Глава 2
ПИТЕРСКИЕ ЛЮБЯТ ЗОЛОТО

Срочную депешу принес молодой красноармеец. Протянув пакет, скрепленный тремя сургучными печатями, он лихо козырнул и, четко развернувшись на сто восемьдесят градусов, шагнул к двери.

Обычно срочные депеши Кравчук получал телеграммой. В этот раз ее принес посыльный. Случилось что-то серьезное.

Кравчук повертел пакет в руках. Попробовал его на вес. Тяжеловат. Одних только печатей едва ли не на целый фунт. Непонятно, от кого. Но дело, по всей видимости, очень важное. Надорвав краешек, он разочарованно вытащил небольшой листок бумаги. Развернул. И тут же его взгляд споткнулся о размашистую подпись председателя Всероссийской чрезвычайной комиссии. Глаза быстро пробежали по коротеньким строчкам: «Уведомляю. Начальником Московского уголовного розыска назначаю т. Сарычева И. Т. К 20 апреля подготовить ему квартиру для проживания, желательно вблизи Лубянки. Нарком внутренних дел Дзержинский Ф. Э.».

Дзержинский мог позвонить по телефону и лично отдать распоряжение, но этого не произошло. Председатель ВЧК отправил депешу. Так он поступал всегда, когда дело было исключительной важности. На это же обстоятельство указывало и то, что принес ее не обычный рассыльный, довольствовавшийся казенным пайком, а человек служивый, при оружии.

Подобрать квартиру вблизи Лубянки было непросто. Самому Кравчуку приходилось минут тридцать трястись на трамвае. Правда, его часто возил Степаныч на служебном автомобиле. А многие рядовые сотрудники и вовсе проживали на московских окраинах, добираясь до места службы на перекладных.

Ладно, решим! Близ Лубянки еще предостаточно проживает буржуев, так что кому-нибудь из них придется поменять место жительства.

Еще сегодня утром Кравчук полагал, что его могут оставить в должности начальника Московского уголовного розыска, как-никак за последние два месяца разгул преступности в городе удалось заметно сбить. Но, видно, не суждено, наверху посчитали по-другому. Поскребло немного в душе, да и отпустило. Придется расставаться с кабинетом, к которому он уже успел привыкнуть.

Хотя у Кравчука и теплилась надежда, что со временем приставка «исполняющий обязанности» отпадет сама собой, но трудно было не согласиться с тем, что фигура Сарычева будет помасштабнее. И, собственно, не было ничего удивительного в том, что сам Дзержинский занялся его назначением. Только за последние полгода Сарычев сумел ликвидировать четыре крупные банды, не считая множества мелких, и, как рассказывают, едва ли не в каждой малине он имел своих людей, успешно подрывавших авторитет главарей. В результате многие банды рассыпались сами собой. Знающие люди говорили, что характер у Сарычева крутой и даже к самым незначительным возражениям он относился как к личным оскорблениям. Как бы там ни было, но Сарычев был почти легендой, и Кравчук всерьез заволновался: а сумеет ли он сам сработаться с новым начальством?

В первую очередь Сарычев наверняка потребует подробнейшего отчета о криминальной обстановке в городе. А она, прямо надо сказать, далеко не блестящая, хотя сдвиги в положительную сторону явно обозначились. Десять дней назад был ограблен и убит ювелир Соколов. Что самое ужасное, налетчики не пожалели даже малолетних детей, истыкав их кинжалами. А в прошлую пятницу у себя на даче был застрелен директор ресторана «Новая жизнь». Грабители поживились на сумму примерно в полтора миллиона рублей. По агентурным данным, в обоих налетах участвовала банда жигана Кирьяна, отличавшаяся особой жестокостью. Свидетелей он, как правило, не оставлял, а потому зацепить его было трудно. Был момент, когда Кравчуку казалось, что он подобрался к главарю особенно близко. Он даже разрабатывал план его захвата, но агент, внедренный в банду Кравчука, вдруг перестал выходить на связь. А несколькими днями позже в приемной Лубянки был оставлен обыкновенный холщовый мешок, в котором обнаружилась голова пропавшего агента. При ней была найдена записка: «Так будем поступать с каждым легавым».

А буквально пару дней назад была вырезана семья часового мастера с Большой Дмитровки. Тут уже действовал не жиган Кирьян, а уркаган Петя Кроха, прозванный столь ласково за свой немалый рост. В криминальном мире он был личностью известной, в первый раз попал на каторгу за грабеж еще при Николае Втором. После этого он был судим еще семь раз, а в предпоследний раз сумел убежать из тюрьмы.

