Большая Метель

Когда началась Большая Метель, то она стала всё заметать. Сперва Большая Метель дороги замела – и все принялись спрашивать друг у друга, куда им теперь идти, и отвечать друг другу, что Бог их знает, куда им теперь идти. Потом Большая Метель площади замела – даже не только сами площади, но и названия площадей, чтобы все забыли, кто в данный момент на площади имени кого находится, – и все сразу же забыли, кто в данный момент на площади имени кого находится, и спрашивали друг у друга: на площади имени кого мы в данный момент находимся, – и отвечали друг другу: да Бог нас знает, на площади имени кого…

Ещё Большая Метель все дома замела, все машины замела, все газеты и все журналы – и стало непонятно, какой журнал или какую газету мы держим теперь в руках – и что где написано, и кем. И всё, всё, всё Большая Метель замела…

А когда она всё, всё, всё замела, то сама себе сказала:

– Значит, так… что бы мне такое ещё замести, чего я пока не замела и что, стало быть, надо немедленно замести?

Но ничего такого, что надо немедленно замести, на первый взгляд не обнаружилось: всё было заметено полностью. Зато на второй уже взгляд взяло и обнаружилось: обнаружилось Совершенно Бесстрашное одно Письмо. Оно летело высоко над землёй. Оно летело по назначению.

– Вот так так! – опять сказала сама себе Большая Метель. – Мне казалось, что я всё уже замела, а тут Совершенно Бесстрашное Письмо летит, видите ли, по назначению!

И Большая Метель спросила:

– Вы что же, Совершенно Бесстрашное Письмо, с ума сошли – лететь по назначению, когда такое творится?

– А что, собственно, творится? – с поразительным спокойствием поинтересовалось Совершенно Бесстрашное Письмо, продолжая лететь по назначению.

– Ну как… – даже растерялась Большая Метель. – Оглядитесь вокруг: всё ведь заметено – разве Вы не видите?

– Не вижу, – призналось Совершенно Бесстрашное Письмо и объяснилось: – Я не смотрю по сторонам. Я именно что лечу по назначению и не отвлекаюсь.

– А Вы отвлекитесь! – как могла горячо посоветовала Большая Метель. – И тогда Вы увидите, что я всё вокруг замела: я дороги замела, и площади замела, и все дома замела, и все машины, и все журналы с газетами… и всё-всё-всё!

– Так не бывает, – даже не взглянув на Большую Метель, ответило Совершенно Бесстрашное Письмо. – Я могу, конечно, допустить, что Вы замели дороги и площади, и все дома замели, и все машины, и все журналы с газетами… Но это ещё не «всё-всё-всё»! «Всё-всё-всё» даже самая большая метель замести не может. – Тут Совершенно Бесстрашное Письмо виновато улыбнулось и извинилось за свою прямоту.

– Если Вы всё-таки хотя бы на мгновение отвлечётесь от Вашего занятия лететь по назначению, – проворчала Большая Метель, – то поверите мне. Я действительно всё замела – и нет ничего на свете, чего бы я не замела.

Но Совершенно Бесстрашное Письмо ответило:

– Может быть, Вы и правы: если бы я отвлеклось от своего занятия лететь по назначению, я бы поверило Вам. Но я не отвлекусь.

– Да что ж это у Вас за назначение такое? – воскликнула чуть ли не с яростью Большая Метель.

– У меня высокое назначение, – коротко объяснилось Совершенно Бесстрашное Письмо, совершенно не прекращая лететь по этому высокому своему назначению.

На некоторое время Большая Метель даже специально оцепенела: чтобы понять про высокое назначение. Но ведь понять такое довольно трудно, да и не каждому дано… в общем, Большая Метель в конце концов отказалась от своего намерения и подытожила:

– Хватит разговоров. Я начинаю заметать Вас, Совершенно Бесстрашное Письмо. Я всё заметаю – и для Вас одного не буду делать исключения.

И стала заметать.

Только Совершенно Бесстрашное Письмо летело себе как летело и даже не заметило, что Большая Метель его заметает: у него действительно не было времени смотреть по сторонам.

– Вы что же, не видите, Совершенно Бесстрашное Письмо, что я заметаю Вас?! – надрывалась Большая Метель.

– Не вижу! – давясь снегом, откликалось Совершенно Бесстрашное Письмо. – Говорю же: я лечу по назначению и не отвлекаюсь.

Большая Метель от возмущения даже глаза к небу завела. И увидела звёзды – огромные ослепительные звёзды. Они горели так, словно не было на свете никакой Большой Метели… которая вообще-то на свете была!

– Почему они горят? – закричала Большая Метель. – Я ведь замела всё-всё-всё! И дороги, и площади, и машины, и журналы с газетами… – Она посмотрела Совершенно Бесстрашному Письму прямо в глаза и прошипела. Вы ещё скажите, что и у них, у этих звёзд, тоже высокое назначение!

