Цитаты из книги «Лекции о литературе. Диалог эпох»

Совсем по-другому смотрел на человека Л. Толстой. Из предыдущего анализа повести «Хаджи-Мурат» становится ясно, что толстовский психологизм в отличие от тургеневского во многом продиктован естественнонаучным подходом к природе духовности, и этот подход нашел свое гениальное воплощение средствами искусства в творчестве великого писателя.[229]

Итак, мы видим, что Тургенева в анализе внутренней жизни человека привлекал не столько сам психологический процесс (как, например, в случае с Л. Толстым), сколько «влияние общественных отношений и житейских столкновений на характеры»[225] в их эстетическом преломлении. Вопросы поэзии жизни, красоты, соразмерности являлись основными для Тургенева в оценке творческого метода того или иного писателя. Этим во многом и объясняется то двойственное восприятие романа «Война и мир» Л. Толстого, которое мы находим в письмах Тургенева 60-х гг. «Сам роман возбудил во мне весьма живой интерес, – писал Тургенев П. В. Анненкову 14 (26) февраля 1868 г., – есть целые десятки страниц сплошь удивительных, первоклассных, – все бытовое, описательное (охота, катанье ночью и т. д.); но историческая прибавка, от которой собственно читатели в восторге, – кукольная комедия и шарлатанство».[226] «Доставили мне 4-й том Толстого, – пишет он П. В. Анненкову 13 (25) апреля того же года. – Много там прекрасного, но и уродства не оберешься!.. Там, где он касается земли, он, как Антей, снова получает все свои силы: смерть старого князя, Алпатыч, бунт в деревне, все это – удивительно».[227] «Роман Толстого – вещь удивительная; но самое слабое в нем – именно то, чему восторгается публика: историческая сторона и психология»,[228] – читаем мы в другом письме. Как видно их этих писем, именно бытовая, описательная, т. е. наиболее поэтическая сторона романа «Война и мир» и вызвала у Тургенева несомненное признание и восторг, психология же и историческая часть оказались неприемлемыми для него. И дело здесь не столько в мастерстве Л. Толстого как художника, сколько в определенном виде психологического анализа. И. Тургеневу, как стороннику «тайного» психологизма, не нравилось у Толстого стремление к откровенному проникновению «вовнутрь», когда впечатление о психологическом процессе возникает не само собой, а в результате детального, почти научного анализа человеческой психики. Но в чем причина такого активного неприятия Л. Толстого? Скорее всего в неприятии И. Тургеневым кажущейся насильственности над природой художественности, которую писатель связывал со всем толстовским психологизмом.

Если раньше Л. Толстой либо давал высказаться герою полностью, либо пояснял что-то читателю сам, то в поздний период творчества все пояснения чаще всего заменяются какой-нибудь одной удачно выбранной деталью. В «Войне и мире» при разговоре Пьера с Даву Л. Толстой отмечает, что благодаря только одному человеческому взгляду эти герои поняли друг друга.

Толстой именно в позднем творчестве обращает особое внимание на важную роль художественной детали в проявлении внутреннего мира героя.

«Никакой мелочью нельзя пренебрегать в искусстве, – говорил Толстой, – потому что иногда какая-нибудь полуоторванная пуговица может осветить известную сторону жизни данного лица. И пуговицу непременно надо изобразить. Но надо, чтобы и все усилия, и полуоторванная пуговица были направлены исключительно на внутреннюю сущность дела, а не отвлекали внимание от главного и важного к частностям и пустякам»[205]

Еще в 1875 г. в письме к критику и публицисту Н. Страхову Л. Толстой одним из первых обратил внимание на приращение смысла в системе внутренних связей литературного образа: «Каждая мысль, выраженная словами особо, теряет свой смысл, страшно понижается, когда берется одна из того сцепления, в котором она находится. Само же сцепление составлено не мыслью (я думаю), а чем-то другим, и выразить основу этого сцепления непосредственно словами нельзя; а можно только посредственно – словами описывая образы, действия, положения» (62, 269). Это очень точное, образное определение того, что теперь называется системой художественного произведения. То, что, по мнению Толстого, нельзя выразить словами, это приращение смысла, это содержание связи между деталями, именуемое великим писателем «сцеплением». Детали или сцены могут вступить внешне случайным образом в связь, но эта случайность является выражением закономерности, осознанной и излагаемой художником.

слова, связанные между собой тем или иным способом, тоже получают дополнительное значение: они начинают выражать содержание, которое непосредственно ни одним из слов не обозначается.[197]

всякого рода расчленение – это первая ступень познания.

В художественном пространстве романов Достоевского обычно присутствует конфликт 2 идей: Раскольников – Соня Мармеладова; старец Зосима – Иван Карамазов.

Вячеслав Иванов, определяя новое жанровое своеобразие романа Достоевского, назвал его произведения романом-трагедией, т. к. в его романах показана трагедия личности, одиночество, отчуждение. Перед героем всегда стоит проблема выбора, и ему самому надо решать, по какому пути он пойдет. Это проявляется прежде всего в диалогизме повествования. В его романах всегда присутствуют спор и защита своей позиции (Иван и Алеша Карамазовы в «Братьях Карамазовых», Шатов и Верховенский в «Бесах», Раскольников и Соня Мармеладова в «Преступлении и наказании», князь Лев Николаевич Мышкин и остальное общество в «Идиоте»). М. М. Бахтин указал в свое время, что эти диалоги берут свое начало из философских диалогов Платона, это так называемые сократические беседы.