1. В настоящее время в России идет активная законотворческая работа по подготовке новой редакции Гражданского кодекса (ГК РФ). После принятия в первом чтении законопроекта о внесении изменений и дополнений в ГК РФ, последовавшего 27 апреля 2012 г., в ноябре 2012 г. он по решению Государственной Думы РФ был «раскассирован» на девять отдельных частей – формально самостоятельных законопроектов.

30 декабря 2012 г. была принята и подписана Президентом РФ первая из этих частей – Федеральный закон от 30 декабря 2012 г. № 302-Ф3 «О внесении изменений в главы 1, 2, 3 и 4 части первой Гражданского кодекса Российской Федерации»^[9], а в апреле 2013 г. во втором и третьем чтениях была принята вторая часть изменений, касающихся норм гл. 9–12 части первой ГК (о сделках, представительстве и доверенности, исчислении сроков и исковой давности). На очереди − изменения в нормах гл. 6−8, касающиеся объектов гражданских прав (включая ценные бумаги и защиту нематериальных благ).

Из числа уже принятых изменений одним из наиболее принципиальных является вступившая в силу с 1 марта 2013 г. новая редакция ст. 2 ГК РФ, посвященной отношениям, регулируемым гражданским законодательством. Теперь в ней прямо сказано, что именно гражданское законодательство «регулирует отношения, связанные с участием в корпоративных организациях или с управлением ими (корпоративные отношения)». Иначе говоря, закон прямо закрепил корпоративные отношения в качестве предмета гражданского права.

Тем не менее вокруг конкретных правил об определенных изменениях гражданско-правового статуса корпораций, предлагаемых для внесения в гл. 4 ГК РФ «Юридические лица», до сих пор продолжаются многочисленные и весьма острые дискуссии. Новая редакция этой главы ГК в основном составляет предмет самостоятельного законопроекта, который планируется рассмотреть во втором чтении в июне 2013 г.

2. Следует отметить, что наибольшие споры как в правительственных кругах, так и в бизнес-сообществе вызвала именно предлагаемая законопроектом модернизация норм о юридических лицах − корпорациях. Главными оппонентами разработчиков законопроекта (рабочей группы Совета при Президенте РФ по кодификации и совершенствованию гражданского законодательства, представленной главным образом работниками Исследовательского центра частного права при Президенте РФ и Высшего Арбитражного Суда РФ) выступили Министерство экономического развития РФ и влиятельная рабочая группа по созданию Международного финансового центра (МФЦ).

Предметом разногласий здесь были и остаются три основные проблемы: 1) необходимость уставного (твердого) капитала хозяйственных обществ (акционерных и с ограниченной ответственностью); 2) роль корпоративного (акционерного) соглашения; 3) виды корпораций. К ним можно также добавить и вопросы об упрощении регистрации (создания), а также реорганизации и ликвидации юридических лиц; о двух- или трехзвенной структуре управления хозяйственными обществами (иначе говоря, о необходимости выделения в числе органов таких обществ наблюдательных советов, которые действующим законодательством крайне неудачно отождествлены с советом директоров); о введении в Гражданский кодекс понятия «аффилированные лица» и замены им категорий «материнское» и «дочернее общество» и некоторые другие проблемы.

Достигнутые в этих вопросах компромиссы в действительности не устраивают ни одну из сторон, которые в ходе парламентского обсуждения законопроекта фактически стремятся к их возможному пересмотру. Основу разногласий составляет принципиально различный подход к содержанию и общей направленности гражданско-правового регулирования корпоративных отношений: разработчики законопроекта стремились к их упорядоченному и четкому оформлению, основанному на балансе интересов всех участников гражданского оборота, тогда как их оппоненты требуют максимальной свободы и расширения диспозитивного регулирования организации и функционирования корпораций (хозяйственных обществ) в интересах главным образом крупного бизнеса.

При этом одним из основных аргументов являются ссылки на англо-американское корпоративное право, якобы предоставляющее безграничную свободу предпринимательской деятельности, а также на необходимость повышения «инвестиционной привлекательности» российского правопорядка и занимаемого Россией места в различных международных рейтингах (что, строго говоря, вообще не имеет прямого отношения к гражданскому, в том числе к корпоративному праву).

3. Действующее российское законодательство, подобно законодательству большинства европейских континентальных государств (и праву Евросоюза), традиционно требует от хозяйственных обществ наличия минимального (твердого) уставного капитала. Вместе с тем данное требование носит символический характер не только с точки зрения его объема (10 тыс. руб., т. е. примерно 250 евро для обществ с ограниченной ответственностью), но и содержания, ибо в счет этой суммы фактически допускается внесение абсолютно любого имущества, вплоть до старой мебели, изношенной одежды и т. п.

Первоначальная редакция законопроекта предусматривала 10-кратное увеличение этой суммы и ее внесение в денежной форме, что вызвало резкий протест Минэкономразвития, потребовавшего полной отмены минимального капитала хозяйственных обществ как «избыточного требования», не имеющего никакого экономического смысла и являющегося «пережитком экономики XIX века». Любопытно, что этот довод явно почерпнут из американской литературы по корпоративному праву (являющейся главным, если не единственным источником идей и законодательных предложений большинства наших экономистов и ряда юристов).

