кривой метлы над этою листвой

и дворника при сей метле кривой -

когда стоял сентябрь сентиментальный

без зонтика на мокрой мостовой.

Уже прощались с неживой травой,

уже прощались с зарослями далий

и с ножницами возле самых талий

последних далий; вечность облик свой

утратила, но было жаль – деталей,

когда стоял сентябрь сентиментальный

без зонтика на мокрой мостовой.

* * *

Ты не то чтоб о древних рунах

и не то чтоб о дальних странах… -

добрый вечер, концерт для струнных,

для расстроенных и для странных.

Ты не знаешь, что значит вечность,

беспредельность и даже – дальность,

но ты знаешь, что значит личность,

одиночество и отдельность.

И ты знаешь, чего мы ищем

в тесном хаосе звукоряда

и что так и не стало общим -

ни для племени, ни для рода.

Значит, поговорим о бренных

или, лучше, о посторонних

о делах… о вещах нетленных -

не для всех, а только для струнных.

* * *

И я тогда пойду себе, пойду… -

уже я шёл за этим и за тем,

но множество осталось праздных тем,

мелькающих вдали – то тут, то там:

в раю, в аду или совсем в бреду.

Меня уводят, стало быть… крепись:

меня уводят разные слова,

и есть у них весёлые права

(хоть тут не обошлось без колдовства) -

на всю-то жизнь мою, на всю-то спесь!

Меня уводят – что это за путь? -

меня уводят: руки мне скрутив, -

один нежнейший уличный мотив,

и, руки заломив, – бездомный миф…

прости, я не успел тебе махнуть!

Меня уводят – по одной тропе

и по другой, по разным мостовым,

по всем дорогам – тёмным и кривым,

сквозь весь туман, весь морок и весь дым…

Возьми улыбку: это я тебе.

Всех благ, мой ангел!

На щелчок дверной,

на взмах сачка, на экивок сучка,

на ослепительный обман крючка -

меня уводит за собой строка

туда… куда ты не ходи за мной.

* * *

Значит, этого не было вовсе – не правда ли?

Небродили невмарте невпарке несвами,

несмотрели невнебо, незвёзды непадали,

неменялись немыслями и несловами.

Небежали недни, нечужая неженщина

небыла невблизи…

Тут одни небылицы.

Незвенел немороз, невиднелась нетрещина

неотсердца нексердцу – невдоль нестолицы.

Ненесли нетоску непустыми невёдрами,

непугались непрошлого – и, неконечно,

невдвоём невладели небесными недрами,

как недавно: нечаянно, немо и нежно…

* * *

А. Г.

…я за это заплачу

связкою морских ракушек,

парою разбитых чашек

я за это заплачу,

и матерчатым цветком,

и щепоткой свежей пыли,

и понятьем вольной воли

я за это заплачу,

нерешительным звонком,

и решительным отказом,

и немедленным конфузом

я за это заплачу,

и пустым черновиком,

и грядущим чёрным веком,

и вечерней птицы криком

я за это заплачу,

и белеющим флажком…

а когда уж будет нечем -

жизнью, смертью или прочим

задушевным пустяком.

* * *

Весёлый рой ночных букашек,

луны высокий абажур:

что ж, мой японский карандашик,

твой час теперь – иди, дежурь!

Паси крючки и закорючки,

чей лёгкий лаконичный строй

громоздкой и не снился ручке -

ни стержневой, ни перьевой;

блюди на узеньких дорогах,

пока верна тебе строка,

свой одинокий иероглиф -

прирученного паучка.

Но ты, не начиная вахты,

каким сомненьем обуян,

всё кружишь над страницей?

Ах, ты

опять выпестываешь план

произведения простого,

на языке своём сухом:

два полуночных полуслова,

зачёркнутых одним штрихом!

* * *

Дай Бог, чтоб не был твой отвергнут дар

тем или той, кого… – не в этом дело, -

тогда твой дар становится: удар -

лети назад, стрела… летите, стрелы!

Даритель глуп, а одарённый слеп,

и дар напрасен, ибо не к рукам он:

лежавший на твоей ладони хлеб

в одну секунду превратился в камень.