Уркаганы с жиганами не ладили.

Уркачи считали себя носителями воровской идеи. Почти каждый из них побывал на царской каторге, был знаком с арестантскими ротами, где издавна существовали свои традиции. За уркаганами была едва ли не многовековая школа разбоя с отлаженным до мелочей рынком сбыта. Жиганы были явлением новым и во многом непонятным. В жиганы попадала самая разношерстная публика: от разорившихся нэпманов до бывших красноармейцев. И поди догадайся, кто он – не то анархист, у которого мозги набекрень от многочисленных революций, не то «идейный» жулик. Если на воле уркаганы с жиганами как-то еще находили общий язык, разделив по справедливости сферы влияния, то в неволе они глушили друг друга с невероятной изощренностью.

Два месяца назад Кравчуку удалось столкнуть между собой банду уркаганов и шайку жиганов. Через своего агента он дал наколку уркаганам о том, что в одной швейной мастерской лежит несколько тонн мануфактуры. Эту же информацию другой агент сообщил и жиганам, которые оказались пооборотистее и сумели увести жирный кусок из-под носа урок. И пока банды резали друг друга, мануфактуру удалось перехватить и переправить в надежное место.

Эту операцию Кравчук считал наиболее удачной, – чем ожесточеннее будет резня между преступниками, тем меньше работы придется выполнять уголовному розыску.

Ближе к обеду Кравчук созвал личный состав к себе в кабинет. Оперативниками работала в основном молодежь, еще не успевшая скинуть с себя солдатских шинелей. Опыта у парней было маловато, зато его недостаток сполна компенсировался неимоверным рвением. В сущности, они были еще мальчишками, им лишь бы побегать по дворам да по чердакам да попалить вдоволь из наганов.

Но дисциплину знают и приказы выполнять умеют.

С минуту Кравчук молчал, постукивая карандашом по столу да разглядывая молодые, но серьезные лица своих подчиненных, а потом негромко заговорил:

– Сегодня утром я получил депешу... от товарища Дзержинского. Назначен новый начальник уголовного розыска, – как ни всматривался Кравчук, но недоумения на лицах сотрудников не обнаружил. Впрочем, какое им дело, кто займет командирское место. Парни терпеливо тянут свою лямку. Им совершенно нет никакого дела до карьерного роста своего непосредственного начальника. Любое назначение они воспримут как данность. С таким же безразличием они отнесутся к наступившим сумеркам или к моросящему дождю. – Это товарищ Сарычев. Сам он из Питера, боевой, очень грамотный товарищ. В Питере о нем легенды ходят. Думаю, что и здесь он окажется на своем месте.

– Когда он должен прибыть?

Вопрос задал оперуполномоченный Петр Замаров, худощавый, жилистый парень. Замаров – парень любознательный, за его плечами четыре класса гимназии, по существу, он считался едва ли не самым образованным человеком в их команде. Его бы двигать дальше, да мешает соцпроисхождение – из дворян, да еще каких-то древних...

– Со дня на день... Если не завтра, так уж послезавтра – это наверняка. Вопросы еще есть, товарищи?

– А кто будет его заместителем? Кравчук перевел взгляд. Спрашивал Кондрашов, один из самых опытных оперов. Кравчук постарался сохранить невозмутимость.

– Мне сложно говорить об этом. Но, судя по положению дел, скорее всего заместителем останусь я. – Он посмотрел на часы, давая понять, что время ограничено, и твердо произнес: – А теперь давайте за работу, товарищи.

Хватит на сегодня неприятных вопросов.

* * *

– А не боишься? – неожиданно спросила Елизавета, повернувшись к Фомичу.

В комнате горела свеча, отчего лицо мадам Трегубовой показалось ему зловещим, будто и не с бабой лежал, а под боком у лешачихи грелся. На секунду Фомича пробрал самый настоящий страх. На Хитровке рассказывали, что лет десять назад Елизавета Михайловна держала комнаты для богатеньких постояльцев и порой после обильного ужина многих из них приходилось нести на погост. Так что попробуй разберись, какие черные мысли бродят в ее ухоженной головушке.

– О чем ты?

– А вдруг Горыныч узнает о том, что ты ко мне стал захаживать?

– А-а, – протянул Фомич, от души отлегло. – Не боюсь! В Чека стены крепкие. А потом он и сам понимание имеет – не может баба без ласки жить. Ведь кто-то ее утешать должен.

