крашеные, это мой натуральный цвет!», но дама, кажется, всерьез вознамерилась привести свою угрозу в исполнение, волос было жаль, участвовать в этом фарсе не хотелось, было почему-то очень смешно и совсем не страшно, но я точно знала, что если сейчас засмеюсь, то волос лишусь вовсе, а вдобавок, скорее всего, ещё и заработаю синяк под глазом.

Откуда-то слева к нам заспешил метрдотель, Ольга торопливо засобиралась, повинуясь моему негласному приказу, а мужики закудахтали, как перепуганные курицы, оттаскивая от меня беснующуюся тётку.

Пользуясь случаем, я выскользнула из-за стола, намереваясь… не то что бы позорно бежать, а, скажем так, совершить стратегическое отступление, но была остановлена чьей-то грудью, в которую врезалась со всего размаха своей – пока ещё сохранившей волосы – головой.

– В чём дело, дорогая? – произнесла грудь, и подняв лицо, я обнаружила, что впечаталась прямиком в своего старого-доброго соседа – Лёньку, который, как ни в чем ни бывало, поправлял сбившийся от моего напора пиджак, одновременно притягивая меня к себе.

Изольда, завидев это, притормозила, хотя все ещё продолжала орать, но как-то чувствовалось, что шевелюру мне сегодня удастся сохранить в целости. Взглядом отослав подоспевшего метрдотеля, пряча в уголках губ улыбку и изо всех сил пытаясь усмирить танцующих в глазах чертиков, Лёнька склонился ко мне и поцеловал, совершенно не заботясь о том, какое впечатление производит на окружающих. Потом повернулся к примолкшей бабе и уверенно заявил:

– Какие-то проблемы? Почему вы кричите на мою невесту?

Напряжение спало. Кое-кто за соседними столиками зааплодировал, Ольга протяжно замычала не в силах оправиться от такой новости, а я засмеялась, поняв что произошло.

Невесть как оказавшийся поблизости сосед, увидев разыгравшийся спектакль и осознав проблему, решил из какой-то мужской солидарности, призывающей покрывать всех бабников и лгунов, вмешаться, спасая репутацию еле живого от пережитого, до сих пор ещё покачивающегося от ужаса Анатолия, а заодно и мою шевелюру – к слову, вполне натуральную!

Поцелуй, как ни странно, доставил мне несколько приятных мгновений, хотя был, несомненно, работой на публику, о чём я не на шутку задумалась, вполуха слушая торопливое объяснение лысого о причине нашего сегодняшнего собрания. Изольда поверила безоговорочно – не поверить ему было просто невозможно, тем более что рядом со мной стоял железный аргумент – Лёнька, которого, кстати, было на наспех сочиненные журналистские бредни не купить.

– О… А… Но… как же, – растерялась, поняв, что произошло, Изольда и рассыпалась в извинениях, тут уж в игру вступил опомнившийся Толик:

– А ты, дорогая, все шпионишь, все работать мне по-человечески не даёшь! – вещал он с истинно актерской патетикой, воздев к потолку руки и постепенно повышая голос.

– Ну хватит, – остановил Лёнька, которому все это быстро надоело, – присядем, пожалуй, – и первым уселся на отброшенный в суматохе стул.

Все тоже расселись, бестолково потоптавшись вокруг стола. Народ притих, ни у кого даже мысли не возникло встать и уйти, а Лёнька, уверенный в себе, точно наследный принц, улыбнувшись, предложил:

– Ну что, по маленькой, за знакомство?

И, не обращая внимания на реакцию мужчин – те вразнобой покивали – подозвал маявшегося неподалеку официанта. Подоспевший официант, склонившись, выслушал заказ, который, кстати, впечатлял. По всему было видно, проблем с финансами мой сосед не имел, что не ускользнуло от Ольгиного цепкого взгляда – подруга сразу вся подобралась, приосанилась и, напустив в глаза побольше туману, отодвинулась от своего толстячка. Внимания на всё это Лёнька не обратил, и, познакомившись с мужчинами, принялся увлеченно за мной ухаживать, мгновенно вжившись в роль счастливого жениха, и получая от всего происходящего истинное удовольствие. В глазах соседа продолжали плясать весёлые искорки.

– Пойдём танцевать, – попросил он голосом Антонио Бандераса, раздевая меня глазами.

– Да, конечно, – обрадовалась я, надеясь, что смущенно взиравшие на его брачные пляски мужики, отвлекутся, наконец, и займутся своими дамами. – Своим поведением ты дискредитируешь остальных мужчин! – весело упрекнула я, отойдя от столика.