Его необоснованность для российского правопорядка представляется очевидной, ибо его реализация ведет к закреплению господства в гражданском обороте юридических лиц – «пустышек», заведомо не способных платить по своим долгам (в настоящее время более 3/4 из примерно 4 млн всех российских юридических лиц выступают в форме обществ с ограниченной ответственностью). Вместе с тем в действительности он показывает свою полную несостоятельность и с позиций современного зарубежного опыта.

4. Относительно реального зарубежного опыта можно отметить, что даже в тех европейских континентальных правопорядках, где в середине 2000-х годов было формально разрешено создание «компаний одного евро» (сначала Франция, а затем – Германия), они не получили фактического распространения, в том числе из-за особенностей законодательства о несостоятельности (банкротстве).

Во Франции они наталкиваются на широкую возможность привлечения в ходе банкротства к личной имущественной ответственности директоров и учредителей/участников обществ с ограниченной ответственностью, созданных с «заведомой недокапитализацией», с помощью специального иска – action en comblement du passif (ст. L 652-1 и L 651-3 Торгового кодекса в редакции Закона от 26 июля 2005 г.). Это привело здесь к преимущественному созданию таких обществ со средним капиталом в 3 тыс. евро и практическому отсутствию «обществ одного евро»^[10].

В Германии же «компании одного евро» автоматически попадают в состояние неплатежеспособности, и до формирования ими обычного уставного капитала в 25 тыс. евро их управляющие в соответствии с § 64 Закона об обществах с ограниченной ответственностью не только обязаны публично объявить об этом, но и несут неограниченную ответственность по их долгам личным имуществом^[11].

В подавляющем большинстве случаев европейские правопорядки сохраняют требование твердого уставного капитала для всех хозяйственных обществ.

Что касается англо-американского права, то здесь обычное отсутствие требований к минимальному капиталу business corporation восполняется требованием обязательного проведения специальной «проверки на состоятельность» (Solvency test) при любом «распределении» (выплате, продаже и т. д.) принадлежащего компании имущества, которая призвана гарантировать удовлетворение иных (оставшихся после «распределения») требований ее кредиторов и фальсификация которой влечет серьезную уголовную и административную ответственность проводивших ее директоров компании. Известны и более жесткие требования: например, Корпоративный кодекс штата Калифорния требует от корпораций поддержания постоянного соотношения активов и пассивов как минимум 5 к 4^[12].

Такой «последующий контроль» за имущественным положением корпораций опирается на относительно жесткие системы бухгалтерской отчетности, попытки обхода которых влекут еще большее ужесточение этого законодательства и уголовной ответственности за его нарушения. После известного скандала с компанией «Энрон», имевшего место в 2001 г., в США появился Закон о реформе отчетности публичных компаний и защите инвесторов (Public Company Accounting Reform and Investor Protection Act of 2002, известный по именам своих инициаторов – сенатора Пола С. Сарбейнеса и конгрессмена Майкла Оксли – как Sarbanes-Oxley Act), а в Великобритании в 2011 г. начал действовать почти аналогичный по содержанию и направленности Bribery Act. При этом компании, не готовые соблюдать жесткие и детально разработанные этими законами требования к отчетности и вынужденные уйти с Нью-Йоркской и Лондонской фондовых бирж, по мысли организаторов российского Международного финансового центра и должны составить основной круг его участников, о чем уже публично объявили его организаторы^[13].

Американское корпоративное право в действительности не оставляет беззащитными и корпоративных миноритариев. Например, Федеральный закон 1970 г. о противодействии последствиям организованного обмана и коррупции (Federal Racketeer Influenced and Corrupt Organizations Act – знаменитый RICO) предоставляет им возможности предъявления коллективных исков в федеральных судах и устанавливает ответственность директоров корпораций перед акционерами в форме тройного возмещения всех убытков (triple damages) за весьма абстрактно описанные им правонарушения. Поэтому корпоративное право США в действительности никак нельзя считать особо «либеральным», как полагают его российские поклонники, обычно умалчивающие об указанных выше федеральных законах и практике их применения и сводящие его к «либеральному» законодательству нескольких восточных штатов (Делавэр, Нью-Джерси, Мэн, Нью-Йорк, Западная Вирджиния).

Стоит также отметить, что еще в 2004 г. руководство Евросоюза изучало настойчивые предложения «группы Рикфорда» (выражавшей позицию Великобритании и Ирландии) относительно возможности замены минимального уставного капитала европейских компаний «проверкой их имущественной состоятельности» (Solvency test). Оно пришло к выводу о нецелесообразности этого шага, требовавшего серьезных изменений не только корпоративного законодательства, но и законодательства о бухгалтерском учете и отчетности, административного и даже уголовного права^[14]. На эту систему в 2012 г. перешло лишь корпоративное право Нидерландов^[15].

