Глава 2
С меня хватит!

Баня № 3, расположенная на улице Лобачевского, находилась в самом центре города. В редкие дни, разве что в канун больших праздников, в ней было малолюдно, а так, по обыкновению, приходилось отстаивать длиннющую многочасовую очередь, которая начиналась от самого входа, поднималась по широкой мраморной лестнице до второго этажа и упиралась в длинные тяжелые бордовые бархатные портьеры, за которыми находились предбанник, помывочная и парильное отделение.

Баня во все времена являлась своеобразным клубом по интересам, где встречались люди из самых различных социальных слоев, начиная от бездельников, что хаживали в баню едва ли не ежедневно, коротая времечко в компании таких же, как и они сами, до директоров магазинов и государственных служащих, всегда державшихся своей компанией. В баню немало приходило покалеченных войной фронтовиков – кто без руки, кто без ноги, с залатанными и зашитыми ранами.

Баня – это был отдельный мир со своим устройством и порядком, сложившимся за многие десятилетия. Здесь были свои знаменитости, ходившие в эти стены с малолетства и состарившиеся в его помещениях. Они знали немало историй о работавших здесь прежде цирюльниках, фельдшерах и даже бабках-костоправках, особенно ценившихся банным начальством. В прежние времена банные служащие были эдакими мастерами широкого профиля: стригли, брили, ставили банки, прикладывали пиявок и даже умудрялись безо всякой боли вырывать зубы; занимались и прочим узконаправленным ремеслом, приносившим хотя бы крохотный достаток.

От прежней сферы банных услуг остались разве что парикмахеры да вот еще престарелые бабки, ловко срезавшие сухие мозоли.

Женская половина бани также претерпела немалые изменения. Каких-то десять лет назад бабки-акушерки имели свои кабинеты, где принимали роды. Попасть к хорошим мастерицам можно было только по предварительной записи. Но и они канули в Лету с приходом социалистического строительства. А вот бабки, занимавшиеся омолаживающими процедурами, никуда не подевались, а даже наоборот, к концу войны их число увеличилось едва ли не вдвое. Женщины стремились выглядеть привлекательно и на омоложение денег не жалели (нередко приберегая для этих целей последнюю копеечку). Работы было немало, и бабки старались на совесть (каждая из них заверяла клиентку, что только она знает «секрет вечной молодости»): накладывали на усталые женские лица маски, делали компрессы, массажи, примочки из целебных трав, каковых они знали великое множество. Так что дамы (в большей своей части) результатами мастериц оставались довольны.

Василий Хрипунов, мучаясь головными болями (результат фронтовой контузии), бывал в бане раз в неделю. Старался приходить в будний день и поближе к вечеру, когда основной поток желающих помыться спадал. Так случилось и в этот раз: очередь была куцей, едва дотягивала до середины лестницы. Впереди Василия всего-то два десятка мужиков: первая половина с хмурыми, озабоченными лицами (иногда их скорбящие лики неожиданно озарялись – видно, думалось о том блаженстве, что ждет их через несколько минут); вторая половина – молодые люди, не успевшие распрощаться с гимнастерками, пришедшие в баню единой компанией. Выглядели они оживленными, взбудораженными, молодые лица – простодушные. Будущее представлялось в радужных красках. В очередь затесались еще четверо пацанов лет десяти, державшихся гуртом, стойко переносивших тяготы ожидания. Это уже безотцовщина, умевшая уверенно держаться в обществе взрослых. Курить не запрещалось, а потому в очереди щедро дымили самосадом, выпуская дым к высокому потолку с лепниной.

В думах очередь протекала незаметно. Группу красноармейцев, пожелавших ввалиться в раздевалку всей ватагой, несмотря на все их уговоры, сумрачный плечистый банщик в посеревшем халате разделил на две части: одну оставил в предбаннике, а другую спровадил на лестницу.

– Не соскучитесь друг без дружки… Какая вам разница, где стоять – здесь или там. Шкафы-то все заняты! Вот схлынет народ, тогда и впущу, – терпеливо разъяснил он.

Не дядька, а скала! Такого ни словом, ни плетью не прошибешь. Будет стоять до последнего, как боец на Мамаевом кургане.

Красноармейцы неохотно смирились – не тот случай, чтобы идти врукопашную – и миролюбиво продолжили беседу. Вскоре очередь дошла и до Василия Хрипунова. Распахнув портьеру, он прошел в раздевалку, отыскал свободный шкаф, неторопливо стянул с себя гимнастерку и галифе, после чего, взяв тазик, потопал босыми ногами в разогретое, дышащее теплом помывочное помещение. Через матовые затемненные окна в мыльню тускло пробивался вечерний свет, освещая близко стоявшие бетонированные лавки и гладкий пол, покрытый кафельной плиткой. Шумно сбегала сливаемая вода; гулко гремели тазы, эхом отзываясь под самым потолком.

Василий Хрипунов отыскал свободную лавку, ошпарил ее поверхность кипятком, уложил мыльные принадлежности в тазик и отправился в парную. Едва он приоткрыл дверь, как в лицо ударил горячий и влажный воздух. В тесном помещении было сумрачно, небольшая лампа, горевшая вполнакала под самым потолком, едва освещала голых людей, сидящих на лавках.

– Поддай чуток, – прозвучал откуда-то сверху громкий голос, – а то уши заморозить можно.

Кто-то стоявший рядом зачерпнул ковшиком из большого бака воду и плеснул ее на раскаленные камни. Вода яростно зашипела, камни злобно затрещали, и к потолку поднялось облако раскаленного пара.

– Самое то, – довольно протянул сверху тощий мужчина в клубах пара. Голос, до этого просивший поддать пару, явно принадлежал ему.