А радость постояла и ушла,

забыв сказать куда… такая малость:

всего-то лишь что вздрогнула душа,

но вздрогнула – и только: не сломалась.

ГИЙОМ АПОЛЛИНЕР

А Париж начинался за словом «Париж»:

чуть пройдёшь – и направо, всего-то и дела!

И тогда открывалась бескрайность предела -

так бывает… но, видимо, всё-таки лишь

в этом самом Париже, где прямо с угла

начинаются крохотных улочек вальсы:

там-то и открывалась… подвал открывался -

«Closerie de Lilas»!

Это кончилось всё – это было уже

много жизни назад или много искусства,

от которых – беспутное наше лоскутство

и паскудный испуг на крутом вираже.

А мелодия – что ж ей? Осталась цела,

и цвела, и цвела – чтобы мы не грустили, -

лиловатым цветком уцелевшего стиля

closerie-de-lilas, closerie-de-lilas.

По подвалу металась мечта без хвоста -

подвизаться на поприще импровизаций,

и предметы умели не быть, но казаться -

ни себе не чета, ни другим не чета…

ни черта не понять очертаний крыла!

И у Бога была своя свита – богема,

и светилась над нею высокая тема -

closeriedelilascloseriedelilascloseriedelilas…

СТИХИ ОБ УЖАСНОЙ ДАМЕ

(1)

Опять не те у Вас в гостях:

опять какой-нибудь Пустяк

присел на краешек дивана,

имея вид кота-баюна;

опять какая-то Причуда -

откуда-то, но не отсюда -

безостановочно трещит

и открывает суть вещиц…

Ах, Вы всегда то с тем, то с тем:

у Вас на всех достанет тем,

а в Вашем кофе – вечный пепел,

и, будь я Вами, я бы не пил!

Но Вы твердите: хватит маний -

и кажетесь мне ненормальной -

всех обвинив и всех простив,

забью на полуслове стих

и – понимая, что некстати, -

лепя случайный хвост к цитате!

Потом у вас в гостях Озноб -

с обычным ворохом обнов,

потом Мигрень, потом Пардон,

потом – открыв тетрадь с трудом

и спичкою рисуя жжёной -

Вы кажетесь мне раздражённой,

и злой, и полной мелочей,

и милой… свет моих очей!

(2)

Покатаемся на дрожках

по столице пустоты -

у истерики на рожках

молчаливые цветы,

руки тряски, плечи зябки,

молниями отмерцав -

гнева знойные голубки

разлетаются в сердцах!

Поворачивайте влево,

нет, направо… нет, пешком -

куролесит королева,

королесит куролева,

правя правым сапожком:

это гости, это нервы,

разговоры до утра… -

ах, маневры, ах, минервы,

ах, военная пора!

Сбросив шапку, сбросив шубку -

в бой за право быть ничьей,

прямо в уличную пробку,

в бездну, в пекло, в мясорубку -

не бывает горячей.

Выскользнула из одёжки -

и пропали все следы…

И везут пустые дрожки

страшной нежности издержки,

горькой прелести плоды.

(3)

Завтрак отложен на завтра – беспечной рукою,

книжку листающей, – и золотые слова:

«Если б смогла, то оставила Вас бы в покое -

или, скорее, подсыпала яду в Ваш кофе», -

завтрак отложен на завтра, и дремлет Москва.

А разговор состоит из вчерашних обрезков,

древних обломков, осколков случайных пород,

отблесков, отзвуков и подозрительных всплесков,

из отклонённых и вновь предъявляемых исков…

всё отслужившее – снова пускается в ход.

Ан – не заводится день: барахлит зажиганье,

перетрудилась и больше не хочет свеча,

звёзды с рассветного неба украли цыгане…

Шмыганье носа и узеньких плеч содроганье,

кошки лукавство и честные трели грача!

Но до чего же мне всё-таки по сердцу каюсь,

эта напрасная жизнь… до чего ж дорога!

Ну, не милы ли – и весь Ваш задумчивый хаос

(день не завёлся – и вышел пешком, спотыкаясь),

и неполадки при взятьи быка за рога…

Тряпка состарилась красная, вялых движений

мирные волны уже никому не во вред,

копья летят наугад, не касаясь мишеней, -

кружево жизни: тяжёлая дурь поражений,

лёгкая дурь перемирий и тщетность побед.