– Я так и скажу: у них, у этих звёзд, тоже высокое назначение, – так и сказало Совершенно Бесстрашное Письмо, а уж кто как не оно знало толк в подобных вещах!..

Пешеходная Зебра, витавшая в облаках

До чего же всё-таки глупо называть меня зеброй!» – размышляла Пешеходная Зебра.

У неё, правда, имелись ещё и другие названия… непонятно только было, как ими пользоваться…

«Вот тоже… назовут – не подумают! Разве по зебрам ходят? Зебра – это животное такое полосатое… сильно напоминающее осла, – при чём тут оно? Ну и что же, что – полоски… Разве у одной только зебры полоски? У тетради в линейку тоже полоски. И у пианино тоже полоски – нет чтоб назвать меня «пешеходное пианино»!

А по ней всё шли и шли.

Денно и нощно.

Так оно, впрочем, и должно быть… если ты Пешеходная Зебра. Смешно ведь мечтать о другой какой-нибудь судьбе – лёжа на асфальте, да ещё в самом центре города – да ещё самого главного города в стране! Тут уж не замечтаешься особенно – тут тебе каждую минуту напоминают, кто ты такая и для чего существуешь.

Ты Пешеходная Зебра.

И по тебе ходят.

Кто-то рождается для того, чтобы им украшали, кто-то – чтобы им освещали, кто-то – чтобы на нём играли. А кто-то рождается для того, чтобы по нему ходили… Вот и Пешеходная Зебра родилась для того, чтобы по ней ходили. Другой судьбы, значит, Бог не дал. Хотя, конечно… «Вон тому без конца подмигивающему господину наверху повезло гораздо больше, чем мне: он называется «Светофор», и у него есть три огонька – красный, жёлтый и зелёный, и он ими подмигивает всё время. А как его слушаются! Сменит огонёк – все замирают, ещё раз сменит – все суетиться начинают, а уж в третий раз сменит – все срываются с места, только их и видели…» – с горечью размышляла Пешеходная Зебра. И наконец осмелилась спросить:

– Господин Светофор, Вы довольны своей жизнью?

– Ещё бы! – воскликнул тот.

Доволен, значит. Оно и понятно…

«А вот если бы меня назвали “Пешеходное Пианино”…»

Ночью всё-таки можно было хоть немножко помечтать. Если бы её назвали «Пешеходное Пианино» – всё в её жизни было бы не так. Она проводила бы время в обществе композиторов, музыкантов, певцов, и на ней, может быть, играли бы вальсы… Или марши: наступят на белую дорожку – тон, наступят на тёмную – полутон… И так, из тонов и полутонов, складывалась бы музыка…

Хотя… музыка-то, конечно, у неё едва ли получится, музыку ногами не играют – ее руками играют: музыка – штука нежная, даже и марши.

Пешеходная Зебра усмехнулась в темноте, представив себе топочущих по ней пешеходов в тяжёлых ботинках… Хороша музыка, нечего сказать! Танец слонов на водопое… Кто бежит, кто медлит, кто на месте стоит, а кто шаг вперёд сделает – и тут же назад! Нет, такой музыки никому, конечно, не надо. Мало ли что её полоски напоминают клавиши! Они только ей самой клавиши напоминают, а другие о таких вещах даже и не задумываются: просто ступают на Пешеходную Зебру – и вперёд… само собой, если господин Светофор разрешит!

Правда, особенно Бога гневить не стоит… у других судьба ещё хуже!

Взять, например, хоть вооон тот люк на мостовой. Лежит себе, бедный, посреди дороги – и какую-то непонятную дырку собою закрывает! Машины прямо по нему едут – и не замечают: есть он, нет его – всё равно. То-то он иногда грохочет от возмущения – правда, негромко: бум-бум, бум-бум, бум-бум… обратите, значит, внимание! Да только – увы: никто внимания не обращает.

– А Вы, господин Люк, довольны ли своей судьбой?

– Доволен ли я? Да, в общем, доволен!

В общем, доволен, значит. Ну и молодец…

Впрочем, какой с него спрос? Что он, несчастный, вообще-то видел – пролежав свои сто лет на одном и том же месте! Наверное, и понятия не имеет, что в жизни есть музыка… Есть клавиши, по которым этак вот небрежно пробегает рука – и из-под руки возникают аккорды! Есть струны – и едва их коснётся смычок, они начинают петь. Есть золотые трубы – они преобразуют воздух в божественные звуки: подуешь в такую трубу воздухом, а он по изгибам пойдёт, пойдёт, пойдёт – и рождается мелодия… Нет, люки о таких материях, конечно, не задумываются.

– Ещё как задумываются! – ответил Люк, и Пешеходная Зебра, опомнившись, поняла, что, кажется, давно размышляет вслух – тихой ночной порой, когда даже мысли особенно хорошо слышны!

Конец ознакомительного фрагмента.