Костя Фомич выразительно поглядел на обнаженную Трегубову и довольно прищелкнул языком. Конечно, на лице заметны следы увядания, но вот тело по-прежнему аппетитное, как свежевыпеченная булка.

– Да ну тебя! – прыснула Елизавета Михайловна, махнув ладошкой. – Ты такого наговоришь.

Что удивительно, но внешнее увядание никак не отражалось на ее желаниях. После каждой ночи, проведенной в объятиях мадам Трегубовой, Фомич чувствовал себя выжатым как лимон.

– Ты мне вот что, Лизонька, скажи, как тебе этот Васька Кот? Ты человека с одного взгляда определяешь.

– Он тебе не понравился?

– Не то чтобы не понравился, просто я осторожный стал, – без лукавства отвечал Фомич. – Уж слишком близко чекисты стали около нас топтаться. Взять хотя бы моих пацанов. Все один к одному, как зернышки в амбаре. А тем не менее все-таки один поганец выискался, легавым стучал на нас. А ведь я его не первый год знал, видно, фараоны на чем-то его прищучили.

– Как же ты догадался?

– Один из наших его в скверике увидел с Кравчуком, гнидой этой. Сидят себе, как два голубка, и воркуют. Это они, конечно, маху дали, вот так-то, на виду, встречаться. А может, нарочно...

– И что же ты с ним сделал? – живо поинтересовалась мадам Трегубова.

– А чего еще с этой гнилью делать-то? – удивился Фомич. – Водки ему предложил. А как он бутылку стал открывать, так я зашел сзади и обухом топора ему по темечку и саданул. Даже перед смертью гаденыш напакостил, – не на шутку закручинился Костя Фомич. – Бутылка из его рук выпала и об угол!.. Разбил, падаль!.. – Жиган помолчал немного, после чего продолжил все тем же ровным тоном: – Потом мы сволокли его на Ходынку, да там в яму и сбросили.

– Надо было порасспросить его как следует, может, сказал бы что путное.

– Надо было... да уж больно зол я был, – отмахнулся Фомич. – Так что ты об этом пацанчике-то думаешь? Уж больно он шустер!

– Это точно, – улыбнулась мадам Трегубова, вспомнив, как шаловливые пальчики Кота украдкой подбирались к ее прелестям. – Но он жиган! Самый что ни на есть. Такое не укроешь, поверь моему бабьему чутью. А я уж на своем веку насмотрелась их немало.

– Что-то глаза у него нехорошо блестели, – осторожно высказал сомнение Константин.

– О выгодном дельце говорил, вот и глазенки блестели, – уверила его Елизавета. – Ты видел, какую он мне цепочку подарил?

– Ну, – неопределенно хмыкнул жиган.

– А то! – обиделась Елизавета Михайловна на его безразличный тон. – На цепочке бриллиант знаешь на сколько потянул? – глаза мадам возбужденно сверкнули.

– Ну? – вяло отреагировал Константин, рассеянно погладив женщину по обнаженному бедру. Уж камнями-то его не удивишь.

– Баранки гну! – передразнила Елизавета Михайловна. – На пятьдесят тыщ!

– Да иди ты! – искренне восхитился Константин, встрепенувшись. – Это какой же тогда камень должен быть, с кулак, что ли?

– Во какой! Почти с ноготь, – показала мадам Трегубова. – Такой жиган, как Хрящ, просто так суетиться не станет. Значит, действительно на кону большие деньги.

Пламя свечи от дыхания мадам Трегубовой слегка колыхнулось, отчего тени на ее лице сделались значительно глубже. Елизавета умела убеждать, и Костя Фомич всегда доверял ее интуиции.

– Ладно, посмотрим, что нам сам Хрящ напоет, – она придвинулась к Фомичу. – Ну что же ты как неживой, – укорила Елизавета Михайловна. – Или барышню согреть не желаешь?

Константин невольно сглотнул.

– Ты бы это... раскинулась, что ли. – Его широкая, жестковатая ладонь опустилась на ее живот и медленно поползла вниз.

– Дай подушку, под спину подложу, – пожелала Елизавета Михайловна, – а то ты, охальник, помял меня всю. А ведь я тебе, чай, не перина какая-нибудь.

Она сграбастала подушку и, приподнявшись, сунула ее под себя.

– Господи, касатик ты мой, – ее руки потянулись к самому лицу Фомича, – кто бы мог подумать, что в таком тощем теле столько силы может прятаться.