– Так им и надо – гулять не будут, – отозвался он, смеясь.

– Уймись, в конце-концов! – не выдержала я, чувствуя, что в танце он прижимается всё теснее, а рука, лежавшая поначалу на талии, слегка спустилась – ты переигрываешь!

– Нет уж, милая, – выдохнул он мне в самое ухо, но руку, надо признать, убрал. Впрочем, отодвинуться не позволил. – Придется тебе это пережить! Терпи, раз уж решила с женатыми мужиками крутить. Холостых для тебя что ли не хватило? – Закончил он печально и скуксил такую мину, что я снова не выдержала и рассмеялась.

Певица продолжала распевать арабский мотив, хрипя и запинаясь на полуслове, выпитый алкоголь сделал свое дело – я постепенно расслабилась и заметила невзначай:

– Что-то артистка сегодня не в голосе. А говорили, хорошо поёт.

– Заринка? – усмехнулся Лёнька, поглаживая меня по спине, – да, ревнует, грешная, – ты внимания не обращай.

– Кого? – удивилась я. Он промолчал, а меня осенило, – Это что девушка твоя, Лёнь? – и, припав к его уху, уточнила, – или любовница? – таким тоном, точно вчера в нашей стране выпустили закон, запрещающий иметь любовниц.

– Да, дорогая, – сообщил он громогласно, останавливаясь у столика, – я тоже очень сильно тебя люблю! Но не сейчас же, это неприлично! Умерь свой пыл!

Я смущенно замолчала, поняв, что выгляжу в глазах присутствующих озабоченной идиоткой и, покраснев как рак, под уничтожающим взглядом Ольги, принялась с преувеличенным рвением поедать принесенный заказ.

Обслуживал, кстати, сам метрдотель, повязав поверх чёрного пиджака снежно-белый фартук, за его спиной маячил официант с подносом наперевес – расчесанный на прямой пробор юноша в таких же белоснежных, как у самого метра перчатках, и выглядело это все так, будто ресторан посетила внезапно воскресшая королева Елизавета.

– А вы, я вижу, здесь частый гость, – с завистью протянула Ольга, тщетно пытаясь привлечь внимание моего названного жениха. – Словно родного обихаживают.

– Я и есть родной, – ответил Лёнька.

Изображать из себя знойного мачо ему быстро надоело и он переключился на мужчин, с которыми неожиданно нашёл много общих тем. Изольда, расслабившись, оказалась интересной собеседницей – женщиной веселой, энергичной, слегка замотанной неверностью дражайшей половины. Ольга, напротив, в беседе не участвовала – все больше хмурилась и налегала на алкоголь. Вниманием приглянувшегося мужчины завладеть она так и не смогла, меня же почитала за коварную злыдню, скрывшую от неё не только подробности своей личной жизни, но и интересного мужика, которые, как известно, на вес золота.

Я снова засобиралась домой, когда со сцены спустилась пылающая праведным гневом Зарина, и, сверкая глазами, двинулась к нашему столу. Я тяжко вздохнула, осознав, что некоторой части своих волос сегодня все-же придется лишиться. Видно, судьба.

Она тем временем остановилась возле сидящего спиной Лёньки и, демонстрируя восточный темперамент, слегка визгливо спросила:

– Развлекаешься, дорогой? – в голосе сквозили отчаянные интонации, присущие, скорее, Изольде – та с пониманием вздохнула.

– Угу, – согласился он, потянувшись, и с улыбкой растягивая слова, произнес, – а вот тебе не худо бы поработать.

Певица, явно готовая разрыдаться, взмахнув волосами, отскочила от стола и, пробормотав какое-то ругательство по-арабски, скрылась за сценой. Я в упор посмотрела на соседа, но он в ответ одарил насмешливым и таким наглым взглядом, что я сочла за благо не вмешиваться. Испытывая настоятельную потребность передохнуть, я поднялась из-за стола и отправилась в туалет, Ольга увязалась за мной.

– Ну-ка, объяснись, подруга, – пьяно начала она, остановившись на полдороге, – значит, последняя девственница Америки-а? Кому ты, блин, впариваешь!?

– Оль, ты не поняла, – очень тихо начала я, но она, не слушая, перебила:

– Вот я идиотка! Всю эту лапшу хавала, а ты… Несчастненькая, значит! Как собака на сене – не себе, не людям!

– Оля, ты совсем пьяная! – потянула я её за руку, которую она, впрочем, тут же брезгливо вырвала.

