Глава 2
Медвежий цирк

Прошел год. За это время мой медвежий детсад пополнился еще двумя медведями, так что в общей сложности в вольере пребывало шесть медвежат. Барин и Антошка уже значительно подросли, и в вольере были чем-то вроде воспитателей, никогда не забывая наподдать крепкими лапами расшалившейся малышне. Машка тоже подросла, подобрела, похорошела, превратилась в настоящую красавицу, так что Антошка был от нее просто без ума, не отходил от своей избранницы даже на шаг и всякий раз предупредительно раскрывал клыкастую пасть, если вдруг замечал, что Барин оказывает ей знаки внимания.

Но самым интересным для меня (надеюсь, что для медвежат также) были прогулки по полю. Для медведей я был чем-то вроде родителя, а потому они покорно, прирученными собачонками, следовали за мной, воспринимая тайгу как враждебную территорию. Для поселковых, что видели меня гуляющим по лесу в окружении медведей, такое зрелище представлялось забавным. Если кто-то из моих подопечных отставал или вдруг, увлекшись, подолгу лакомился малиной, коей в наших местах росло превеликое множество, достаточно было лишь короткого неодобрительного свиста, чтобы злополучный медвежонок бежал со всех ног, позабыв про все соблазны, спрятанные в высокой траве.

Мне тоже такая прогулка доставляла немало удовольствия, вот только Полкану, здоровенному мудрому кобелю, этакие путешествия виделись полнейшим безобразием, а потому он держался от нашей шумной и веселой компании на некотором расстоянии, лишь иной раз подгоняя поотставшего медвежонка рассерженным рычанием. Мне было весело наблюдать за чудачествами медвежат. И, надо отдать должное, я к ним привязался не меньше, чем они ко мне.

Посельчане, видя меня в такой неожиданной компании, не однажды предупреждали:

– Ты смотри, Тимофей, как бы не сожрали тебя лесные друзья. Ведь и костей не оставят!

Непонятно, чего здесь было больше – незамысловатой шутки или всамделишного опасения.

– Ничего, отобьюсь, – отшучивался я. – А если что не так пойдет, так натравлю на хулиганов Антошку, – показывал я на крупного пестуна. – Он у меня парень крепкий, с характером, не позволит меня обидеть.

Поглядывая на трехлетнего Барина, всего-то немногим уступавшего в росте взрослым медведям, понимал, что не так уж они были далеки от правды.

Антошка с Машкой все время находились вместе. Единственное, что не держались за лапы. Пестун добровольно взвалил на себя роль опекуна, оберегая ее от чересчур назойливых собратьев-ухажеров. Именно в этот период проявлялся его непростой характер: при желании, не считаясь с размерами обидчика, пестун мог крепко его потрепать. Так что Машка чувствовала себя в полнейшей безопасности под усиленным попечительством своего ухажера.

У медвежат в этом возрасте еще не развито чувство пространства, то, что для них было больше вольера, представлялось предельно опасным. И я с легкостью взял на себя роль матушки, подготавливая их к новой жизни, предопределенной судьбой.

Именно в таком необычном сообществе заметил меня мой старый знакомый Николай, дрессировщик московского цирка, приезжавший едва ли не каждый год в райцентр к родственникам. Видно, весьма занятно наблюдать со стороны за человеком, гуляющим по тайге в сопровождении шести медвежат, причем половина из которых едва ли не со взрослого медведя.

Веселой гурьбой подошли к реке, куда медвежата, будто бы шаловливая ребятня, сбежали с высокой песчаной кручи. Николай стоял в сторонке и с улыбкой наблюдал за тем, как трехлетние пестуны веселились в воде с младшими медвежатами, плескались и озоровали, чем мало отличались от бесшабашной деревенской ребятни. Я стоял на галечниковом берегу и терпеливо наблюдал за их чудачествами. Редкие брызги достигали моего лица, принося зябкие ощущения. Медвежата то удалялись на середину реки, где течение было особенно сильным, способным сбить даже крупного медведя, а то вдруг стремительно возвращались к берегу, как бы предлагая и мне поучаствовать в веселой звериной возне. Но я твердо стоял на своем и более не сделал и шагу в сторону воды. Достав папиросу, вдумчиво закурил, посматривая за тем, как звериная малышня колотит мохнатыми лапами по бурлящей воде.

Дрессировщик, симпатичный доброжелательный худощавый мужчина лет тридцати пяти, безо всякого намека на брутальность, вышел из-под тени высокого кедра и подошел ко мне.

Познакомились мы с ним три года назад, когда я отдал в цирк медвежонка по кличке Джон. Зверь был настолько ручной и столь непохожий на своих агрессивных сородичей, что его впору было выгуливать на поводке, как какую-нибудь домашнюю собачонку. По рассказам дрессировщика, покладистый характер Джона испортился в тот самый момент, когда зверь вдруг оказался под сводами цирка. Вид праздной и шумной толпы его сильно раздражал. Природная агрессия, видно, прятавшаяся глубоко внутри его мохнатого тела, могла проявиться в самые неподходящие минуты. Однажды он едва не помял акробатку, надумавшую с ним сфотографироваться. Именно после этого случая его решили определить в зоопарк, где, как рассказывали сотрудники, он вволю поедал свежее мясо и даже заметно прибавил в весе. А иногда на потеху публике, собравшейся у его вольера, перекатывался через голову – единственное, что осталось незабытым после суровой дрессировки в московском цирке.

