Часть I

Никогда не спрашивай, как пройти, у того, кто знает дорогу, ибо ты лишаешь себя возможности затеряться.

Рави Наман де Браслав

– Смотри! Смотри! Быстрей! Сюда!

– Ага! Здорово!

– Эх, пролетели. Ты всего не видел!

– А смотри, отсюда какой вид!

– Потрясающе!

– И заметь – ни души!

– Как во сне.

– Глазам своим не верю. Разве такое бывает?

Автобус летел по направлению к Сьерра-Неваде. И благословенная земля мавров устроила беззастенчивый стриптиз, демонстрируя в оконном стекле всю свою неприкрытую красоту. Красоту и энергию, подобную сильному сексуальному влечению. Туристы прильнули к стеклу, как к глазку ярмарочного аттракциона под названием peepshow: какое еще покрывало сбросит пышнотелая красавица? Горы, долины – бесподобная Андалусия бесстыдно и нагло все раздевалась и раздевалась, не желая щадить тех, кто подглядывал сейчас за нею через толстое оконное стекло туристического автобуса. Кондиционер гнал приятную прохладу морского бриза, и жара, казалось, только еще пуще злилась от этого. В припадке бешенства в час сиесты она загнала все живое в тень.

Neoplan несся по раскаленному асфальту, и колеса исчезли, расплылись в мареве, исходящем от шоссе. Тяжелая груда металла не ехала, а плыла на воздушной подушке. И все это напоминало волшебство, чудо, сцену из рыцарского романа. Так, наверное, волшебник Фрестон, выкравший библиотеку Дон Кихота, удирал на облаке от своего опасного преследователя.

Для полноты картины не хватало лишь ветряных мельниц. И они появились. Ветряки выросли словно грибы после дождя. Выросли в таком количестве, что, казалось, в этом бурном росте нашла свое отражение беззлобная ирония неведомого арабского автора. Высокие конструкции на длинной, похожей на ногу цапли, опоре весело вращали большими лопастями, напоминающими пропеллер самолета. Казалось, что целая колония механических птиц разом опустилась на землю и заполнила собой все до горизонта.

– Это ветряки, – пояснила экскурсовод. – Так здесь добывают электричество. Тут постоянно дуют ветра – всем от этого одна сплошная польза.

И сеньору Кихано тоже? – не выдержал и поинтересовался московский профессор лет пятидесяти, который сумел-таки выбраться на родину Сервантеса.

Простите, кто? – переспросила экскурсовод.

Понятно, – буркнул интеллектуал, случайно затесавшийся в эту толпу обеспеченных русских туристов.

Шутка, что называется, не прошла, и все продолжили тупо смотреть на разворачивающийся лунный пейзаж за окном. Шок от увиденного стал проходить.

Херня какая-то эта Испания, – громко шепнул на ухо своей соседке крупный мужчина с лицом деревянной фигуры, вырезанной одним ударом топора студентами-стройотрядовцами для детской площадки. – То ли дело на Тайване. Там хоть крокодиловые фермы показывали. Крокодила ели… Вкусно…

От ветряков по салону автобуса заходили тени, словно где-то, совсем рядом, пролетела стая птиц, удивляясь попутно тому, как этот неуклюжий земной механизм смог залететь так высоко…

Да что вы говорите? Крокодила, настоящего крокодила ели?

Ага.

Ну и как он на вкус?

Кто?

Да крокодил?

Ничего. Мягкий.

И тут профессор, немало раздраженный болтовней гурмана, увидел наконец то, что давно уже должно было произойти.

Вдали на холме появилась парочка. Это были всадник с копьем на непомерно тощей кляче и толстяк верхом на осле.

Профессор оглянулся, чтобы привлечь хоть чье-то внимание, и совершил роковую ошибку. Он встретился взглядом с верзилой, который сожрал где-то на Тайване бедную рептилию. В ответ ветряки заработали с удвоенной энергией, словно стараясь сдуть случайно соткавшееся из раскаленного воздуха видение.

Парочка исчезла. Исчезла, как казалось тогда, навсегда.

