Глава 3
Дяденька, прости салагу

Толкучка на Покровском бульваре уже три недели доставляла сыщикам неприятности. Месяц назад в рыночной суете был подстрелен молодой сотрудник уголовного розыска, узнавший среди торгашей своего сбежавшего клиента. Пуля, пробив легкое, прошла навылет. Парень еще добрых полсотни метров бежал за стрелявшим, пока не свалился без памяти. А несколько дней назад один старик продавал золотые кресты с изумрудами, числившиеся в описи Оружейной палаты Деда удалось взять, но допросить не получилось – в ту же ночь он был обнаружен в камере повешенным. Произошедшее можно было бы вполне списать на банальное самоубийство, если бы не одно обстоятельство: веревка, на которой висел старик, была довольно коротка, а ноги повешенного так высоко находились от пола, что старику следовало бы воспарить к самому потолку, чтобы затянуть петлю на горле.

Проку в этих толкучках Кравчук не видел. С каждым днем Москва превращалась в один сплошной базар. Рынки эти возникали стихийно, продавцы не боялись ни патрулей, ни налетчиков, ни облав. И если все же толкучку закрывали, то следующая возникала за соседним углом. Рынки напоминали живой организм, который обязан был заботиться не только о собственном развитии, но и о защите. А потому у каждого базарчика дежурили мальцы, которые мгновенно подавали сигнал о малейшей опасности. Толкучка тут же рассасывалась в течение одной минуты, как если бы ее не было вовсе.

На таких рынках можно было купить все: от малолетки, приехавшей на заработки откуда-нибудь из тамбовской глубинки, до ящика с гранатами. А потому сюда, как грифы на падаль, слетались жиганы со всех близлежащих губерний. Казалось, забрось невод – всех и вытянешь. Ан нет! Не так все просто, как выглядит на первый взгляд. Каким-то непостижимым образом жиганы узнавали о намечавшихся облавах и, словно тараканы, забивались по щелям.

И все-таки толкучку на Покровском бульваре удалось зацепить как следует. Кроме обыкновенных бродяг, набравшихся с полсотни, в сеть угодило разное пестрое жулье, состоявшее из форточников, голубятников, торбовщиков, щипачей. Кроме прочих пескарей, невод зацепил рыбку и посерьезнее. Обнаружились три матерых уркача, находящиеся в розыске.

Но настоящим сюрпризом стали шесть неуловимых жиганов, четверо из которых обретались в банде Кирьяна, а двое ходили под началом Степана.

Первый допрос ничего не дал. Блатные лишь злобно кривили рты или яростно уверяли в своей благонадежности. Придется набраться немного терпения. Если дела будут и дальше продолжаться в том же духе, то молодчиков следует отправить в расход без покаяния.

А остальных бродяг, не замешанных в серьезных делах, допросить как следует, загрузить в вагон да и высадить где-нибудь в тьмутаракани.

Кравчук собирался уже уходить, когда в комнату негромко постучали. Вошел Савелий Кондрашов. Как всегда, он был очень серьезен. Узкий лоб криво прорезали три глубокие морщины.

– Я по поводу облавы на Покровском бульваре, – нерешительно начал опер.

– Ну, – нетерпеливо поторопил Федор Степанович, укладывая бумаги в сейф.

– Там нам один тип странный попался… Бродяга. Говорит, что-то важное хочет сказать.

Кравчук посмотрел на часы.

– Не обмолвился, о чем хочет сказать?

– Говорит, о банде Кирьяна.

Это уже серьезно.

– Вот как? Ладно, давай забирай его из распределителя и веди сюда, но только галопом! У меня времени нет!

– А он уже здесь, – невозмутимо сообщил Савелий и, выглянув в коридор, громко произнес: – Прохор, заводи!