Константин слегка отстранился, оценивая новый предложенный ею ракурс, а потом, осторожно приладившись, вошел в разнеженную Елизавету.

Она ждала его.

* * *

На углу у Петропавловского переулка Макар Хрящ остановился. Вытащил из жилета золотые часы и, щелкнув крышкой, посмотрел на стрелки. Без пяти минут девять. Время не позднее, но уже стемнело, как и положено ранней весной.

– Сказал им, что дело денежное?

– Все путем, Макар, сказал так, как надо. Ты же человек серьезный, разве стал бы на какие-нибудь мелкие пятаки размениваться!

– Верно! – охотно согласился Хрящ, закуривая.

За следующим поворотом – Хитровка. Нерадивое дитя столицы. Как-то она встретит его?

– О тебе они слышали. Не терпится поближе познакомиться с тобой.

Макар довольно хмыкнул:

– Кто же о Хряще не слыхал. Что у них за дом?

Васька Кот достал серебряный портсигар и ловким движением выудил папироску.

– Обыкновенный, – чуть пожал он плечом, – двухэтажный. Стоит среди проходных дворов. Народец вокруг крутится – в основном жиганы. Там же картишками забавляются, туда же и барахлишко свозят. А вот как им мадам Трегубова распоряжается – неизвестно. Из нее это и клещами не вытянешь.

Хрящ затянулся и выдохнул вместе с дымом:

– А чего тут предполагать? На рынке сбывает. Хитровка да Сухаревка. Бабенка она тертая, не первый год в деле, так что связи налажены. Уркачи с жиганами ей доверяют, к ее мнению прислушиваются. Тертая баба! Каждого насквозь видит. Ну да ладно, пойдем, – отшвырнул в сторону недокуренную папиросу Хрящ, – чего прохлаждаться, – и хлопнул ладонью по карману пальто, в котором наган.

– А вот и дом мадам Трегубовой! – воскликнул Васька Кот, когда, поплутав по хитрым закоулкам, они вышли к двухэтажному дому. С торца здания горела красная лампа, здесь же топталась группа хитрованцев в изрядном подпитии и громко делилась впечатлениями прожитого дня. В этой половине дома содержались барышни, а Елизавета Михайловна выполняла при них роль заботливой мамки.

Мимо ее рта не проплывала ни одна копейка.

У высокого крыльца отирается все тот же шкет – не то посыльный, не то соглядатай. Шкет коротко свистнул, и тотчас из темноты материализовались две фигуры. Во мраке они выглядели необыкновенно высокими, и казалось, что макушками подпирают крышу дома.

– Куда вы, бродяги? – спросил один из них, сверкнув упыриной улыбкой.

– К Елизавете Михайловне, – твердо ответил Макар.

– Хрящ, что ли? – спросил другой, и в голосе бродяги послышались уважительные нотки.

– Он самый, – жестко произнес Макар.

– Ждет тебя мадам Трегубова, – протянул бродяга и, посмотрев на Ваську Кота, добавил: – Что-то ты зачастил в наши края.

– Нужда имеется, братец, – просто отозвался Кот, узнавая в вурдалаке недавнего попрошайку. – Вижу, что я в тебе ошибался, Грош. При случае ты и придушить можешь.

– Это как дьявол надоумит, – честно сознался бродяга.

– Хорош лясы точить, почапали, – грубовато осадил бродягу Макар. – Нас дело дожидается.

– Строгий твой дружок, – уважительно произнес им в спину Грош. – Настоящего жигана с одного взгляда видно.

Неожиданно дверь отворилась, и на пороге предстала Елизавета Михайловна. Сурово посмотрев на гостей, она строго спросила:

– Уж не ко мне ли?

– К тебе, Лизавета Михална, – вышел из-за спины Хряща Васька Кот.

Мадам Трегубова лишь мазнула по нему взглядом и обратилась к Макару:

– Как звать?

Хрящ усмехнулся, но отвечал достойно:

– Хрящ я... Сурова ты, барышня. Я к тебе по делу явился, а ты мне допросы устраиваешь, словно на Лубянке.

– А что, приходилось на Лубянке бывать? – неожиданно спросила женщина.

Хрящ выдержал ее пытливый взгляд. А потом ответил с усмешкой:

– Всяко бывало... Сначала бы в дом пригласила, по сто граммов за знакомство бы выпили, а там, глядишь, и о деле бы потолковали. Все-таки не из соседнего переулка я к вам заявился, – укорил ее Макар.