Профессор тер глаза. Ветряки вращали лопастями. Neoplan летел по дороге. Здоровяк вдавался в подробности о том, каков он, аллигатор, на вкус и как его готовить следует. Соседка записывала рецепт. Все только начиналось…

Из записок путешественника XIX века

Торопливое воображение рисует Испанию краем южной неги, столь же пышно прелестным, как роскошная Италия. На самом деле таковы лишь некоторые прибрежные провинции; по большей же части это суровая и унылая страна горных кряжей и бескрайних степей, безлесная и безлюдная, первозданной дикостью своей сродни Африке. Пустынное безмолвие тем глуше, что раз нет рощ и перелесков, то нет и певчих птиц. Только стервятник и орел кружат над утесами и парят над равниной да робкие стайки дроф расхаживают в жесткой траве; мириад пташек, оживляющих ландшафты других стран, в Испании не видать и не слыхать, разве что кое-где в садах и кущах окрест людских селений.

Во внутренних областях путешественник вдруг окажется среди нескончаемых полей, засеянных, насколько видно глазу, пшеницей или поросших травой, а иногда голых и выжженных, но тщетно будет он озираться в поисках землепашца. Покажется, наконец, на крутом склоне или на каменистом обрыве селеньице с замшелым крепостным валом и развалинами дозорной башни – укрепления былых времен, времен междоусобиц и мавританских набегов.

Ламанча, конец XVI века

Было уже раннее утро, когда сеньор Алонсо Кихано перевернул последнюю страницу сотой книги, посвященной рыцарским подвигам. Он задул уже давно ставшую бесполезной свечу и начал пристально вглядываться в привычный пейзаж, пейзаж своей родной Ламанчи. А в это время в его мозгу начали происходить необратимые процессы. Закрыв обложку последней сотой книги, сеньор Алонсо Кихано словно закрыл за собой дверь, отделяющую его от мира людей. Людей нормальных и, следовательно, слепых. И сеньору Кихано стало немного грустно. Грустно оттого, что он никогда уже не сможет быть таким, как все. Никогда уже не будет слепцом. Прочитать сто заветных книг – это все равно что совершить самоубийство. До последнего момента кажется, что все еще можно исправить и спуститься со стула, ослабив предварительно петлю на шее. Но вот шаг в бездну сделан, ноги задрыгались, потеряв опору, раздался хрип, книгу закрыли, свечу задули, чьи-то невидимые пальцы ударили по струнам испанской гитары, и под ритмы фламенко привычный пейзаж за окном стал раздвигаться влево и вправо, словно тяжелый театральный занавес в начале какого-то грандиозного представления. И мир невидимый, скрытый начал приобретать очертания реальности, а в окно сеньора Кихано полезли отовсюду уродливые морды великанов, во рту одного из которых торчал крокодилий хвост. Соседняя долина между тем стала заполняться враждебными полчищами. Отчетливо слышны были лязг доспехов и ржание лошадей. Чудовища готовились к атаке. Шла перегруппировка сил. Бой был неизбежен. Сеньор Кихано встал с кресла и взялся за меч. И хотя ему уже успело стукнуть пятьдесят, он был еще крепок, худощав и решителен. К тому же силы ему придавала уверенность, что никто в мире, кроме него самого, и не подозревал о таком опасном соседстве…

Из устных показаний племянницы сеньора Алонсо Кихано представителю святой инквизиции местному лиценциату. Приведены по знаменитой книге Мигеля Сервантеса, которую он позаимствовал у какого-то арабского историка:

«Дядюшке моему не раз случалось двое суток подряд читать скверные эти романы. Потом, бывало, бросит книгу, схватит меч и давай тыкать в стены, пока совсем из сил не выбьется. «Я, – скажет, – убил четырех великанов, а каждый из них ростом с башню». Пот с него градом, а он говорит, что это кровь течет, – его, видите ли, ранили в бою. Ну а потом выпьет целый ковш холодной воды, отдохнет, успокоится: это, дескать, драгоценный напиток, который ему принес мудрый не то Алкиф, не то Пиф-паф, великий чародей и верный друг нашего дядюшки».