5. Таким образом, все без исключения высокоразвитые системы корпоративного права устанавливают и поддерживают прямой («предварительный») или косвенный («последующий») контроль над имущественным положением компаний.

Кроме того, компании с «недокапитализацией» имущества, особенно «пустышки» в форме «компании одного лица», в современном имущественном обороте рискуют в случае невыплат долгов своим кредиторам попасть под действие института «проникновения за корпоративные покровы» (Durchgriff hinter den gesellschaftsrechtlichen Schleier), или «прокалывания корпоративной маски» (Piercing the Corporate Veil). Проще говоря, им грозит судебное решение, возлагающее имущественную ответственность перед их кредиторами на личное имущество их участника/участников (так называемая «проникающая ответственность» – Durchgriffshaftung)^[16].

Поэтому чем легче и проще для предпринимателя получить «корпоративный щит» против своих кредиторов в виде подконтрольного ему юридического лица, тем легче и проще он отбрасывается современной судебной практикой (особенно американской, а в континентальной Европе – испанской, швейцарской, австрийской), достаточно широко практикующей обращение взыскания на личное имущество учредителя/участника юридического лица – корпорации.

В отличие от этого российское корпоративное право стоит на «компромиссных позициях»: пока оно сохраняет требование минимального уставного капитала хозяйственных обществ, не повышая его символический характер, но предполагая в будущем его оплату исключительно деньгами.

Однако при самом активном воздействии «бизнес-сообщества» Распоряжением Правительства РФ от 7 марта 2013 г. № 317-р утвержден План мероприятий («дорожная карта») «Оптимизация процедур регистрации юридических лиц и индивидуальных предпринимателей»^[17]. Он предусматривает «с целью повышения позиции в рейтинге Doing Business» уже в 2013 г. исключить из законодательства требование оплаты минимального уставного капитала юридического лица при его регистрации не менее чем наполовину и установить обязанность его оплаты «в срок, не превышающий два месяца со дня государственной регистрации юридического лица». Иначе говоря, компаниям-«пустышкам» будет официально разрешено действовать в течение двух месяцев (понятно, что при традиционном отсутствии контроля этот срок будет ими самими «продляться»).

6. Другой важной проблемой стало корпоративное (акционерное) соглашение, которое оппоненты разработчиков законопроекта предлагали разрешить использовать самым широким, по существу безграничным, образом: им хотели заменить или изменить действие любых положений устава корпорации, в том числе основанных на императивных требованиях закона; допустить установление в нем любых корпоративных прав и обязанностей и любое перераспределение компетенции между органами общества; разрешить участие в нем не только членам корпораций (хозяйственных обществ), но и любым третьим лицам; связать его действием не только его участников, но и корпорацию в целом и даже ее контрагентов (ибо действительность заключенных ими с корпорацией договоров предлагалось поставить в прямую зависимость от соблюдения корпоративных соглашений). При этом содержание и сам факт наличия корпоративного соглашения предлагалось сделать коммерческой тайной, а за несоблюдение его условий установить самые жесткие санкции («неснижаемую неустойку», заранее оцененные убытки и т. п.). В результате такое «корпоративное соглашение» должно было стать главным регулятором всех корпоративных отношений, при необходимости отменяющим даже действие законодательных норм.

Этот подход им даже удалось реализовать в нормах Федерального закона от 3 декабря 2011 г. № 380-Ф3 «О хозяйственных партнерствах»^[18] несмотря на отрицательные отзывы на его проекты со стороны Совета по кодификации и совершенствованию гражданского законодательства^[19]. Этот новый не только для России, но и для всего мирового опыта корпоративного развития вид коммерческой корпорации создается без каких бы то ни было требований к уставному капиталу (и, разумеется, без какого бы то ни было «последующего контроля») на основе заключаемого его учредителями в нотариальной форме «соглашения об управлении партнерством», составляющего абсолютную коммерческую тайну для всех остальных лиц, включая новых участников такого «партнерства».

Главную его «привлекательность» составляет возможность установления в таком соглашении любых условий участия в «партнерстве», в том числе никак не соответствующих традиционному «принципу пропорциональности» взносов в имущество корпорации и прав и обязанностей участника, а также неограниченное участие в этом тайном соглашении любых третьих лиц на любых условиях, о которых им удастся договориться с контрагентами. Иначе говоря, такое «третье лицо» (возможно, инвестиционный банк, а возможно – и высокое должностное лицо, которому закон запрещает участие в предпринимательской деятельности, не говоря уже о лицах, «отмывающих» незаконные доходы) получает неограниченную возможность вносить (или не вносить) в его капитал любые (в том числе, например, чисто символические суммы или иное имущество) в «обмен» на любые выгоды и даже полное освобождение от какой-либо ответственности по общим долгам. По мнению его разработчиков, это вполне соответствует основополагающим рыночным принципам свободы договора и невмешательства кого-либо в частные дела.

1 2 3

...

Премиум

(1 оценка)