– Проходи... гость любезный. Давайте вот сюда. – Она повела их в дальнюю комнату. – Здесь у меня поприличнее. – И когда Хрящ вошел, она с интересом всмотрелась в него. – Хм... Вот ты какой!

– Я знаю, что тебя здесь по имени-отчеству величают. Ты уж меня извини, я тебя по-простому звать буду... Не из графьев мы, так что обиды быть не должно. А вот это тебе мой презентик небольшой, – Хрящ вытащил из кармана колье из изумрудов.

– Ой, господи! – всплеснула женщина руками, показав нешуточный восторг. – Да оно тысяч на триста потянет.

– Дурочка ты! – ласково обронил Макар. – Ты сюда посмотри! Сюда! – показал он на замок. – Ну, что там увидела?

– Рисунок какой-то.

– У вас на Хитровке все такие простые? – искренне подивился Хрящ. – Герб это императорский. Это колье сама Екатерина Великая носила!

– Неужто?! – выдохнула потрясенная Елизавета Михайловна, снова всплеснув руками.

– Вот тебе и «неужто»! – передразнил жиган.

– Где же ты взял такую красоту? – Пальцы женщины трепетно перебирали прозрачные зеленоватые камешки. – Это надо же... когда-то сама царица носила, а теперь я буду. – Она беззастенчиво приладила колье к шее, покружившись перед зеркалом. – Откуда же такую красоту берут?

Макар невольно хмыкнул. Таких вопросов задавать не полагалось, за такое и голову оторвать можно. Придется списать на обыкновенное женское любопытство.

– У нас на Сенном базаре толкали, – весело произнес Хрящ. – Смотрю, мужик орехи продает. А я его возьми да спроси, у тебя случайно не будет какой-нибудь вещички, что императрица носила. Он тут же достает из кармана эти побрякушки и говорит: «Тебе такие камешки подойдут?» А я ему пятак медный впарил, на том и расстались.

Елизавета громко расхохоталась. Питерец ей нравился все больше.

– Ох, заливаешь!

– Соловей заливает, – поправил Хрящ, – а я чистую правду говорю.

– Веселый ты, однако.

– А у нас в Питере все такие.

Хрящ чувствовал себя раскованно. Снял драповое пальто, бережно повесил его в прихожей. Одет он был весьма прилично, даже с некоторым изыском. Ботинки, несмотря на слякоть, были начищенными едва ли не до зеркального блеска. На правой ладони выколот большой якорь. Моряк?.. А может быть, и нет. Такие татуировки в последнее время стали появляться и у жиганов. Во внешности гостя не было ничего настораживающего. Он вел себя так, как будто бы находился не в притоне, а в матросском кубрике.

Уверенно, не дожидаясь приглашения, устроился за столом, а рядом расположился Васька Кот. На фоне широкоплечего и колоритного Хряща Кот выглядел всего лишь бесцветной тенью.

– Чем угощать будешь, хозяюшка? – доброжелательно поинтересовался Хрящ. – А то без доброй выпивки и разговор-то не заладится.

– Первач! – торжественно выставила на стол огромную бутыль Елизавета Михайловна. – Ты не смотри, что он такой мутный, по мозгам так бьет, что забудешь, где сидел.

– У меня мозги не отобьет, – уверил ее Хрящ, – котелок проверенный. А ты не жадничай, лей до самых краев. Да вот еще что, мадам, ты бы колбаски порезала да сальца. Под хорошую выпивку и закусь должна быть соответствующей.

– Это верно! – засуетилась Трегубова, нарезая вареную колбасу огромными кусками.

– А ты бы, хозяюшка, присела. С такой дамой сало только слаще будет. А то бы на коленках устроилась, – ухватил Хрящ женщину за талию, – глядишь, помягче было бы!

– Да ну тебя, – отмахнулась майданщица. – Вы все, что ли, моряки, такие приставучие?

– А про море ты откуда знаешь? – удивился Макар, хватив первый стакан первача. Лицо его перекосила сладостная мука.

– У тебя на руке якорь выколот.

– Ах, это, – протянул Хрящ. – Вижу, что ты баба не только ядреная, но еще и глазастая. Верно, на флоте служил. Эх, давно это было, – в его голосе послышалась непонятная грусть, – но сейчас я жиган! Эх, растревожила ты мою моряцкую душу, хозяюшка. Давай плесни-ка мне еще одну чарочку, авось полегчает!