Так что к цирку с некоторых пор отношение у меня было весьма сложное, но мои ощущения совершенно не отразились на наших отношениях с Николаем, с которым у нас нередко заводились предлинные вечерние разговоры за бутылочкой водки.

– Смотрю я на эту идиллию, и просто зависть берет, – признался дрессировщик, подсаживаясь рядом. – Я своих медведей целыми днями дрессирую. Буквально рядом с ними сплю и ем, всю душу в работу вкладываю, а они на меня, как на злодея, смотрят, а ты с ними только на прогулки выходишь, а они в тебе просто души не чают, лучше всякой собачонки за тобой бегают. Тимофей, может, ты секрет какой-то особый знаешь? Так поделись! Как говорится, за ценой не постою!

– Нет у меня никакого секрета, – отмахнулся я. – Медвежата они еще, вот и принимают меня за матуху. Но вот когда подрастут, – я невольно передернул плечами от скверных мыслей, тотчас пришедших на ум, – повстречаться с ними в тайге я бы не пожелал. И тебе не советую…

– О медведях я тоже много знаю… Думаешь, забудут твой кусок хлеба? – с сомнением переспросил Николай, поглядывая за тем, как весело плещутся медвежата.

– И меня забудут, и мой кусок хлеба забудут!

– Вспомнят! – вдруг категорично отвечал Николай. – Чем больше я занимаюсь с медведями, тем больше начинаю осознавать, что они куда умнее, чем мы о них привыкли думать. Мне тут как-то взгрустнулось на днях, с женой немного не поладил…

– Бывает, – посочувствовал я. Вспомнилась Надежда, но это не тот случай, чтобы делиться сокровенным. Очень хотелось верить, что лицо мое в этот момент не изменилось.

– Так вот, в расстроенных чувствах пришел в цирк, вошел в клетку, а мне Топтыгин так по-дружески лапу на плечи положил и в ухо умиротворенно заурчал. Ты можешь смеяться, но знаешь, что мне там послышалось? «Ну чего ты, братец, расстраиваешься, утрясется все! Завтра же помиритесь».

– И что?

– Помирились, как он и предсказывал, – широко заулыбался Николай. – Вот только откуда ему было знать, что на душе у меня скверно? Когда он что-то ласковое мне прорычал, так у меня было такое впечатление, что меня лучший друг утешил. Вот так оно и бывает…

Припомнить нечто похожее я не мог, но если дрессировщик говорил, значит, так оно и было. Он видит медведей с недоступной мне стороны, можно сказать, что с изнанки. И никогда не смотрит на них через оптический прицел карабина. А там они совершенно другие.

– У каждого медведя свой характер. Такие, наверное, тоже встречаются, – неопределенно пожал я плечами. Рассказ меня и вправду немного удивил.

– Я у тебя вот что хотел спросить…

– Спрашивай.

– Можешь ты отдать мне своих медвежат в цирк, пока они не заматерели? Уверен, из них будет толк!

Я невольно нахмурился. Разговор принимал неприятную тональность.

– Знаешь, почему я не люблю цирк?

– Почему? – удивленно спросил Николай, посмотрев на меня с некоторой настороженностью. Прежде таких разговоров мы не заводили. Возможно, что ему тоже не нравится моя профессия егеря, но ведь помалкивает.

– По двум причинам: там медведицы бегают в платьях, а медведи, в полосатых штанах и косоворотках. Это больше похоже на насмешку над сильным зверем.

– И только-то, – хмыкнул Николай раздосадованно. – Да мало ли во что они одеты, главное, чтобы представление публике нравилось.

– Ладно, пойду, – поднялся я с бревна. – У меня хоть и не цирк, но тоже весело, а потом у них ведь режим, нужно медведей покормить.

Не оборачиваясь, я потопал по направлению сторожки, зная, что медвежата, контролировавшие каждое мое движение, уже позабыли про свои водные процедуры и со всех мохнатых лап устремились за мной вдогонку.

– Ты все-таки подумай, – сказал Николай, вставая следом. Расставаться со мной столь быстро не входило в его планы. – Они людям радость приносить будут! А какая вторая причина?

Антошка выскочил немного вперед и уверенно заторопился по направлению к сторожке, а следом за ним, едва поспевая, устремилась Машка, увлекая за собой прочую звериную компанию.

Я повернулся к поотставшему Николаю, тот выглядел малость удрученным, не ожидая столь быстрого прекращения разговора.

– А еще в цирке медведям вырывают клыки и подрезают когти.

Хмыкнув, дрессировщик съязвил:

– Скоро я начну подозревать, что цирк едва ли не худшее место на земле. Ну пойми, без этого никак нельзя, таково правило. Ты же сам сказал: медведь – зверь непредсказуемый!

– Вот сам подумай, какой же это медведь без клыков? – И, не дожидаясь, когда Николай соберется с ответом, заключил: – Вот и я говорю, что не стоит!

