Черный евнух

По аккуратным ступеням тайницкого хода Шах-Али вышел к берегу реки. Дул сильный пронизывающий ветер, в воздухе чувствовалось дыхание подступающей осени. Шах-Али поежился – зябко.

– Я остаюсь в Казани… Быть может, чернь не посмеет меня тронуть, – сказал черный евнух.

– Ты ошибаешься, Ибрагим. Если они убивают ханов, что тогда говорить о евнухах, – мягко возразил Шах-Али, – нам нужно бежать вместе.

– Всевышний оградит меня. А если я умру, то душа моя возрадуется только потому, что погибну вместо тебя.

Ветер на миг стих, и из-за туч проплыла по небу луна. Полнолуние. Шах-Али некоторое время наблюдал за отражением светила в реке, а потом перевел взгляд на Ибрагима.

– Я расскажу про тебя царю Ивану… Пусть он тоже о тебе знает.

– Это я делаю не для урусского царя.

Тихо подошла к берегу лодка и врезалась острым носом в мягкий песчаный берег. Шах-Али ступил ногой на шаткое дощатое дно. Лодка под его грузным телом сильно качнулась.

На том берегу хана ждал князь Вольский, дальше дорога Шах-Али лежала в Москву.

Некоторое время Ибрагим смотрел вслед удаляющейся лодке, а потом пошел в сторону тайницкого хода. Все в руках Аллаха.

Казань не знала, что утро она встречает без правителя. А муллы в утренних молитвах по-прежнему продолжали прославлять хана, желали Шах-Али долгих лет жизни. Только после второй молитвы нежданная весть облетела весь город – хан бежал в Москву!

Эмиры, мурзы собрались на площади и, перебивая друг друга, не стесняясь поведали о своем позоре.

– В цепи нас заковал! На колени ставил!

Послышалась брань. Расправы требовали все, даже хафизы ^[29], еще утром славившие бывшего хана. Худай-Кул горячился больше всех, подогревая возбужденную толпу:

– Посмотрите на мои руки, правоверные! Они еще хранят на себе следы железа, в которое заковал нас проклятый Шах-Али! И это его мы пригласили на ханство! Он издевался над нами, он унижал нас! Он не мусульманин, он гяур! Он бежал в Москву вместе с эмиром Бельским! А кто же ему помог в этом, спросите меня, правоверные?! Черный евнух!

Худай-Кул отыскал глазами Ибрагима, стоявшего в толпе. Евнух не прятал глаз, уверенно смотрел в лицо Худай-Кула.

Толпа выжидающе замерла. Ибрагим был с казанцами всегда: при Сафа-Гирее и без него, при славной бике Ковгоршад и при Шах-Али…

Может ли он стать предателем?

– Это правда, что ты дал Шах-Али уйти? – спросил Кулшериф.

– Да, я отпустил Шах-Али, – признанием евнух подписал себе приговор.

Еще некоторое время площадь хранила молчание, а потом всем стало ясно, что Ибрагима уже нет среди живых.

Толпа выжидала. Кто же осмелится поднять руку на самого ханского евнуха?

– Ты помогаешь неверным, и твоя смерть приблизит меня к воротам рая, – произнес Худай-Кул и обнажил саблю.

Свистнула дамасская сталь, и голова Ибрагима отлетела. Кто-то поднял ее за волосы и плюнул в раскрытые глаза. А толпа, потеряв к увиденному интерес, медленно разошлась.

Через несколько дней в Ногайскую Орду, где в то время находился Сафа-Гирей, прибыли послы. Осиротевшая Казань приглашала изгнанника и скитальца на ханство.

Часть третья
ЧЕХАРДА НА ПРЕСТОЛАХ

Решения властителей

Дурная весть застала Ивана Васильевича в Коломне, где великий государь стоял лагерем с удельными князьями. Шах-Али, покорный и побитый, со слезами на глазах переступил порог царского шатра и упал в ноги самодержцу.

– Прости, государь! Не оправдал я твоего доверия, слишком тяжела оказалась для меня эта честь. С ханства меня согнали проклятые казанцы, чуть жизни не лишили, – плакал Шах-Али. – Хитростью я Казань покинул и к тебе под защиту в Москву бежал. Жизни бы лишился, если бы не князь Дмитрий Бельский со своею дружиной.