В комнату в сопровождении красноармейца вошел долговязый детина с мрачным взглядом. Ветхая одежда и слой грязи на лице свидетельствовали о том, что он принадлежит к многочисленному сословию «не помнящих родства». Но шапку он ломать не стал, вытянулся и достойно сказал:

– По делу я к тебе, господин начальник.

Федор Кравчук невольно усмехнулся:

– А сюда без дела никого не приводят. Что сказать хотел?

– Прежде я на царский сыск работал, – сообщил бродяга не без гордости. – Особо много не платили, но четвертную на выпивку всегда имел! А то, бывало, и на праздники пятерочку подкидывали. Ценило меня начальство. А теперь как-то разладилось все, – взгрустнулось детине.

– И за какие же такие заслуги тебя премировали? – Разговор получался интересный.

– Об уркаче Вальке Обухе слыхал? – спросил бродяга.

– Кто же о таком душегубе не слышал, сударь мой разлюбезный. В Подмосковье он целыми улицами вырезал!

– Верно, – согласился бродяга, – тридцать шесть загубленных душ на его совести, – и размашисто перекрестился. – Не будь меня, так его по сей день искали бы.

– Как же ты его вычислил?

– А-а, – довольно протянул тот, – здесь особая история. Он как-то на Хитровку заявился к мадам Трегубовой. Тогда она еще воровской мамой не была. Так… барышня на час Вот Валька Обух и сболтнул ей о своих геройствах, а она мне по старой дружбе. А я, не будь дурак, в сыск донес. Помню, начальник мне сто рублей дал и часы серебряные, – важно протянул бродяга.

– Много, – согласился Федор. – И куда же ты часы-то дел? – с интересом спросил он. Не приходилось ему встречать бродяг с часами.

– Пропил! – безнадежно рубанул тот рукой. – Целую неделю кутил, – в голосе звучали горделивые нотки. – Даже на общак малость кинул. Авось и меня когда-нибудь не позабудут.

– И как же тебя величать?

Бродяга покосился на красноармейца, застывшего чуть сбоку с непроницаемым лицом, и сообщил:

– Грош!

– Ах, вот как!

Действительно, Кравчуку попадалось дело некоего Гроша, завербованного участковым надзирателем.

– Слыхал, – помолчав, добавил Федор Кравчук.

В деле имелась даже небольшая фотография, на которой Грош был не в пример моложе.

– Было время, меня сам начальник к себе зазывал, – похвастался Грош. – Кофеи мы с ним пили, а бывало, что и водочки наливал.

– Оставьте нас наедине, – приказал Федор Кравчук. И, заметив нерешительность Савелия, добавил: – Все в порядке, я сам разберусь. Как же тебя сцапали-то, Грош? – спросил Кравчук, когда Савелий прикрыл за собой дверь.

– На толкучке попался, господин начальник. Наша артель там всегда собирается.

– Ты эти свои старорежимные замашки оставь, – погрозил пальцем Кравчук. – Господ мы всех повыбили да по заграницам растолкали. Называй меня гражданин начальник. Ясно?

– А чего не понять, – почти обиделся Грош, – мы с почтением…

– Ну так что там у тебя, выкладывай.

– Тут вчерась к мадам Трегубовой гости заходили из Питера Один такой плечистый, весовой, другой пожиже будет, но оба жиганы. Это точно! Тот, что постарше золотыми безделушками все сверкал. А такие вещички даже не у всякого весового встретишь.

– А про золотые вещи откуда знаешь? – небрежно поинтересовался Кравчук. – Он тебе тоже, что ли, показывал?

– Да разве я ему ровня? – слегка удивился Грош. – Он вон где! – уважительно поднял подбородок бродяга. – А я кто? Так… не помнящий родства. Только я за ними из-за угла наблюдал. А сильную вещь даже в самой темени рассмотреть можно, – уверил Грош. – Как пить дать, золото это было!

– С чего ты взял, что это гость мадам Трегубовой, может быть, залетный какой? – серьезно засомневался Кравчук. Грош сдержанно улыбнулся над наивностью начальника.

