Глава 2

Барков вызвал к себе в кабинет только двоих. Полковника Стреженкова и майора Губицкого. Оба оперативника заняли места в креслах напротив генеральского стола и выжидательно уставились на шефа. Барков не спешил начинать этот нелегкий разговор. Предавать самого себя и подчиненных – не самая лучшая из его служебных обязанностей. Но сейчас выбора не было.

Барков отложил в сторону карандаш, который вот уже несколько минут он нервно и старательно крутил между пальцев, откашлялся и покосился на скромно сидящего в дальнем углу кабинета мужчину с густой шевелюрой и такими же роскошными седыми усами. Мужчина был в штатском, но по его осанке, посадке головы и манере держаться несложно было угадать в нем человека военного. Стреженков и Губицкий не могли не заметить присутствия постороннего в генеральском кабинете, вопросов задавать не стали. Ни одному из них это просто не пришло в голову. Надо – значит, надо. Баркову виднее.

– Анатолий Сергеевич, это полковник Стреженков и майор Губицкий, о которых я вам уже рассказывал, – Барков представил своих подчиненных седовласому незнакомцу, большая часть лица которого находилась в тени. – Они как раз и занимаются тем делом, которое… – генерал не закончил фразу, посмотрел на оперативников и сухо добавил, представляя им визитера: – А это генерал ВВС Анатолий Сергеевич Глушко.

Сотрудники ФСБ коротко переглянулись, и Стреженков кивнул. Какие-либо еще пояснения в данном случае были просто излишни. Обоим оперативникам и так стало понятным, что означает эта встреча. Дело, которое у них находилось в разработке, было связано с недавним крушением пассажирского лайнера. И если к ним пожаловал генерал ВВС, то это так или иначе связано с произошедшей катастрофой.

Барков помолчал, словно желая закрепить произведенный его последними словами эффект, и продолжил:

– Вам известно, что пассажирский лайнер разбился не просто так. Конечно, тут был и недосмотр со стороны диспетчеров аэропорта. Не помню, как их фамилии… Но основная причина катастрофы – столкновение лайнера с военным самолетом, случайно оказавшимся…

– Позвольте мне самому объяснить, – подал голос Глушко.

Он пригладил рукой волосы, поднялся со стула, на котором сидел, и приблизился к расположившимся в креслах оперативникам. Остановился у них за спинами и уперся руками в подголовники кресел. Ни Стреженков, ни Губицкий теперь не могли его видеть, а поворачиваться к генералу ВВС лицом было как-то не с руки. Барков негромко хмыкнул, по достоинству оценив этот нехитрый психологический прием.

– Наш самолет, который столкнулся с пассажирским, – Глушко говорил негромко и проникновенно. Его голос словно обволакивал. – Он… Как бы это сказать?.. Не совсем обычный, что ли. Экспериментальная модель, разработанная в рамках программы национальной безопасности, утвержденной Президентом Российской Федерации. Им управлял всего один пилот, и, честно говоря, мы были готовы к неудаче. Первый блин комом, как говорится. К тому же роковую роль в случившемся сыграла непогода. Мы потеряли контакт с пилотом, когда он сбился с курса, и в итоге… Черт возьми, вы и так знаете, что произошло в итоге! Жертвы… Много человеческих жертв.

– Да, мы об этом знаем, – сдержанно откликнулся Стреженков, все так же не поворачивая головы.

– И оставлять этот вопиющий факт без внимания мы, конечно же, не имеем права, – как ни в чем не бывало, с прежними интонациями продолжил Глушко. – Однако… – он выдержал демонстративную паузу, – разработки экспериментальной модели самолета, о которой я вам говорил, были сверхсекретными…

Глушко вышел из-за спин оперативников и, оказавшись к ним лицом, протянул им обоим неизвестно откуда взявшиеся листы бумаги.

– Ознакомьтесь, – сухо предложил он.

Губицкий первым взял в руки документ. Его примеру, немного поколебавшись, последовал и Стреженков. Барков при этом, как отметили оба оперативника, демонстративно смотрел на стоящую прямо перед ним фотографию в золоченой рамке, где, как было известно каждому сотруднику ведомства, было изображение его дражайшей супруги. Генерал словно отгородился невидимой стеной от всего, что происходило в его личном кабинете.

Пока Стреженков и Губицкий читали, Глушко стоял, заложив руки за спину, и легонько покачивался на носках туфель.

– И что? – Стреженков нахмурился.

Из прочитанного ему и так в принципе уже все стало предельно ясно, но хотелось, чтобы предложение Глушко было все-таки озвучено вслух. Как можно небрежнее полковник передал военному документ обратно и скрестил руки на груди. Губицкий задумчиво потер пальцами переносицу. В области желудка появилось какое-то неприятное урчание. Такие симптомы частенько появлялись у него на нервной почве.

– Никакого военного самолета в деле не должно фигурировать, – Глушко изобразил на лице скупую улыбку.

– Не получится, – Стреженков покачал головой.

Его слова заставили собеседника удивленно вскинуть брови, а Барков при этом оторвался от созерцания фотографии и поднял глаза. Губицкий покосился на напарника. Журчание в желудке усилилось.