* * *

После того краткого разговора я не видел Николая неделю. Желания продолжить беседу у меня не возникало, думаю, что и он избегал со мной встречи. Отпуск его подходил к концу, и ему пора было готовиться в обратную дорогу. И уж тем более я не ожидал, что в следующий раз он явится ко мне на заимку с уговорами. Был вечер.

– Можно? – спросил он, перешагивая порог.

– Проходи, – отозвался я, отставляя в сторону вскипевший чайник. По своей давней привычке заварочного чайника я не держал, просто накладывал пару чайных ложек заварки в кружку, так что получался весьма качественный напиток.

– Чайком угостишь?

– Уговаривать пришел? – спросил я, насыпая ему в кружку заварку.

Николай одобрительно кивнул, заметив необычную щедрость. Похоже, что он тоже был ценителем крепкого напитка.

– Есть такое дело. Правда, не знал, как к тебе подступиться. Могу за медведей хорошие деньги предложить. Чего ты так поморщился? Ты их не за казенный счет все-таки кормишь, а из собственного кармана. Вот в прошлый раз ты про клыки медвежьи говорил, а уж не хочешь ли ты медвежат в тайгу отпустить? Ты же не хуже меня знаешь, что там им не выжить! Их сожрет с потрохами первый же повстречавшийся медведь! А может, думаешь в зоопарк отдать? Только ведь у меня им все равно лучше будет!

– Ничего я не думаю, – буркнул я, – давай лучше выйдем во двор, на звезды посмотрим. Погода хорошая.

– А ты романтик, – широко улыбнулся Николай, забирая у меня жестяную кружку.

– Есть немного.

Вышли во двор – всего-то небольшой кусок огороженной территории, вырванной у тайги, в дальнем конце которого размещался вольер. Медвежата устроили какую-то шумную возню: стучали когтистыми лапами по ограждению, пытались взобраться на высокий столб, что я врыл в самом центре вольера, громыхали металлической посудой. И по своему поведению мало чем отличались от прочей шумной ребятни. Только когда игры превышали разумный предел, доносился негодующий рокот – неудовольствие выказывал Антошка. Суетливая возня незамедлительно прекращалась, казалось, что даже в лесу от его грозного урчания замирала жизнь, но потом понемногу игра вновь набирала прежнюю силу.

Распалили костер, небольшой дымок тревожной змейкой поднимался к чернеющему небосводу, а сухие ветки стреляли в темноту красными презлыми искрами, как если бы разобиделись на целую вселенную. Снизу журчал ручей, слышимый в ночи особенно отчетливо.

– Знаешь, а может, ты сам пойдешь к нам в цирк со своими медведями? – неожиданно предложил Николай.

– Ты это серьезно? – удивленно посмотрел я на него.

– Вполне! Медведей ты понимаешь. Они тебя тоже слушаются. Я бы даже сказал, что в общении с дикими животными у тебя какой-то природный талант! Ты их просто завораживаешь! Даже не знаю, что ты с ними делаешь, что ты им наговариваешь, но они просто глаз с тебя не сводят, когда ты рядом. Так ты согласен?

Подобного предложения слышать мне еще не доводилось. Я внимательно посмотрел на приятеля (может, что-то не так), но говорил он серьезно, безо всякой иронии, вроде бы не шутил.

– Как-то неожиданно.

– Хорошие перемены к лучшему всегда происходят неожиданно. Поделись со мной, а как ты влияешь на своих медведей?

– Не знаю, это, наверное, природа, все-таки я из потомственных медвежатников, – подбросил я небольшую сухую ветку в огонь. Костер благодарно принял угощение – затрещал, задымился, раздвигая багровым светом темное пространство. Теперь лес не выглядел зловещим, скорее всего, он казался немножко таинственным, где за каждой корягой мог прятаться леший, а под каждой болотистой кочкой – водяной. Тайга все более наполнялась тревожными ночными звуками – ахнул где-то за сторожкой филин, а ему басовито заухал другой. Где-то в стороне послышался вой быка. Это вполне могла быть скотина, отбившаяся от стада, но точно так же, проявляя чудеса голосовой имитации, мог прокричать медведь. Тайга хранила немало заповедных тайн. – А еще просто надо любить медведей, вот и все!

– Хороший ответ. Может, мне все-таки удастся тебя уговорить, – припустил Николай в голос просящие интонации.

– Нет. В цирк я точно не пойду.

– Ну что с тобой будешь делать. А медвежат отдашь? Пройдет год, медвежата заматереют, тогда им прямая дорога в зоопарк.

Неожиданно где-то за избушкой раздался неясный шум: кто-то большой и могучий пробирался через чащу. Еще через несколько секунд шум усилился, подхваченный ветром, стал все более отчетливым и ясным, пока, наконец, не рассыпался на треск сучьев, выстрелы поломанных ветвей и топот. На поляну упал сухостой, и через мгновение мы увидели выскочившего на вырубку огромного лося, подпиравшего широкими рогами круглолицую луну. Только крайние обстоятельства могли выгнать его к людям, да еще на огонь.