– Это какой же такой залетный в самую темь на Хитровку явится, да еще с такими вещицами! Обдерут его как липку. А вот если от мадам Трегубовой идет, тогда другое дело, – развел он руками, – это как ежели при нем охранная грамота была бы. За непочтение и голову могут оторвать.

– И что там дальше было? – все более втягивался в разговор Кравчук.

– Пока я там рядышком стоял, они о делах каких-то своих говорили… Кирьяна поминали… Я тут покумекал малость и думаю, что гости хотят дело какое-то крупное замутить, вот решили московских жиганов в долю взять.

– А Кирьян что?

– Без Кирьяна в Москве ни одно большое дело не обходится.

– Может, слышал, о чем говорили?

– Не разобрал, – выдохнул Грош, – как на духу говорю! А только вокруг питерского гостя Костя Фомич ужом вился. А он всегда там, где большими деньгами пахнет. И такого человека, как Кирьян, на безделицу звать бы не стали, – уверил Грош. – Не тот калибр!

– Хорошо, я тебя отпущу, – подумав, сказал Кравчук. – Потолкайся на Хитровке и поспрашивай как следует, что там гости надумали.

Грош скосил недобрый глаз на Федора.

– За такие расспросы, гражданин начальник, можно и без головы остаться. Ты бы меня не учил, что нужно делать. Я сам потолкаюсь среди своих, может, кто что сболтнет, авось где и сам чего услышу. А если что прознаю интересное, так сразу тебе дам знать.

Грош был понятен. Хитроват, конечно. Как же без того! Но склад ума у него авантюрный. Такие люди встречаются практически во всех сословиях. Шпионить за ближними для них такое же обыкновенное дело, как дышать.

– Сколько тебе платили в сыске? – по-деловому поинтересовался Кравчук.

– На выпивку хватало, да еще мог и барышень кренделями побаловать, – степенно протянул Грош.

– Денег я тебе дать не могу, – честно объявил Кравчук, – но паек будешь получать приличный.

Грош почесал затылок.

– Паек-то оно, конечно, подходяще, – без особой радости сообщил Грош, – только, бывало, мне и водочки наливали за особое старание.

– Водки не обещаю, – строго заметил Кравчук, – но самогона, может, налью.

– А больше мне и не надо. Благодарствую, – произнес босяк. Он чуть наклонил голову А потом вспомнил, что нынче во дворе не царские времена и все вокруг товарищи, достойно разогнулся.

– Кондрашов! – громко крикнул Кравчук. – Кондрашов! Да чтоб тебя!.. Да где тебя черти носят? – в сердцах добавил Кравчук, когда оперативник перешагнул порог. – Вот что, проводи этого… товарища до выхода и смотри, чтобы ему по шеям не надавали, а то у него вид не очень респектабельный.

– Какой? – часто заморгал Савелий.

– Одежда на нем старая: чего доброго, снова в каталажку запрут. – И уже когда Грош стоял на пороге, Кравчук неожиданно спросил: – А верно, что ты когда-то уркаганом был?

Грош застыл в дверях, а потом медленно повернул голову.

– Откуда тебе это известно, гражданин начальник?

– Чего это личико-то у тебя перекосилось? Уж не заболел ли ты часом?

– Кто тебе об этом напел?

– Никто, – честно ответил Кравчук, улыбнувшись, – это в твоем досье отмечено. А царские сыскари народ дотошный.

– Значит, надул меня сыскной надзиратель…

– Как же ты титул-то свой потерял?

– Хм… По молодости случилось, – чуть помявшись, заговорил, оправдываясь, бродяга, – я тогда на тобольской каторге срок тянул. До курева очень жадный был, а тут смотрю, на шконке кисет лежит, табачком по самую горловину набит. Я и шинканул из него малость на козью ножку, а тут один уркач заприметил и меня за руку сцапал при свидетелях. Думал, дупло забивать станут, ан нет, обошлось. Надавали по мордасам да отпустили восвояси. С тех пор я «не помнящий родства».