Итак, сеньор Кихано закрыл последний прочитанный им сотый том и благополучно перешел в мир монстров и чудовищ, готовясь принять неравный бой как неизбежность. Клинок блеснул в лучах рассвета и со свистом разрезал воздух. Монстры, казалось, только этого и ждали. Они толпой рванулись к дому, а великаны, как баскетболисты, полезли прямо в окно. Голова того, у кого во рту застрял крокодилий хвост, сразу упала на пол. Меч не подвел…

Испания, наше время

Neoplan плавно завершил свой полет и остановился у придорожного ресторана. Согласно договору, заключенному с турфирмой, путешественников следовало накормить, напоить, чтобы затем продолжить экскурсию по городам Андалусии. Следующая остановка должна была быть сделана в Гранаде с обязательным посещением знаменитой Альгамбры.

Во время трапезы здоровяк, которому так не нравилась Испания, подошел к экскурсоводу и попросил чего-нибудь, чтобы унять головную боль.

– Словно по шее кто треснул, – жалостливо пояснял любитель крокодиловых ферм.

Из книги о Дон Кихоте, заимствованной Сервантесом у некоего арабского автора Сида Ахмета Бенинхали, что в переводе означает Баклажан

«Вычистив доспехи, сделав из шишака настоящий шлем, выбрав имя для своей лошаденки и окрестив самого себя Дон Кихотом, сеньор Алонсо Кихано пришел к заключению, что ему остается лишь найти даму, ибо странствующий рыцарь без дамы – это все равно что дерево без плодов и листьев или же тело без души».

Испания, наши дни, туристический автобус

За окном продолжали проплывать лунные пейзажи, по-прежнему пустынные и завораживающие. Впереди показалась Гранада.

И вдруг левая щека вспыхнула и зарделась…

Вполне вероятно, что пошлятина зародилась в тот момент, когда на одной из лекций речь зашла о «Дон Кихоте» и о Дульсинее дель Тобоссо. Как знать? Но факт остается фактом – одна из девиц, неумело срисовавшая свой образ с обложки глянцевого журнала с девизом: «Модно быть умной», заслушалась и зажглась, и зажглась не на шутку. Поэтому так и горела сейчас профессорская щека. Девичья любовь – вещь опасная. Она, что конь с яйцами, все топчет на своем пути.

Профессор-лопух в переходе с одного этажа на другой, словно кошка Мурка на помойке селедочной головой, увлекся беседой с первокурсницей и не заметил опасности. Сумасшедшая уже успела занять исходную позицию несколькими ступенями выше.

Щека горела до сих пор, хотя прошло уже месяца полтора-два.

За окном автобуса солнце клонилось к закату. И красным стало все вокруг: морды довольных собой туристов, сам салон и левая сторона профессорского лица.

В ушах звенело, перед глазами пошли круги. Щека горела… Бодро, как азбука Морзе, застучали высокие каблучки довольной собой чертовки.

«Словно бес на копытцах», – вспомнил профессор свои впечатления, вглядываясь сейчас в испанский пейзаж за окном.

«Гуманитарные девицы как биологический подвид обладают весьма деликатной нервной системой, и система эта готова в любой момент дать сбой», – было написано в одном из модных журналов.

Так и произошло. Всесильные СМИ сформировали психику. Девица, оскорбленная равнодушием пятидесятилетнего паладина, который смотрел на нее не иначе как на мошку-поденку и который при этом так живо рассказывал о Дон Кихоте, подкараулила свою жертву на лесенке, когда та, ослабив бдительность, разговорилась с какой-то первокурсницей о том, как бы этой самой первокурснице пересдать ему, профессору, предмет и получить хотя бы «четыре». И вдруг – бац!!!

Вот он, конфликт поколений. Чаще телик зырить надо, профессор. Там все так себя ведут. Чуть что – раз по морде. Передача не то «Дом», не то «Сортир» называется.