– То есть как это не получится? – у военного генерала задергалось веко.

– Ты что такое говоришь, Алексей? – подал голос Барков.

– Присутствие военного самолета уже озвучено, – неохотно пояснил Стреженков, отступая и от этого чувствуя неприязнь в первую очередь по отношению к самому себе. – Эта тема муссировалась в прессе. Мы не можем сейчас просто взять и сделать вид, что никакого военного самолета и в помине не было. Общественность разорвет нас. Вы хотите грандиозного скандала?

– Нет, скандал нам не нужен, – Глушко оценил жалкие потуги полковника, но тон его уже не был столь доброжелательным, как в самом начале беседы. – Но к любой проблеме можно подойти грамотно. Я не сказал, что мы должны совсем забыть про самолет. Нужно только закрыть начатое расследование и представить дело так, что вины военных в случившемся не было. Все самолеты, как пассажирский, так и наш, военный, шли заданным курсом. И никакого столкновения не было бы, если… Если бы не вина двух дежуривших в ту ночь в аэропорту диспетчеров. Как там их фамилии?..

– Кулемин и Лерайский, – автоматически подсказал Барков, не преминув щегольнуть перед военным генералом своей феноменальной памятью.

– Вот на них все и спишем, – подытожил Глушко. – И заметьте, я даже не выступаю за то, чтоб отдать этих ребят под суд. Хотя, по сути дела, они действительно были виноваты. Насколько мне известно, один из них был в нетрезвом состоянии, а второй занимался неизвестно чем на рабочем месте. То ли пасьянс раскладывал, то ли кроссворд разгадывал, то ли еще что… Достаточно будет их просто уволить, ну и, естественно, слегка припугнуть судом, чтобы не распускали язык. А пресса… Пресса замолчит. Этот вопрос возьмут на себя совсем другие люди. Но сначала вы должны закрыть дело.

Глушко замолчал и выжидательно уставился на сидящих в креслах оперативников, переводя взгляд с одного лица на другое. Стреженков встал.

– Нам тоже рекомендуется держать язык за зубами? – он постарался придать своему голосу вызывающие интонации, но получилось у него это не очень естественно.

Глушко не успел ответить. Вместо него в дискуссию вновь вмешался Барков.

– Это необходимо, Алексей. Пойми, – веско сказал генерал.

Спорить не имело смысла. Зная Баркова не первый день, Стреженков прекрасно понимал, что все уже решено и тема закрыта. Их с Губицким просто ставили перед фактом. Но ставили вежливо… Как говорится, и на том спасибо.

– Хорошо, – полковник кивнул. – Дело будет закрыто. Сегодня же.

Все, что он мог сделать, молча протестуя против подобного положения вещей, так это, не прощаясь, развернуться и покинуть генеральский кабинет. Что Стреженков и сделал. В таком же гробовом молчании за ним последовал и Губицкий. Барков тяжело вздохнул. Лицо Глушко вновь приняло бесстрастное выражение. Он остался доволен исходом переговоров. Впрочем, на другой исход генерал ВВС и не рассчитывал.

* * *

Весь день Елизаров не мог заставить себя выйти из дома. Все, на что он оказался способен, так это метаться по квартире из угла в угол и в буквальном смысле рвать на голове волосы. К обеду подскочило кровяное давление, но Владислав ограничился лишь приемом одной таблетки.

Марина плакала, лежа на диване и уткнувшись лицом в подушку. Елизаров не разговаривал с женой. Да и о чем тут можно говорить?..

Валентина ушла. Куда, Елизаров не знал, да сейчас его это и не сильно интересовало.

На журнальном столике, стоящем впритык с сервантом, располагалась черно-белая фотография Сергея. Время от времени взгляд Елизарова останавливался на снимке, и он машинально отмечал, какое беззаботное и счастливое лицо у сына было в тот день. Фотография была сделана в день рождения Сергея, когда ему исполнилось одиннадцать. Владислав отлично помнил этот день. Собралось много гостей: родственники, друзья Сергея, было несколько человек и из университета, коллеги Елизарова-старшего. Сергей много смеялся…

И вот теперь… Сережи не стало. Елизаров отвечал на телефонные звонки, кто-то заходил к ним домой лично. И все выражали искренние соболезнования. Но что могли эти соболезнования изменить? Что они значили сейчас?

Телевизор все время оставался включенным. Елизаров рассеянно следил за новостями. В душе еще теплилась какая-то абсурдная надежда на то, что, может быть, в этой нелепой катастрофе погибли не все. И вдруг окажется, что среди случайно выживших будет и Сережа… Но надежды на чудо таяли с каждым сообщением с места трагедии в Подмосковье. Репортеры мусолили одну и ту же тему, только в слегка измененных вариантах. Каждый кадр болью отзывался в сердце Владислава…

Елизаров отслеживал новости еще и потому, что хотел знать, как и почему все-таки произошла трагедия. Хотелось знать, кто же виноват, на чьих плечах лежит ответственность за произошедшее.

– Ты не принесешь мне водички, Владик?