– А если уркачом себя объявишь?

– Прирежут, – просто констатировал босяк. – Такие вещи в нашем мире не забывают, – и, не прощаясь, притворил за собой дверь.

* * *

Васька Кот поставил две кружки пива на мокрый стол и торжественно объявил:

– Свежак! Я сюда часок назад забежал, опрокинул одну кружечку, так пиво словно живая вода по жилочкам пробежало.

Хрящ взял стеклянную кружку и посмотрел пиво на свет. Оно выглядело красивым, искрящимся. Сверху пышной горкой колыхалась белая пена. Ее полагалось сдуть. Вообще это был целый ритуал. Желательно пену сдуть с первого раза, на что был способен не каждый любитель. При этом нельзя было расплескать пиво. А клочья пены летели на многие метры, заляпывая столы и стулья.

Хрящ невольно улыбнулся, вспомнив о том, как однажды он с флотскими приятелями устроил соревнование по сдуванию пены. Тогда ему удалось выиграть сто рублей. В царское время это были очень большие деньги.

– Ты чего улыбаешься? – недоверчиво спросил Вася Кот, покосившись на напарника.

– Да так, – неопределенно пожал плечами Хрящ, улыбнувшись еще шире.

Он слегка наклонил кружку и резко, но совсем не сильно дунул. Пена слетела с края кружки и шлепнулась на дощатый пол.

– Ловко, – искренне позавидовал Васька Кот, – я так не могу, обязательно пиво пролью.

– Я тоже не сразу научился, – заметил Макар Хрящ, – прежде море пива выпил.

Как и предполагал Макар, от самых дверей мадам Трегубовой Фомич пустил по их следу дозорных. Обыкновенную пацанву, совершенно не различимую в полутьме и чрезвычайно подвижную – как стая вспугнутых воробьев, – попробуй тут уследи за ними! Московским жиганам ни к чему знать, где остановились питерские, не то время, чтобы доверять. Макар и раньше не любил незапланированных визитов, и уж тем более не хотелось, чтобы его тревожили сейчас.

От пацанов удалось избавиться, когда они вскочили в проезжавшую мимо пролетку. Макар сунул трешку извозчику, и тот, окрыленный неожиданным наваром, заставил бежать лошадку вскачь, методично опуская на ее широкую спину кнут.

У Боброва переулка Хрящ сошел. Через два квартала находилась его квартира. Внимательно осмотрелся – вокруг никого. От пацанов удалось оторваться, но поблизости могли быть люди и посерьезнее. Он покружил по переулкам и, окончательно убедившись в отсутствии «хвоста», затопал к дому.

Хрящ взял воблу, постучал о край стола. Рыба заметно помягчела. Хрящ вытащил из кармана часы, щелкнул крышкой и посмотрел на циферблат. До назначенной встречи оставалось минут тридцать. Спрятав часы, он поймал взгляд двух мужчин, сидящих за соседним столиком.

По виду обыкновенные щипачи, золотую игрушку они срисовали мгновенно. Как бы невзначай Хрящ распахнул жилетку, под которой предупреждающе торчала рукоять нагана. Парни все поняли и больше в его сторону не смотрели. Пивко попивал человек весовой, и его лучше не тревожить.

Хрящу нравилось обладать золотыми вещами. Они как будто были созданы для его пальцев, да и сам он невольно ощущал себя значительнее и намного сильнее. И уже не однажды ловил на себе завистливые взгляды окружающих.

– Я тебя предупредить хочу, лишнего там не вздумай болтать. Это мое дело.

Васька Кот обиделся:

– Да я и так нем как рыба.

Хрящ одним глотком допил пиво и поставил кружку на стол.

– Пошли, нечего рассиживаться. Дела торопят, – и поднялся из-за стола.