Государь внимательно слушал торопливую, сбивчивую речь. Лицо его все более темнело, стоявшие рядом князья переглянулись. Крут молодой государь, как бы его гнев против своих же бояр не обернулся. Нет, кажись, миновала гроза, посветлел ликом царь Иван Васильевич, подошел к Шах-Али, приподнял его с колен.

– Не тужи, Шах-Али. Был ты царем казанским, станешь царем касимовским. Получишь этот город в кормление, как и прежде, а казанцев за твой позор мы накажем!

Поход в Крым в том году не состоялся. С Коломны государь повернул войско на Казань. Во главе туловцев ^[30], копейников и мечников были поставлены опытный воевода Семен Микулинский и князь Василий Оболенский-Серебряный.

– Спасибо за доверие и ласку, государь, – скромно благодарил Микулинский. – Если бы еще твое слово в напутствие услышать.

Иван Васильевич не мог отказать знатному воеводе.

– Быть царской речи! – согласился самодержец.

И ближе к полудню все войско собралось перед великокняжеским шатром внимать мудрому государеву слову.

Наконец показался и сам Иван Васильевич. Высокий, обряженный в броню, на голове золоченый шелом. Кольчуга у государя легкая, но крепкая, а поверх – красный плащ, застегнутый на серебряную запону. Войско примолкло.

Иван Васильевич щипнул пальцами русую бородку и молвил крепкое слово:

– Дружина моя! На святое дело идете – казанцев лукавых бить! Православных из рабства избавлять. Послужите же мне верную службу, как когда-то служили отцу моему Василию Ивановичу. В долгу я буду перед вами, а земля Русская вам спасибо за то скажет. Не дерзите с воеводами, будьте послушны и покорны, как малые дети с отцом своим. Поплывете вы в ладьях к Казани, а к штурму не приступайте. Пусть же татары сначала вашу силу увидят и Москвы убоятся! Пусть же им в другой раз неповадно будет друзей государя позору предавать! А похвалю я еще князя Семена Микулинского, – государь перевел взгляд на воеводу. Тот едва заметно поклонился. – Умом он светел, лицом весел. Силен в мужестве и славен в победе. О ратных его доблестях не мне рассказывать, вы лучше знаете. С таким воеводой не пропадешь! Повоюйте же на казанской стороне и со славой домой возвращайтесь. А теперь… с Богом!

Забряцало железо, раздались звуки походных труб, и войско князя Микулинского со знаменами и хоругвями двинулось от Коломны по Казанской дороге.

Прибыли гонцы.

Один из них легко спешился и уверенно прошел в шатер хана, где тот восседал на высоких мягких подушках и слушал своего звездочета.

– О великий хан, – подполз гонец на коленях к ханскому ложу. – Войско урусского государя Ивана повернуло на Казань.

Девлет-Гирей поднялся с подушек и спросил звездочета:

– Загляни еще раз в расположение звезд! Посмотри, как мне лучше поступить – идти воевать Москву или послать улан к Казани?

Звездочет – высокий сухощавый старик – недолго колдовал над мудрыми рисунками, а потом, подняв узкие ладони к небу, произнес:

– Расположение звезд загадочное. Они советуют, чтобы ты не шел ни на Москву, ни на Казань, а направил свою тьму в противоположную сторону.

Девлет-Гирей некоторое время раздумывал. Что бы это могло значить? А потом согласно кивнул:

– Я знаю, что звезды подсказывают мне… Я сделаю так, как они велят! Я пойду войной на Кавказ! Что-то черкесский князь стал непочтителен к послам крымского хана!

Сафа-Гирей входил в Казань победителем. Следом за ним тянулся огромный караван из множества кибиток.

Казань в ожидании замерла. Как же начнет новый хан свое правление? Начал он его казнями знатнейших карачей, осмелившихся когда-то пойти против воли хана.

Поход князя Микулинского

Дружина Семена Микулинского подступила к самым стенам Казани, и громкий звук походных труб был услышан в ханском дворце.

– Войско урусского царя под стенами города! Царь Иван подошел к Казани! – поднялся в городе переполох.

Казань спешно вооружалась, а рать Семена Микулинского, помахав издали хоругвями, засела в дубовой роще.

– Не время сейчас, – сказал воевода. – Крепки они за стенами. Выманить бы их да сразиться в чистом поле.