Испанский пейзаж за окном аж подпрыгнул от неожиданности. Автобус подбросило, словно колесо попало в выбоину.

Neoplan остановился. Из искусственной прохлады салона пришлось выбираться в зной, который, несмотря на вечер, не ослабевал.

На ресепшене выдали ключи от номера. Комната оказалась декорированной под мавританский стиль, больше похожий на китайскую подделку. В глубоких нишах в стене уже горели светильники, отдаленно напоминавшие серебристые арабские лампы. Среди них могла оказаться и лампа Аладдина, из которой в любую минуту собирался выскочить Джинн-переросток, этакий качок из фитнес-клуба, с бутылкой coca-cola в руках: «Пейте только охлажденной».

Щека продолжала гореть. Из теперь уже далекой Москвы донесся еще один отрывок воспоминаний: первокурсница, не будь дурой, тут же протянула ошалевшему наставнику зачетку и сунула ее прямо в нос. Не растерялась, стерва, – ведь пить надо только охлажденной. Ее так учили рекламные и телевизионные гуру, эти джинны из бутылки.

Отметку исправьте, а?

Одна бьет, другая пользуется моментом – конвейер да и только.

Ну что же ты хочешь – все преподавание уже давно превратилось в образовательные услуги, и профессор даже не заметил, как из разряда неприкасаемых перешел в разряд слуги, ресторатора, метрдотеля.

Кушать подано, чего изволите-с? Что у нас новенького, спрашиваете-с? А вот – рекомендую: испанское блюдо, острое, как южная страсть. Блюдо дня. «Дон Кихот» называется.

Кошмар! Тухлятина какая! Получи, гад!

Дай! Дай ему, девушка! Пусть свеженькое подаст! Ишь – классик! Знай наших!

Короче, полетела, полетела по миру во все стороны «прожорливая младость», словно настал тот самый день, день саранчи.

Бросив чемодан прямо на пол, профессор тут же выскочил на улицу. Его давила вся эта обстановка фальшивого модехо. Хотелось до темноты посмотреть, что это такое, Альгамбра, Красная крепость, жемчужина мавританской архитектуры.

Ноги несли сами. Пришлось бежать. Начался резкий спуск в глубокую и узкую ложбину среди густых рощ. Сердце забилось. Вверх вел крутой склон в узорах дорожек, обставленных каменными скамейками и украшенных фонтанами. Слева над самой головой нависали башни Альгамбры, справа, на другом краю ложбины, возвышались на скалистом выступе еще какие-то башни. Их называли алыми по цвету камня. Они были гораздо древнее Альгамбры. Их выстроили либо римляне, либо, того древнее, финикийцы. Казалось, что в этой ложбине, как в речной заводи, время прекратило свой бег и все застыло. Лишь торопливые движения пришельца нарушали вековой покой. Он бежал так, будто знал, что его уже ждали. Альгамбра, Красная крепость – она защитит. Защитит от московской пошлости, от сумасшедших девиц с обложки на высоких каблуках и с зачетками… Здесь, в ложбине, были бессильны флюиды большого мира. Они сюда не доходили, как радиоволны не могут проникнуть сквозь толщу земных пород, хранящих память веков, и различные окаменелости, которым миллионы лет, гасят голоса теле- и радиоведущих.

Что тянуло его в эту самую Альгамбру? Что заставляло ноги лететь, не чувствуя под собой почвы, к самым Вратам Правосудия?

Дело в том, что он где-то вычитал историю о Прощальном вздохе мавра. Мавр этот был не кто иной, как Боабдил, последний правитель Гранады, который, сдав город христианам, заехал напоследок на самый высокий холм, окинул взором оставленную им Альгамбру и дал волю рыданиям.

Профессору казалось, что он обязательно вот сейчас, вот в этот самый момент, в этот удивительный вечер, всем существом своим, всем сердцем, всей болью ощутит этот плач, эту скорбь и услышит тот последний, тот неповторимый, тот прощальный, прощальный вздох. Вздох мавра…

Это был вздох, но не сожаления оставляющего свои владения правителя, а вздох, как казалось профессору, всех умерших, всех неожиданно отлетевших душ. В этом вздохе, наверное, застыло удивление, удивление от скорого расставания с тем, что было так дорого и что приносило такую радость.