Из-за столика у самых дверей несколько торопливее, чем следовало бы, отставив в сторонку недопитые кружки, поднялись четыре человека. По виду стопроцентные жиганы, уж слишком щеголевато одеты.

– Тех людей у двери видишь? – негромко спросил Макар.

– Ну?

– Будь осторожен, у меня такое впечатление, что это по нашу душу…

Хрящ незаметно вытащил наган из-за пояса и, стряхнув рыбью чешую с газеты, прикрыл ею ствол.

У выхода из пивной их уже ждали. Неторопливо взяли в коробочку, отрезая возможные пути отступления. Действия отработанные, правильные. На лицах самодовольные улыбки, эти залетные фраера представлялись блатным легкой добычей. Чувствовалось, что для них это даже не приключение, подобные вещи они проделывали неоднократно, а потому инстинкт самосохранения молчал.

– Дорогу, – стиснув зубы, произнес Хрящ.

– Это мы с почтением, – произнес тот, что стоял напротив, сверкнув золотой фиксой, – только ты свои часики оставь, те самые, которыми в пивнушке сверкал. Парень ты, видать, фартовый, другие себе надыбаешь, а мне они во-от так нужны, – рубанул он себя ладонью по горлу, – уж слишком часто на свидания к барышням опаздываю. А они народ очень ранимый, обижаются.

Жиган сделал небольшой шажок вперед и резко выбросил руку. Холодным предостерегающим лучом блеснуло лезвие финки.

– А ну, пучеглазый, – прошипел жиган, – наковыряй нам капустки.

И одновременно, будто бы по команде, двинулись навстречу остальные, стараясь оттеснить Кота с Хрящом в закуток двора.

Газета выпала из ладони Макара и упала в грязь.

– Стоять, суки позорные! – негромко, но твердо произнес питерский.

В грудь фиксатому смотрел ствол нагана. Макар слегка надавил на курок, и барабан, как бы неохотно, чуток сдвинулся. Фиксатый проглотил подступивший к горлу спазм.

– Ну, ты… это… – пробормотал он.

– А теперь, салаги, просите у дяденьки прощения.

Барабан повернулся еще чуть-чуть.

– Ну, пошалили мы, браток, с кем не бывает… Не признали своего, – виновато зашепелявил фиксатый.

– Крыса тебе браток, – брезгливо выдавил Хрящ, – а для тебя я дяденька. Живо проси прощения! Считаю до трех… Раз!..

Барабан повернулся еще на самую малость. Именно в этом месте на шептало нагана установлен фиксатор, чтобы иметь возможность как следует прицелиться в предполагаемую мишень. А дальше достаточно всего лишь крохотного усилия, чтобы выпустить из ствола пулю.

– Дяденька… прости… не будем, – прошепелявил ошарашенный блатной.

– Салагу забыл, – негромко, но жестко напомнил Макар Хрящ.

– Дяденька… прости салагу, – выдавил из себя фиксатый.

– А теперь пошел отсюда, и чтобы я тебя не видел! – чуть повел стволом Хрящ.

Жиганы, попрятав финки, уважительно разомкнулись. Отступил и фиксатый, увязнув лакированными туфлями в осенней грязи. Обернувшись, Макар поймал его яростный, уничтожающий взгляд. Каким-то шестым чувством он осознал, что это не последняя их встреча.

Завернув за угол, Макар махнул рукой извозчику.

– На Хитровку! – небрежно бросил Хрящ, развалившись на сиденье.

– На Хитровку? – призадумался извозчик, почесав кнутовищем кудлатый затылок. – Неспокойно там нынче, – сдержанно сообщил он, – вы бы, господа, добавили полтину за беспокойство.

– Три рубля сверху! – великодушно пообещал Хрящ.

– Три рубля?! – возликовал извозчик. – Да за такие деньги я вас хоть в ад отвезу!

– А вот это кого-нибудь другого, – со смешком заметил Макар.