(4)

Долгого романа

белые знамёна

бьются у дверей.

Это всё Измена,

это всё Йемена

с музыкой своей…

Три-четыре ноты -

наши карты биты,

и с ночных высот

сыпятся планеты:

все со всеми квиты -

не горюй, рапсод!

Если нету слада -

так пора отсюда,

стало быть, в полёт…

Да одна Засада,

да одна Досада

песенку поёт.

Да одна Причина

(поздно, дурачина!)

держит за грудки,

да старинной клятвы -

накануне битвы -

светят огоньки.

(5)

Так, за «простите», и душу отдашь…

Лгать – Ваша участь, и лгать – Ваш талант:

бывшего – не было, всё это блажь -

шпилька, булавка, заколка и бант!

Вам ли смущаться, теряться, краснеть -

ангел мой, всё ведь на свете игра, -

а на подносике – райская снедь,

а за плечами – пустыня Вчера.

Всё передёрнуть, но всё объяснить:

чудом вскочив на Корабль Дураков,

снова связать ту же самую нить -

всю состоящую из узелков…

…верую – не приставая с ножом,

верую – не приглашая на суд:

так же, как дети, когда мы им лжём,

верую, верую, ибо – абсурд.

Впрочем, однажды и это пройдёт:

выйдешь, вздохнёшь и – айда на Арбат!

Что ж это было с тобою? Да вот…

шпилька-булавка-заколка-и-бант!

(6)

Впрочем, может быть, ужин в «Шоколаднице»

за каким-нибудь блинчиком шальным

нас подружит опять – и всё уладится,

и полюбит нас Бог и иже с ним.

А на улице будет гололедица -

и все прочие собьются с пути,

но огромная Малая Медведица

будет нас очень тщательно пасти.

И одна за другою неурядицы

разбегаться начнут – кто куда,

и минувшее будущим нарядится,

но его мы узнаем без труда… -

ибо школьница, злюка, привередница

собирательница редких камней

всё равно уж едва ли переменится

и едва ли приблизится ко мне,

ибо жрица, святая, проповедница,

возжигательница нового дня

всё равно уж едва ли переменится

и едва ль удалится от меня.

(7)

Ну и что ж у нас теперь… да ничего:

утомился колокольчик речевой

волочиться по запутанным следам

всяких глупостей и всяких разных дам.

У него теперь заботы поважней,

чем тащиться позади беспутных дней,

семенящих вслед за дробью каблучков

по подвалам кабаков и кабачков!

У него теперь серьёзные дела:

надо сделать, чтобы жизнь была цела, -

между тем как жизнь давно уже, боюсь,

вся рассыпалась куда-то – ниткой бус…

Я за бусинками бегал с бечевой -

и смеялся колокольчик речевой:

потому что, напевал он, только звук

возвращает мир, отбившийся от рук.

Погоди, мой колокольчик дорогой,

я-то знаю ведь, какой в тебе огонь

и как быстро ты распугиваешь дни -

драгоценные пока… – повремени!

Я, пожалуй, задержусь ещё на час:

пусть бокалы побренчат – и постучат

каблучки, а я наслушаюсь их впрок

у начала новых строк или дорог…

(8) Письмо к Ужасной Даме

Здравствуйте опять, Не Было Забот!

Там у Вас июль, а у нас – февраль…

там у Вас всегда всё наоборот -

только, чтоб войти, надо знать пароль.

Там у Вас есть страж – очень строгий стриж,

и к нему с утра – запись на приём:

чуть не так споёшь, чуть не так состришь -

и не пустит к Вам… разве – напролом!

Я боюсь того – жуткого – стрижа,

так что мне туда больше – ни ногой.

Только я скажу, что – стрижа держа -

Вы ведь не могли стать совсем другой.

Хрупкая судьба – королевский паж:

сеешь да не жнёшь, несмотря на прыть…

бедный, бедный стриж, бедный, бедный страж:

задержать – не жать, сторожить – не жить.

Славная судьба – аутодафе!..