Доводам разума подружка внять не хотела, объяснить ей, что Лёнька – всего лишь подвернувшийся под руку и прекрасно играющий свою роль сосед не представлялось возможным, поэтому я, вовремя вспомнившая, что лучшая защита – это нападение, обвинила её в неверности Стаське, получила в ответ определение: «Двуличная дрянь!» и, вдрызг разругавшись, вернулась за стол.

Ольга присоединилась позже, она много пила, выглядела отрешённой, поэтому меня удивило, когда она первая нашлась что ответить на вопрос опомнившейся Изольды:

– А что же у вас за история, которая должна послужить основой Васиной статьи?

Все с интересом уставились на нас с Ольгой. Требовалось что-то срочно придумать, и тут захмелевшая подруга сообщила:

– О, история! Сейчас расскажу! Дело в том, что перед вами сидит последняя девственница Америки! – её кровавый ноготь уперся мне в грудь, мужики вылупились так, точно у меня на лице борода выросла.

– Оля! – вмешалась я, но кто б послушал.

– Дело в том, что у Ирки, – заметив, что я недовольна своим искаженным именем, она мстительно повторила, – Ирки… никогда не было мужиков! – Лёнька сделал вид, что очень этим утверждением доволен, Василий насторожился, почуяв сенсацию, Изольда с Анатолием тоже слушали с интересом, а я, подозревая, что подругу сейчас прорвет, предостерегающе подняла руку и ляпнула:

– Про ментовку лучше расскажи, – имея в виду сегодняшнее происшествие с пепельницей и носками в отделении полиции. А что? Могла бы получиться неплохая история для еженедельного журнала. Веселая, в меру невероятная, а, главное, если изменить имена и фамилии действующих лиц, никого напрямую не касающаяся.

Остановить словесный понос подруги не удалось – не обращая внимания на мое остекленевшее лицо, она звучно выдохнула и затрещала:

– Конечно, с уверенностью утверждать не берусь, но, насколько мне известно, вы, Леонид – первый её мужчина за последние пятнадцать лет. – Видимо, Леонид, как и все остальные, произвёл в уме нехитрые математические подсчеты, в ходе которых выяснилось, что либо я уж очень хорошо сохранилась, либо половую жизнь начала необычайно рано, потому что на лице его отразилась заинтересованность, которая не шла ни в какое сравнение с любопытством старушки-сплетницы, появившимся у толстого журналиста Василия на физиономии.

– Оля, заткнись!– закричала я, но на меня никто даже не оглянулся – все с интересом внимали Ольге, которая, не останавливаясь, говорила:

– Понимаете, Ирину в возрасте двенадцати лет изнасиловали. Известный в 90-е Митинский маньяк, может вы слышали, – Василий торопливо закивал – ему по должности положено было слышать, а Лёнька нахмурился. Я же сидела, ни жива, ни мертва, не в силах пошевелиться. – Этому подонку дали всего пятнадцать лет, пятнадцать лет, представляете? А ведь он признался, что убил 14 девочек! Изнасиловал и убил, можете себе представить? Признался, а потом отказался от показаний, и ничего доказать не смогли, потому что само по себе признание в нашей стране доказательством не является; то есть является, конечно, но вместе с другими… Короче, я не очень в этом сильна… Да и признания-то, если честно, никакого не было, просто сказал следователю, без протокола, в частной беседе, а тот его расколоть не смог… Но все знали, что это он! Он такие вещи сказал, что просто сомнений не возникло! Но, короче, речь сейчас не о том… Этому педофилу дали пятнадцать лет – только за Ирку, потому что её-то он как раз не убил, в живых оставил! Почему – это другой вопрос, но факт остается фактом – Ирка его опознала и из-за этого его упекли! Вкатили на полную катушку, всё, что можно за изнасилование несовершеннолетней, но пожизненное – тогда уже мораторий действовал – пожизненное дать не смогли – не за что, убийства не доказали! Пятнадцать лет прошло, и, представляете? Ирка получает письмо от него, с угрозами! Я, мол, скоро приеду! Вот так! – победоносно объявила она, радуясь, что наконец смогла завладеть всеобщим вниманием, – Обиду, видать, затаил! А вы только послушайте что он вытворял, – снова начала она, понизив голос, и принялась с упоением повествовать. Накатила какая-то странная апатия, и я молча слушала, как Ольга рассказывает эту историю, щедро присыпая свою речь, выдуманными, совсем ненужными подробностями, и снова нахлынула на меня мерзкая, вонючая атмосфера сырого подвала, когда больно, когда жутко так, что, невозможно вздохнуть, да и зачем это – дышать…

Дышать я и впрямь не могла и норовила через секунду свалиться в обморок…

– Хватит! – резко оборвал Лёнька, перебив испуганно заткнувшуюся подругу. Дурнота понемногу стала отступать и к ней на смену пришли слёзы, предательски подкатившие к глазам. Сосед повернулся ко мне и, будто на самом деле был женихом, взял мое лицо в ладони. Заглянул в глаза и тихо, по-отечески спросил, – Малышка, это правда? – Прочитав ответ на лице, он отпустил его и, сокрушённо поведя плечами, взглянул на Ольгу, – Ну и зачем?

