Глава 4
История жизни барыги Чуприна

Про поселок Северный, состоящий сплошь из частных домов, нельзя было сказать, что он был новым, хотя большинство домов было построено в первые месяцы войны. На этом месте – к северу от города – стояла с незапамятных времен деревенька с забытым ныне названием, то ли татарским, то ли марийским, о чем никто из жителей уже не помнил.

Место было плохонькое, всеми ветрами продуваемое, с песчаной почвой, на которой сеять разве что горох да бобы. Неведомо, кто сию деревеньку основал, но точно можно сказать, что человек был не большого ума и ни черта не смыслил в особенностях почвы и выборе местности для проживания человека. И чтобы хоть что-то на той земле проросло и приносило урожай, надлежало приусадебные участки часто поливать и удобрять навозом и перегноем, чем население деревеньки, собственно говоря, большую часть времени и занималось. Поэтому деревенька не спешила разрастаться: была махонькой в веке восемнадцатом, оставалась таковой в девятнадцатом и не стала больше по площади и численности населения в веке двадцатом.

Осенью сорок первого года на завод имени Серго Орджоникидзе вместе с рабочими, инженерами и конструкторами прибыло оборудование Московского авиационного завода имени Горбунова, и два завода, объединившись в один, стали выпускать для нужд фронта самолеты «Пе-2». Эвакуированным работникам вновь созданного предприятия стали выделять близ деревеньки участки земли для индивидуального строительства. Там же стали строить дома переселенцы из оккупированных немцами территорий, а поскольку поселок находился севернее Средневолжска, то сначала в народе, а потом и официально он получил наименование Северный.

Мужик в стареньких штанах, рубахе, телогрейке и старом картузе дошел до дома с зеленой крышей и постучал. На стук вышел хозяин дома. Ему было лет сорок. Одет в добротные брюки, рубаху и стеганую безрукавку. На ногах калоши. Он был худой, с большими залысинами, глубоко посаженными серыми глазами и горбатым носом. Словом, назвать его красавчиком было нельзя. А вот мужика в картузе и с большой хозяйственной сумкой в руках привлекательным и интересным назвать было можно. Ежели, конечно, мужика этого отмыть и подобающим образом приодеть.

– Кого еще черт несет? – недовольно спросил худой мужик из-за ворот и стал спускаться с крыльца.

– Свои, – прозвучал немедленный ответ.

– Свои все дома, – проворчал мужик в калошах и стеганой безрукавке, однако ворота все же приоткрыл и отступил, давая пройти гостю. Мужик с хозяйственной сумкой в руках вошел и молча потопал вслед за хозяином. В сенях гость снял запыленные ботинки и через порог в комнату переступил уже в носках. Хозяин дома также скинул галоши и прошел в комнату. Подойдя к столу, мужчина в картузе раскрыл сумку и вытряхнул ее содержимое на квадратный стол.

– Вот, – сказал он, указывая на нехитрые вещи. – Скинуть бы надо. Гамбусом^[10].

– Небогато, скажу тебе, – оценил хозяин дома шмотки. – И товар какой-то весь подпорченный.

– Так что, берешь? – нетерпеливо спросил гость худого.

– А ты что, на кичу^[11], что ли, торопишься? – одним уголком губ ухмыльнулся хозяин дома.

– Не, на кичу не спешу, – исподлобья посмотрел на худого гость. – Просто хромчить^[12] дюже охота. Аж ливер сводит!

– Ладно. Заходь через два дня, – изрек худой, сгребая одежду обратно в сумку. – Придумаю что-нибудь.

– Через два? – недовольно ощерился мужик в телогрейке и старом картузе. – Мне сейчас жрать хочется!

– Ну а коли сейчас… – немного призадумался барыга^[13], – так это… Тут на триста рубликов будет.

– Триста? – едва не задохнулся от негодования мужчина в старом картузе. – Ну ты и жила! Пара коней малых^[14] столь поднимает^[15]. Где сейчас такие цивильные купить?