Профессор вдруг вспомнил умершего друга, который во время сердечного приступа взошел на ступеньку своей подмосковной дачки, глубоко вздохнул и присел неожиданно, словно взял – и сдулся, сдулся, как детский резиновый мяч, напоровшийся на гвоздь. Друг сдулся и присел, удивленно глядя на выращенную им одинокую розу, уже успевшую утратить от сентябрьских заморозков свою былую красоту. Роза, кажется, как и Альгамбра, была красной. И Прощальный вздох мавра должен был оживить ее.

Крутой тенистый склон возвел его к подножию громадной квадратной мавританской башни. Это был главный вход в крепость. Башня называлась Вратами Правосудия. Во времена мавров здесь, на этом самом месте, вершили суд.

Профессор почувствовал, что в этот особый вечер должны судить и его…

То, что сохранилось на смятом листке бумаги, так и оставшемся лежать на полу рядом с письменным столом в московской квартире профессора.

Заглавие: «Зеленые ленточки и шлем из картонки». Еще ниже от руки неразборчиво добавлено с явной попыткой стилизации под старинный слог: «Писано накануне моего отбытия в Гишпанию».

Камни летели со всех сторон. Они летели по разной траектории, потому что погонщики мулов оказались кто ниже, кто выше, кто левша, а кто правша. Но каждый из этих булыжников был буквально заряжен ненавистью. Перед этим градом сеньор Алонсо Кихано оказался совершенно бессилен. Накануне посвящения в рыцари на постоялом дворе он позволил двум девам снять с себя доспехи, которые он теперь благополучно и охранял. Писатель Сервантес и некий арабский историк представили этот случай как курьезный, как еще одно бесспорное доказательство сумасшествия дона Алонсо. Мол, ну кто в самом деле будет становиться рыцарем на постоялом дворе. И в этом была этих авторов великая ошибка. А разве Христос не въехал в Иерусалим на ослице и разве не родился Спаситель, согретый теплым дыханием животных, все на том же постоялом дворе, а?

Итак, накануне посвящения в рыцари сеньор Кихано позволил двум девам, авторы называют их шлюхами, и мы тут вновь можем вспомнить Марию Магдалину, чья профессия ни у кого не вызывает сомнения, снять с него доспехи, которые он теперь благополучно и охранял целую ночь от вероломных посягателей.

В руках у рыцаря оказались только щит, копье, а на голове шлем из картонки с зелеными ленточками. Ниже, по мнению очевидцев, в лунном свете можно было различить лишь исподнее, рваное и грязное, да тощие рыцарские лодыжки в чулках с дырочками. Эти злополучные дырочки наш рыцарь, получивший боевое крещение на постоялом дворе, будет аккуратно штопать во дворце герцога в другом, втором, томе сей правдивой истории.

Девы с постоялого двора, или шлюхи, по мнению авторов, загодя сняли с рыцаря нагрудник и наплечье, но расстегнуть ожерельник и стащить безобразный шлем, к коему были пришиты зеленые ленточки, они так и не смогли. По-настоящему следовало эти ленты разрезать, ибо развязать узлы девам, или шлюхам, оказалось не под силу, но сеньор Кихано ни за что не согласился избавиться от этих украшений рокера с косичками растамана. Почему? Это обстоятельство представляет интерес только для психиатра. Что это за ленточки и почему они зеленые, а?

Девы и покормили рыцаря накануне избиения. Заметим, что покормили они его, не снимая злополучного шлема с зелеными ленточками. Эти странные, не проявленные до конца не то девы, не то девки, не то святые, не то грешницы буквально вкладывали треску, то есть рыбу, этот символ христианства, прямо в открытое забрало рыцарю. Что это, как не причастие, а? А вся сцена при этом напоминала ухаживание сиделок за больным с переломанными шейными позвонками где-нибудь в отделении травматологии.