Уж этого я вынести не могла – все что угодно, только не жалость; вскочила с места и, взяв себя в руки, максимально спокойно прошла в туалет, стараясь не зарыдать у всех на виду. Там, вцепившись в раковину и уже не сдерживаясь, заревела в голос, насмерть перепугав стоящую рядом полную женщину.

Через секунду в санузел влетела протрезвевшая разом Ольга, осознавшая, что она натворила, кинулась ко мне с извинениями, и, получив по морде, тихо пристроилась в уголке. Дверь туалета, между тем, отворилась, и в неё вошел спокойный как танк Лёнька. Одним своим видом заткнув завизжавшую было полуодетую даму, он невозмутимо взял меня за руку и, потянув за собой, увел куда-то вглубь ресторана.

Не прекращая рыдать, я покорно пошла за ним, и проревела у него на плече минут двадцать, прежде чем он смог, преодолевая сопротивление, влить мне в глотку грамм пятьдесят коньяка. От крепости напитка внутри у меня все заполыхало, зато слёзы в секунду высохли, и я смогла осмотреться.

Оказалось, что сидим мы в каком-то кабинете, на просторном, тёмном, обтянутом дорогой кожей диване, то есть Лёнька на диване, а я, к своему стыду вынуждена признать, – у него на коленях, орошая слезами крепкую мужскую грудь. Испугавшись двусмысленности ситуации, я быстро слезла с него, пересев на стоявший неподалёку стул и завертела головой.

– Куда ты меня привел? – удивлённо спросила я, зашмыгав носом.

– В кабинет, – ответил он тихо.

– Чей кабинет? – похоже, нервный стресс самым негативным образом повлиял на умственные способности.

– Мой, – просто ответил он, и объяснилось его вольготное, хозяйское даже поведение в зале, и подобострастие метрдотеля.

– Круто, – выдохнула я, продолжая оглядывать обстановку.

Посмотреть было на что – обитый зелёным сукном письменный стол на гнутых ножках царил в комнате, повсюду возвышались стеллажи с книгами, в центре находился большой кожаный диван, на котором мы так мило сидели, а в углу – украшенный драгоценными изразцами камин, впрочем, сейчас потушенный. Интерьер напоминал почему-то роман о графе Монте-Кристо или ещё какую-нибудь подобную романтично-идиллическую сказку для барышень, и, глядя на все это, захотелось немедленно сменить свою короткую юбку на пышный, по тогдашней моде, кринолин.

Лёнька молча курил, сидя на диване, и неспешно меня разглядывал из-под полуопущенных ресниц, от его пробирающего до костей взгляда я совсем смешалась и сказала, преувеличенно бодро:

– Хорошо живёшь! – просто потому, что надо было что-то сказать.

– Не жалуюсь, – лениво ответил он, не двигаясь с места и не меня позы, а я смутилась, поймав себя на мысли, что впервые смотрю на человека противоположного пола как на мужчину – плечи, не затянутые тёмным сукном пиджака, который он уже успел скинуть, казались очень широкими, руки – большими, а сама его поза – как он смотрел, прищурившись, как курил, медленно поднося сигарету ко рту и не спеша выдыхая дым – невероятно сексуальной, удивительно завораживающей.

Он перехватил мой взгляд и, двигаясь медленно, по-кошачьи, подошел, не отводя глаз. Казалось, вот сейчас случиться что-то – он приблизится, может быть, поцелует, а я даже не знаю как реагировать – но нет, он лишь улыбнулся, будто разгадал мои мысли и негромко предложил:

– Ну что, малышка, поедем домой? – как будто у нас с ним был общий дом! Впрочем, он прав. Дом был действительно общий.

– Да-да, конечно, – пробормотала я, поднимаясь и стараясь выкинуть из головы все пришедшие в неё глупости.

Из ресторана мы выходили под ручку, словно парочка подгулявших клиентов, особенно дополнял это впечатление его пиджак, накинутый мне на плечи.