– Так не хошь, как хошь, никто тебя не неволит, – заявил барыга. – Хозяин – барин!

– Накинь еще хоть полсотни! – попросил гость.

– Лады, – согласился барыга. – Двадцатку накину. Так что?

– Идет, – нехотя согласился мужчина в старом картузе. Видать, и правда жрать ему хотелось сильно.

Проводив гостя, мужчина с глубокими залысинами, которого звали Михаил Никодимович Чуприн, крепко задумался. На него иногда накатывали тягостные воспоминания, и ничего с ними он поделать не мог. Так и свербели в мозгу! Отключить бы все это кино, забыть навсегда, но не получается, хоть ты тресни!

Вспомнилось далекое детство, как он с отцом, купцом первой гильдии, и матерью, тоже купеческой дочкой, встречает осенью девятнадцатого года вошедшие в город Орел части генерала Кутепова. С настроением играет духовой оркестр, все люди празднично одетые, сам Миша в ставшей уже тесной форме ученика коммерческого реального училища приветственно машет рукой белым конникам, а мать держит в руках хлеб-соль и счастливо улыбается.

Правда, уже на шестой день белые спешно покинули город, а иными словами – бежали. И красные части Девятой дивизии, вошедшие в Орел, встречали совсем иные люди. Однако воспоминание об этом событии осталось. Ясное, четкое, будто все это случилось только вчера (таких ярких воспоминаний за всю жизнь Михаила Никодимовича накопилось не очень много).

Последующие несколько лет в губернии устанавливалась советская власть, принесшая семье немало трагических событий: конфискацию всего нажитого имущества, выселение из дома, а также арест отца, обвиненного в связях с белым движением. Поговаривали, что вместе с другими заключенными батюшка был отправлен куда-то на север. Возможно, что так оно и было, но более его он не видел. Скорее всего, сгинул где-то в лагерях. Матушка после ареста мужа слегла и вскоре тихо померла во сне.

Оставшись один, Михаил, как мог, приспосабливался к новым условиям – другого пути, чтобы выжить, не существовало. Сначала он трудился кладовщиком при галантерейном магазине; вскоре, оценив его грамотность, начальство поставило его кассиром и немногим позже повысило до помощника бухгалтера. Выполняемая работа тяготила, хотя деньги он получал неплохие. А вот заняв должность старшего товароведа Орловского отделения треста «Росглавхлеб», можно было развернуться и с размахом проводить коммерческие операции. Батюшкин талант приумножать деньги проявился в Михаиле Никодимовиче в полной мере именно на этом месте, и вскоре часть государственных денег стала оседать в личном кармане Михаила Никодимовича в весьма приличных количествах. Но в начале тысяча девятьсот сорок первого года Михаил Никодимович Чуприн во время одной из таких операций по закупке труб для местного хлебозавода был уличен в использовании служебного положения в личных интересах. Последствия не замедлили проявиться: в апреле того же года решением Орловского народного суда Михаил Никодимович был приговорен к двум годам лишения свободы и этапирован из Орловского централа в Гомельскую тюрьму, зовущуюся местными старожилами «тюремным замком на Ремесленной». Там он и встретил начало Великой Отечественной войны.

Однажды, в августе месяце, перед самой сдачей города немцам налетели германские самолеты, и несколько тяжелых бомб попало в тюремный замок, разрушив корпуса для заключенных и поломав ворота. Тюремное начальство и надзиратели в страхе разбежались, а сидельцы, предоставленные сами себе, незамедлительно покинули разваленные здания.

Чуприн вместе с земляками-орловцами двинулся домой и скоро был задержан немцами и препровожден вместе с другими в Карачевский сборный пункт. Там бывшим зэкам выдали удостоверяющие личность аусвайсы и велели идти по домам и поступить на работу, чтобы приносить пользу великой Германии…

Третьего октября одна тысяча девятьсот сорок первого года в середине дня в Орле взлетели на воздух электростанция и элеватор, взорванные частями НКВД, последними покидавшими город. А еще через несколько часов на городских улицах, сильно тарахтя, появились немецкие мотоциклисты.