Кожа понемногу привыкла к жару. Хрипунов растер ладонями грудь, освобождаясь от множества иголок, пронизывающих кожу, а потом поднялся на самый верх по влажной скользкой лестнице, потемневшей от воды и времени, где был самый жар. На самой верхней полке, прижавшись спиной к деревянной стене, грелся старик.

– А я думаю, у кого это такой голос командный. Оказывается, у тебя, отец? – изумился Хрипунов.

Старик довольно заулыбался.

– У нас в семье все голосистые. Как гаркнешь, бывало, так на всю деревню слышно. Я ведь в Империалистическую в артиллерии служил. Командовал 280-мм мортирой Шнейдера образца тысяча восемьсот сорок первого года. Голос мне очень помогал, когда команды отдавал. Всюду грохот, пальба, не слышно даже тех, кто рядом стоит, а мой голосище гремел так, что в соседней батарее был слышен.

– Значит, командиром был?

– А то! Меня за голос и взяли. В артиллерии безголосых не встретишь.

– Веничка своего не одолжишь, отец? А то все веники разобрали.

Старик взял веник и, макнув его в таз с водой, тщательно отряхнул.

– Бери, мил человек, – ответил он с улыбкой. – Мой веничек. Сам веточки с березки срезал, сам сушил, сам плел.

Жар прибывал, яростно покусывал тело. Василий привычно помахал веником у груди, нагоняя зной, а потом, когда кожа сделалась нечувствительной к пеклу, принялся нахлестывать молодое и раскрасневшееся от банной духоты тело.

– А хорошо! До кишок пробирает! – довольно протянул Хрипунов и продолжил хлестать себя веником.

Через плотный и тяжелый пар старик видел довольное и вместе с тем измученное какой-то сатанинской мукой лицо Василия.

– Тут главное перетерпеть, – наставлял старик. – А потом самая благодать попрет.

– И ведь ни один листик с веничка не упал. Видно, ты, отец, большой умелец такие веники плести.

Старик продолжал улыбаться, беззастенчиво выставляя напоказ щербатый рот, – похвала елеем пришлась на его старое сердце.

– А как же иначе! Я ведь этому делу с малолетства обучен. Тут ведь не только правильно нужно вязать веники, а важно еще знать, когда именно. Нужно чувствовать дерево… Не каждое из них для бани подойдет. Хожу по лесу, подбираю нужное, листочки пальцами перетираю, нюхаю их терпкий запах.

– Так ты по запаху, что ли, нужные ветки определяешь?

– А ты бы не смеялся, мил человек, – неожиданно сделался серьезным старик. – Получается, что по запаху. Ведь не каждая береза для бани подойдет. Старая не годится, а слишком молоденькая не так крепка будет. На одной листьев маловато, а на другой, бывает, наоборот, чересчур. А нужно такую, чтобы все в самый аккурат пришлось. А потом, правильные ветки с дерева нужно срезать, чтобы не такими жесткими были. Готовлю веники впрок, чтоб на целый год хватило. Дед меня этой науке еще учил, а он понимал толк в баньке! О купцах первой гильдии Кекиных слыхал?

– Кто же о них не слыхал? – усмехнулся Хрипунов. – Купец Кекин на спор дом построил. На Марусовке он стоит, на перекрестке.

– Верно, на спор построил, – легко согласился старик. – Поспорили тогда купцы, кто из них лучший дом в Казани построит. Вот Владимир Леонтьевич этот спор и выиграл… Сына я его знавал, купца первой гильдии Леонтия Владимировича Кекина. Лично ему веники мастерил! А он баню любил, как никто другой. Пацаненком я тогда еще был… Но расплачивался он со мной щедро, по-взрослому. И в вениках толк понимал. Бывает, принесешь ему целую охапку: один веник лучше другого, листочек к листочку, а он подержит в руках каждый, себе только парочку и выберет, а остальное приказчикам велит раздать. Да-а, большой был человек! Веники это не просто баловство какое-то, каждый из них какую-то болезнь лечит. Вот, к примеру, дубовый возьмем, он от боли в сердце помогает, а березовый кожу молодит.

Было видно, что старик оседлал своего любимого конька и не желал с него слезать, мог развивать любимую тему долго, а Василий, слушая старика, продолжал хлестать себя березовым веником, отчего его кожа от нещадных ударов становилась пунцово-красной.

– Отец, одолжение не сделаешь? По спине веничком постучи! – повернулся Хрипунов к старику.

– Ложись на лавку, – охотно согласился старик. – Я по этому делу большой умелец.

Василий лег животом на лавку, чувствуя под собой разогретое дерево. А дед, словно древний врачеватель, плавными движениями стал помахивать над распаренной спиной, заставляя его покрякивать от накатившей жары и удовольствия. После чего несколькими несильными ударами прошелся веником поперек спины и еще вдоль, да так, что внутри все перевернулось и ожгло. И по застывшему лицу Хрипунова трудно было понять, что он испытывает – удовольствие или боль.

Старик входил в раж, умело колдовал над его телом, что-то приговаривал, как древний врачеватель, заклинал.

– Пару, пару теперь нужно добавить! – И он щедро плеснул ковш воды на раскаленные камни, протестующе затрещавшие и пустившие во все стороны облако жгучего пара. – Вот сейчас как будто бы и ничего, как новенький теперь будешь!

И вновь двужильный старик начинал немилосердно лупцевать веником лежащего на лавке Василия.

– Хорош, отец, с меня хватит! – взмолился Хрипунов. – Передохнуть бы надо.

– Что за молодежь такая слабая пошла. Совсем к пару не приучена. Мы, бывало, часами могли лежать да париться. Ну да ладно, – сдался он и положил веник в холодную воду. – Дело хозяйское.