Бог упас, я – пас: ураган затих.

А найти меня… на углу, в кафе -

где в ходу пароль «кофе для двоих».

(9)

Всё начнётся сначала: закрутится явь заводная,

и опять, проклиная себя, ты проглотишь клинок,

балаганный шутник… и хохочет собранье, не зная,

что клинок застревает навеки – груди поперёк.

Шут с тобой, балаганный шутник, потешатель собраний!

Никаких словопрений – приказом капризного рта

ты направлен туда, где отныне – ни боли, ни брани:

жизнь опять прожита.

Сколько было их – жизней-то… много – не сбиться б со счёта:

со щитом приходил и потом – прибывал на щите.

А последний круг ада, должно быть, и есть – круг почёта:

запоздалый венок – Суете, Пустоте и Тщете.

Три сестры развеселых ведут тебя, стало быть, прямо -

в преисподнюю, где бездыханный кружит хоровод,

и платочком в слезах провожает несчастная дама

твой счастливый уход.

(10)

Ещё одну минуту -

я что забыл сказать:

за эту же монету

Вас ангел впустит в рай.

Цена – она едина,

набор услуг – другой,

но яркость сновиденья

сильна и там, и там.

Мы свидимся – не думай…

сновидимся ещё:

Вы – той же самой дамой,

я – тем же, кем и был.

Простив мою фривольность,

примите от меня

последнюю реальность -

монетку… на проезд.

* * *

Виде Груздите

– А что между нами было,

Заезжий-на-Час-Ездок,

когда Вы промчались мимо?

– Любовь как короткий вздох.

Ещё между нами было

не столько часов езды,

как до… например, могилы,

до сердца или звезды.

– А что между нами стало,

Заезжий-на-Час-Ездок,

потом, в тесноте вокзала?

– Любовь как короткий вздох.

Ещё между нами стало

несходство двух языков

и то, что Вам лет… так мало,

и то, что я… был таков.

– А что между нами будет,

Завезжий-на-Час-Ездок,

когда всё опять забродит?

– Любовь как короткий вздох.

Ещё между нами будет

зима, а потом весна

и много похожих судеб,

Ваш муж и моя жена.

– Не слишком ли тонки нити,

соткавшие этот миг?

Прощайте, Ездок, простите

мой возраст и мой язык…

И, взгляд опустив на плиты

холодной своей Литвы,

Литвой, как будто молитвой,

себя утешили Вы.

* * *

Не идти – бормотать по пути

без разбора и прямо хоть так:

не печалься, до встречи, прости,

навсегда, никогда – бормотать.

Просто несколько слов, словно снов,

бормотать, стало быть, невпопад -

никаких не тревожа основ,

беспорядочно, как снегопад.

Из-под ног устремляется лёд,

удаляется мир – словно миф,

и душа уже не узнаёт

ничего, всё на свете забыв:

ей легко в этом сонме потерь

на последнем висеть волоске

и легко обвенчаться в метель

в дальней церкви неведомо с кем.

* * *

У зимы недолгий срок:

хватит взгляда… полувзгляда,

двух десятков беглых строк

на обёртке шоколада -

шоколадного суфле!

Как живёшь? То чёт, то нечет,

но на всей этой земле

нечего увековечить:

небосвод и тот поник

головой своей умнейшей!

Если что-то длится миг -

век мерещится, не меньше.

Но сейчас и век пройдёт -

как тоска по дальним странам,

как забавный анекдот,

показавшийся – романом.

* * *

Я забыл мой зонт в передней

на чужом крючке.

И строки одной, последней,

нет в черновике,

а была…

И, холодея,

я увидел, как

лучшая моя идея

скрылась в облаках.

А весёлая богиня,

скушавши обед,

улетела за другими,

прокричав: привет!

Но трепал один тромбончик,

глядя на луну,

на задворках, возле бочек

музыку одну:

так, пустяк, три такта, шалость… -

зная наперёд:

всё, что за день растерялось,

музыка – вернёт.

* * *

Мотылёк на еловую лапу присел

и блестел изо всех своих сил.

А плоды привезли из серебряных сёл,

где серебряный дождь моросил.