Наступило несколько часов хмельного безвластия, когда старой власти уже не существовало, а новая еще на установилась – самое время пограбить продуктовые и продовольственные магазины, склады и вагоны, стоящие на станции и дожидавшиеся разгрузки, чем горожане, включая баб и детишек, и занялись.

Грабежи прекратились через два дня, когда немцы показательно расстреляли группу мародеров, грабивших дальние склады с мукой и крупами. Когда Чуприн добрался до Орла, там уже вовсю командовал германец. Всем управляли гарнизонная комендатура во главе с генералом Адольфом Хаманном и Орловское городское самоуправление с бургомистром во главе, проще зовущееся городской управой, которая беспрекословно подчинялась распоряжениям гарнизонного коменданта.

Анастасия, супруга Михаила Никодимовича, кажется, уже не чаяла увидеть мужа живым. Она до того обрадовалась его появлению, что аж в голос всплакнула, пустив счастливые слезы.

Вечером в коммуналке, где проживали Чуприны, от души гуляли по поводу возвращения Михаила. Составили в ряд столы на общей кухне, сообразили нехитрую закуску да четверть самогону, что купили вскладчину у местного дельца Кутыгина, хвалившегося выданным ему от бургомистра патентом на варение самогона. Соседка по коммуналке Ольга Тяпина выставила на общий стол две банки немецкой тушенки, что очень кстати пришлись к вареной картошке, – Тяпина служила в городской комендатуре переводчицей и получала от новых хозяев города вполне приличный для военного времени паек.

Погуляли неплохо, хотя и без привычных советских тостов и заздравных песен про отца народов Иосифа Виссарионовича Сталина. Когда после окончания гулянки Михаил Никодимович отправился относить из кухни в комнату Тяпиной занятые на время гулянки стулья, то застал там двух молодых немецких офицеров.

– Wer bist du?^[16] – внимательно посмотрел на Чуприна один из офицеров.

– Они спрашивают, кто ты? – перевела отрывистую немецкую речь Ольга Тяпина.

– Скажи им, что меня зовут Михаилом Чуприным. Я – сын купца первой гильдии. А еще вот что добавь… И сильно пострадавший от советской власти. Скажи им, что я потерял в застенках ВЧК отца и сам недавно невинно пострадал от проклятых коммунистов. Если бы тюрьму не разбомбили и я из нее не убежал, неизвестно еще, чем бы закончилось мое заключение. Говорят, что нас просто не успели расстрелять.

Когда Тяпина перевела германскому офицеру ответ Чуприна, немец поднялся и вплотную подошел к Михаилу:

– Was der Kaufmannssohn tun will?^[17]

Когда соседка перевела очередной вопрос немецкого офицера, Чуприн пожал плечами и ответил:

– А хрен его знает! Не решил еще пока.

– Приходите завтра к господину бургомистру. И мы вместе подумаем, чем заняться купеческому сыну, сильно пострадавшему от советской власти и коммунистов.

После того как Тяпина перевела Чуприну эту фразу, немец улыбнулся и похлопал Михаила по плечу. Тот улыбнулся в ответ. Может, с приходом немцев черные дни для Чуприных закончились?

После расстрелянного немцами за связь с партизанами орловского бургомистра Шалимова его место занял выпускник Орловского кадетского корпуса, бывший капитан Добровольческой армии Сергей Таров. Он сидел в двадцатом году в Орловском концентрационном лагере принудительных работ, затем куда-то исчез и появился в городе уже в должности главы Орловской управы. Таров был приятелем старшего брата Михаила Чуприна, поэтому принял Михаила Никодимовича как родного. Один из немецких офицеров, что гостили вчера у соседки Ольги Тяпиной, тоже присутствовал при встрече старых знакомых.