А вскоре, приказав свернуть лагерь, князь Микулинский затерялся в лесах казанской стороны. Не увидев на следующий день московской рати, Сафа-Гирей отправил за ней в погоню арского эмира Япанчу с многочисленным воинством.

Через неделю, заморив коней и измотав полки, Япанча понял, что разыскать Семена Микулинского будет трудно, и, разослав дозоры во все стороны, стал дожидаться вестей, расположившись лагерем близ Арска.

– Батюшка, – кричал стряпчий ^[31], – как послал ты нас в дозор татар караулить, так я сразу на них и вышел. Из-за кустов я выглядываю, а там… батюшки святы, все войско татарово спит! Даже караулов нигде не выставили. Вот сейчас напасть бы на них, надолго бы они запомнили эту встречу.

Князь Микулинский не мог поверить в удачу. Дотошно переспрашивал стряпчего:

– Виданное ли это дело? Неужно все спят мертвецким сном?! И дозоров не выставили?

– Не выставили, батюшка, – волновался стряпчий.

– Западни бы не было… – колебался князь.

А потом, посовещавшись с воеводами правой и левой руки, понял, что дело верное.

– На коней! – коротко приказал он.

Через час дружина князя Микулинского подступила к лагерю Япанчи.

– Действительно спят… И постов нигде не видать, – не переставал удивляться воевода. И в сердце старого война вдруг осторожным ужом вползла жалость. – Не по-христиански это – сонных рубить. Сначала в трубы сыграйте, пусть пробудятся. Ну а потом… с Богом!

Рать Семена Микулинского замерла. Полки ждали барабанного боя. А когда послышалась быстрая дробь и зазвучали трубы, лес наполнился криками, свистом, и из чащи на войско Япанчи налетела конница.

Запоздало и испуганно зазвучали татарские трубы.

– Коли их! Руби! – раздавались возбужденные голоса. – За Христа! За веру!

На землю падали убитые и раненые. Разгоряченные и напуганные кони топтали поверженных людей, втаптывали в грязь бунчуки, лес наполнялся криками, плачем, мольбой о пощаде.

– В полон их! – кричал воевода.

Рубка переместилась ближе к шатру эмира, где он с небольшим отрядом сдерживал натиск урусов.

– К лесу! К лесу! – кричал Япанча, шаг за шагом отвоевывая спасительные аршины земли. И когда лес прочно заслонил его от вражьих стрел, он издал победный клич. Затем осмотрел свое поредевшее воинство и, холодея всем телом, спросил:

– Почему я не вижу среди вас моего сына?! Где он?!

– Эмир, будь справедлив, – осмелился есаул сказать правду. – Он остался прикрывать наш отход! Он спас всех нас…

Есаул не договорил. Острый кинжал раздвинул ребра и вошел в его грудь по самую рукоять. Изо рта есаула на желтый кафтан тонкой быстрой струйкой полилась кровь.

– О Аллах, спаси моего сына. – Старый эмир вытер кинжал и прикрыл в горе глаза.

Арский княжич уже не обращал внимания на крики – расстелив в шатре циновку, он стоял на коленях и отбивал поклоны. Распахнулся полог, и вошел рында князя Микулинского. Он вытащил меч и приблизился к юноше. А княжич, прикрыв глаза, продолжал молиться.

– Не трожь его, – опустилась ладонь воеводы Микулинского на плечо рынде. – Пускай своему богу помолится.

А когда были произнесены последние слова молитвы и раздался выдох: «Амин!» – юноша взглянул на вошедших, резким движением выхватил кинжал и вонзил его себе в живот.

– Алла! – был его последний крик. Потом он упал на бок и умер без стона.

– Гордый, – произнес князь. – Таких уважать надо. Кишки себе выпустил, чтобы в плен не попасть. Крещеным быть не желает!

Остатки татарского войска скрылись в густой чаще.

– Теперь уже не догнать, – заключил Семен Микулинский. – Для них лес – что дом родной.

Война или мир?

Семен Микулинский и Василий Оболенский возвращались в Москву с поднятыми головами. Везли Ивану Васильевичу весть о первой победе над строптивой Казанью.

Государь встретил воевод с лаской и щедро отсыпал из казны каждому из них серебра и злата. Досталась князьям и высшая награда – по шубе собольей с царского плеча.