Голос жены, сдавленный рыданиями, прозвучал откуда-то издалека. Елизаров обернулся. Она уже не лежала, а сидела на диване с красными от слез глазами. Волосы Марины растрепались. В руках она нервно комкала основательно пропитанный слезами носовой платок. Елизарову показалось, что жена за последние сутки постарела лет на пятнадцать. Впрочем, и он сам, вероятно, выглядел ничуть не лучше.

– Да, конечно.

Елизаров прошел в кухню, взял с полочки чистую чашку и налил в нее воду из фигурного графина. Вспомнилось, что в дни, которые Сережа проводил дома, Марина в этот графин наливала холодный компот. Персиковый. Такой, какой и любил сын. В очередной раз за сегодняшний день в горле у Владислава встал ком. Хотелось, подобно жене, заплакать, разрыдаться в голос. Но Елизаров не умел плакать. Слез никогда не было, даже в детстве.

Вернувшись в гостиную, он подошел к жене и протянул ей чашку с водой. Она принялась жадно пить, продолжая при этом всхлипывать. Елизаров стоял рядом и молча наблюдал за ней.

– Как теперь жить, Владик? – Марина вернула ему пустую чашку. Голос все такой же тихий и безликий.

– Не знаю, – честно ответил Елизаров. – Но как-то надо, Марина. Надо держаться… вместе.

Она снова разрыдалась и зарылась лицом в подушку. Елизаров пристроил чашку на тумбочке справа и отошел в глубь гостиной. На экране возникла заставка новостей, и он немного прибавил звук. Остановился возле телевизора, опершись рукой о его корпус.

– Час назад Федеральная служба безопасности официально заявила, что дело о разбившемся пассажирском лайнере закрыто, – сухо прокомментировала дикторша, держа сложенные в замок руки перед собой. – Виновные понесли наказание… А сейчас наш специальный корреспондент с места событий в Петербурге, где сегодня утром…

Елизаров не поверил собственным ушам. Дело закрыто! Вот так просто!.. Двести погибших пассажиров, а виновные понесли наказание, и только. Кто эти виновные? Экипаж военного самолета? Пилоты лайнера? Диспетчеры? Синоптики? Террористы? Кто?..

Елизаров буквально задохнулся от негодования. Отлепившись от телевизора, он перевел взгляд на фотографию сына. Сережи больше нет, а он даже не знает, кто повинен в его гибели.

– Что они сказали? – Марина опять подняла голову.

Елизаров ничего ей не ответил. Не нашелся, что сказать. Стремительным шагом покинув гостиную, он направился в спальню и лицом вниз упал на кровать. Затем перекатился на спину и бессмысленным пустым взглядом уставился в потолок. В квартире зазвонил телефон, но Елизаров не стал вставать. Марина, как он знал, тоже не станет снимать трубку. Выслушивать все эти бесконечные соболезнования оказалось выше ее человеческих сил. От этой миссии она отказалась сразу.

Машинальным движением Елизаров скользнул рукой в нагрудный карман рубашки и выудил пачку «Парламента». Достал сигарету, вставил ее в зубы и прикурил. Бороться с этой пагубной привычкой он уже не собирался. Теперь все это теряло смысл…

Густая сизая струйка дыма потянулась под потолок. Елизаров смотрел на нее и слушал, как надрывается телефон. Мысли стремительно проносились у него в голове, хаотично сменяя друг друга.

* * *

Егор остановился у подъезда и посигналил. Распахнул водительскую дверцу и поставил ногу на асфальт. Настроение у него сегодня было приподнятым. Это случится! Это должно было случиться рано или поздно, и вот сегодня… Долго, конечно, но Валентина стоила таких ожиданий. Егор посигналил еще раз.

Она вышла из подъезда, и молодой человек с трудом узнал свою возлюбленную. Бледное, почти меловое лицо, осунувшиеся плечи, суетливая шаркающая походка. Егор никогда не видел Валю в таком виде.

– Валя, что?.. – Он выбрался из салона ей навстречу и далеко не с той помпезностью, которую планировал, протянул Валентине огромный букет чайных роз. – Что-то не так? Что случилось?

Она даже не взглянула на цветы. Не говоря уже о том, чтобы принять их. Подняла на Егора лицо, и молодой человек заметил, что ее глаза полны слез. Губы слегка подрагивают.

– Да что с тобой? Ты мне скажешь? – Он забросил букет обратно в салон и, взяв девушку за плечи, немного встряхнул ее: – Валя!

– Мой брат… Сережка… Он погиб.

– Как это погиб? – не понял Егор.

Валентина уткнулась ему в грудь и, уже не сдерживая рвущихся наружу слез, разрыдалась.

– Помнишь, я говорила тебе вчера, что он улетел в Женеву?.. Родители сильно волновались… И не напрасно. Они разбились! Двести пассажиров. И среди них мой брат… Ты не смотрел телевизор?

Слезы душили девушку, и Егор мог разобрать далеко не все ее слова. Но суть он ухватил. И вдруг неожиданно для самого себя почувствовал, как по его спине пробежали мурашки.