А скоро из Казани в Москву прибыли послы просить мира.

Иван Васильевич встречал татар гордо. Сидел в тронном зале, в золоченом кафтане, крепкая рука сжимала скипетр. Надо напустить на казанцев страху, пусть помнят о русской мощи.

Послы же татаровы робеть не умели, еще их деды помнили времена, когда Москва платила дань Казанскому ханству. Не поклонившись Ивану Васильевичу, Нур-Али протянул грамоту от Сафа-Гирея.

– Читай! – велел государь стоявшему подле него окольничему ^[32] Адашеву.

Тот, расправив длинный свиток, принялся зачитывать:

–«Брат мой московский, царь Иван Васильевич. Долго ли нам держать зло друг на друга? Ведь наши ханства знали и лучшие времена, когда мы были добрыми соседями. А не заключить ли нам мир, и пусть послы наши вместо нас клятву дадут».

Иван Васильевич только и хмыкнул в жидкий ус.

– Ишь ты! Сам разбит, а спеси-то не умерил! Мира, стало быть, ему надо. И послы уж больно чопорно держатся. Может, помощь от Крыма ждут? Подумать нужно, может быть, чего и умыслили. А ты, – взглянул он на Адашева, – гони их пока на татаров двор, где мы послов держим. Пускай в Казань не отъезжают, может быть, и понадобятся еще!

А днем позже царь Иван учинил Думу, где с воеводами и боярами держал совет.

– Мира запросили казанцы. Как же нам быть? Может, прогнать послов с позором и всей землей на Казань обрушиться? – посмотрел он на чинно восседавших в собольих шубах да бобровых шапках бояр. Все степенные, бороды поглаживают важно.

Первым заговорил митрополит Макарий.

– Мира хотят, – в раздумье протянул старец, – видно, крепко припекло, если о мире стали заботиться. Наперед бы им думать, прежде чем на Русь с огнем шастать.

Бояре терпеливо внимали митрополиту. Тяжелы слова Господа Бога, что же святейший отец далее скажет?

– Крепко мы магометан наказали, долго они еще подвиг наш помнить будут. Христос давно нас зовет православных из беды выручать. Только вот что я вам хочу сказать… Не время еще нам с силой собираться. Русь сперва укрепить надо. Ну а уж потом всей землей Русской и навалиться на басурман. Принять бы надо мир, государь, от послов казанских.

Поднялся окольничий Алексей Адашев. Знатные бояре только переглянулись. Добродушием государя пользуется! Давно ли в Боярской думе, а уже поперед старейших спешит слово вымолвить. А ведь и чином не больно высок, и роду не знатного. Он да еще Иван Выродков, тоже из худородных, все норовят людей именитых подалее от государя задвинуть! Чем же они эдаким царя опоили, что только их он и желает слушать? Старые порядки им, дескать, не по нраву, по-новому Русь хотят переиначить! А Иван Васильевич во всем с ними советуется, во всем согласен, речи их слушает и добрые слова им говорит. Да и митрополит их сторону держит.

– Прав святейший отец, государь, – изрек Алексей Адашев, – сильна Русь, но против Казани сейчас пойти не может! Каждое княжество – что государство отдельное, дружину свою имеет и царю не подчиняется! Раздорами Русь слаба! Русские земли сначала бы объединить покрепче под единое начало, пусть бы всеми дружинами царь заправлял! И еще полков бы побольше, тех, что с пищалями ходить будут. Да пушек бы отлить, и поболее. Вот тогда и с татарами воевать можно.

Бояре между собой переглянулись. Молод да горяч! Земли, стало быть, объединить хочет. А земли ведь не только великого князя. От времен самого Рюрика всегда старейшим родам принадлежали!

– Хорошо, быть по-вашему. Будет мир с Казанью. А ты, Ивашка, – посмотрел государь на своего любимца думного дьяка Выродкова, – отпишешь грамоту Сафа-Гирею. И добавь… чтобы уговор соблюдал строго и русские земли не обижал. Мы тоже земли казанские трогать не станем.

Не дождавшись утра, послы хана выехали в Казань, спешили доставить Сафа-Гирею важный договор о мире.

Оставшись наедине с Иваном Васильевичем, митрополит наставлял молодого государя: