К вечеру у ворот дома остановились две подводы. Соскочивший с первой повозки невысокий, рыжий, немецкий солдат, деловито распахнул ворота. Уверенно зашел в дом. Не обращая внимания на хозяев, обошел все комнаты и, выйдя на крыльцо, что-то крикнул, сидящим на подводах солдатам. Те, заехав во двор, распрягли лошадей и тоже зашли в дом. У ворот остался длинный, худой немец с винтовкой за плечами. Остальные, начали затаскивать в дом какие-то ящики и вещи.

Хозяева дома ни живы, ни мертвы, стояли в углу большей половины дома и смотрели как бесцеремонно, как будто бы и нет здесь никого кроме них, ведут себя немцы. Дети жались к матерям. Дед Проша, с чувством бессилия что-то изменить, стоял, опустив свои большие натруженные руки, которые предательски дрожали. Наконец, невысокий рыжий солдат, проходя мимо них, посмотрел на деда. Остановился и выкрикнул:

– Hinaus mit dir! (Вон отсюда!)

Дед Проша посмотрел на него и развел руками:

– Гер, солдат, в это самое, не понимаю!

Тогда немец, подойдя к деду вплотную, схватил его за бороду и, потянув в сторону коридора, еще раз зло крикнул:

– Hinaus mit dir! Verstanden?! (Вон отсюда! Понял?!)

– Уразумел гер, солдат! Ферштею! – ответил испуганно дед.

Немец, отпустив деда и насвистывая какую-то мелодию, пошел дальше.

– Что он сказал?! – испуганно спросила бабушка Наташа.

Дед повернул к ней лицо, в глазах стояли слезы унижения.

– Кажись, чтоб уходили мы отсюда?! – с сомнением, тихо сказал он.

Осторожно, стараясь быть как можно незаметнее, они перешли на меньшую половину дома и сели за занавеской у печки. Рыжий немец обшарил подпол и вытащил оттуда два ведра картошки и корзину с луком. Заглянув за занавеску, где тихо сидели хозяева, знаками показал, чтобы затопили печь и сварили картошку. Через некоторое время в доме расположилось еще не меньше двух десятков солдат. Все они были в грязи и выглядели уставшими. Дом наполнился запахом немытых мужских тел и мокрой одежды. Громко гогоча, солдаты поужинали и устроились на ночлег. Одни, не снимая одежды, забрались на кровати, другие расположились прямо на полу. Дед Прокофий и женщины не спали всю ночь, чутко прислушиваясь к звукам, доносившимся из-за занавески, лишь дети, утомленные за день, спали, прислонившись к матерям. Как только рассвело, немцы покинули дом, загрузив на подводы почти весь урожай, который хранился в подполье.

Дед Проша, обследовав дом после немцев, вернулся за занавеску с ведром, наполненным до половины картошкой. Сел на лавку:

– Кажись, ушли!

Показал на ведро с картошкой:

– Это все, что в клети осталось!

Затем хитро посмотрел на женщин:

– Мясо не нашли! Хорошо, что, вовремя, в это самое, в ямы большую часть картошки спрятали, а то хоть милостыню проси!

После завтрака дед, наносил воды с ключа и, взяв Лёньку, пошел «на разведку», а женщины принялись наводить порядок в доме.

Дед с внуком пришли часа через четыре, когда бабушка Наташа уже начала беспокоиться.

– Ну?! Что?! Рассказывай! – торопливо спросила его жена.

Дед сел за стол, достал кисет, закурил.

– В общем, в это самое, нам еще вчерась повезло, – начал он неторопливо, – На станции каратели, говорят, стоят. Так там многих людей из домов просто на улицу повыгоняли. А у нас так, солдатня махровая, ночь переспали и дальше пошли.

Женщины стояли и внимательно слушали деда.

– Всех собак в поселке перестреляли, – продолжал он, затягиваясь цигаркой. Затем немного помолчал и со вздохом добавил, – Говорят, в это самое, германцы на Тихвин пошли!

За окном раздался звук открываемых ворот. Все замерли. Дед осторожно выглянул в окно. Высокий немец с торчащими в сторону рыжими усами и трубкой во рту, открыв ворота, заводил под уздцы лошадь во двор.

– Вот ведь, нелегкая, в это самое, опять рыжий! – сказал дед и потрогал бороду.

– Давайте-ка, бабоньки, за занавеску, а то опять конфуз получится, а я пойду «гостя» встречу.

Он прошел к двери, встал и стал ждать. Через некоторое время дверь открылась и согнувшись, в нее вошел немец, которого они видели во дворе.

– Здравствуйте! – сказал дед, немного наклонив голову.

Солдат, войдя, выпрямился. Достал трубку изо рта и, выпустив струю дыма, сверху вниз посмотрел на деда.

– Guten Tag! (Добрый день!) – сказал он не спеша.

Показав на деда трубкой, спросил:

– Du Hausvater? (Ты хозяин дома?)

Дед сделал шаг назад, развел руки в стороны:

– Не разумею, гер солдат.

Немец поморщился.

– Das macht nichts. Bald sprechen Sie die Sprache der Gastgeber! (Ничего страшного. Скоро будете говорить на языке господ!) – сказал он величественно. Еще раз посмотрел на деда и, подбирая слова, спросил, – Ти хозяйн?

– Так точно, гер солдат! – сказал дед.

Немец, сунув трубку в рот, направился осматривать дом. Дед Проша шел сзади. Осмотрев все, заглянул за занавеску, где находились женщины с детьми. Спросил, обращаясь к деду:

– Твой Ehefrau und Kinder? (Твоя жена и дети?)

Прокофий закивал головой:

– Мои это, мои, гер солдат! Жена, дочери и внучки!

Немец подошел к окну, выглянул во двор.

– Es ist gut! (Хорошо!)

– Hier wird ein Offizier Leben! Verstanden?! (Здесь будет жить офицер! Понял?!) – повернувшись к деду, сказал он.

Тот непонимающе смотрел на немца. Солдат, вынув трубку изо рта, снисходительно улыбнулся и похлопал деда по плечу. Больше ничего не сказав, вышел из дома, что-то мелом написал на воротах, сел верхом на лошадь и, попыхивая трубкой, не спеша поехал вдоль улицы.

– Зачем он приезжал? Что хотел? Что с нами будет? – засыпали женщины вопросами деда.

Прокофий достал кисет, не спеша свернул цигарку. Закурил. Выпустив струю дыма, прикрикнул:

– Цыц! Раскудахтались!

Помолчал немного и тише добавил:

– Пока живы все! Из дома на улицу не выгнали! А дальше видно будет, поживем, увидим!

До вечера больше ничего не произошло. По улице проходили одиночками и целыми подразделениями немецкие солдаты, располагались на постой в соседних домах, но к ним больше никто не зашел. В доме все немного успокоились.

Ближе к вечеру Прокофий через задний двор вышел на огород. Дождь прекратился, и холодный северный ветер почти разогнал тучи. Стало холодно. Чувствовалось, что вот-вот пойдет снег. Посмотрел в сторону, где была спрятана картошка. Закурил. «Вовремя картошку спрятали, – подумал дед, – Но ходить туда нужно только ночью, а то не дай Бог, немцы или соседи увидят».

– Как дела Прокофий! – услышал он тихий окрик.

Повернувшись в сторону голоса, увидел, что у изгороди стоит соседка. Снял картуз:

– Доброго здоровьица соседушка! Дела, как сажа бела!

– Немцы то стоят у вас? – продолжила она.

– С утра съехали!

– А у меня до сих пор полна горница, как тараканы, а гогочут то словно гуси! Все продукты подъели, да повывезли! – слезливо пожаловалась женщина, – Как жить буду? Не знаю! А у вас?!

– У нас тоже все вывезли!

Дед, плюнув в ладонь, загасил окурок и положил его в карман.

– Ладно, соседушка, всего тебе доброго! – повернулся Прокофий, собираясь идти к дому.

– О, хо, хо! – завздыхала женщина и, придав голосу заговорщицкие нотки, спросила вполголоса, – А, что у тебя, никак кучи новые на огороде появились?! Али спрятал что?!

Дед остановился. «Ишь, зараза глазастая, все замечает!» – подумал он. Хотел ответить, но передумал и, не поворачиваясь, пошел в дом.

Зайдя домой, дед подошел к окну, выходящему в огород. Осторожно посмотрел. «Вот ведь баба вредная – подумал он, – Стоит, все вынюхивает!»

– Ты кого это в окно высматриваешь? – спросила, подошедшая жена.

– Понимаешь, Наташка, соседка меня сейчас про свежие кучи расспрашивала. Боюсь, в это самое, продаст она немцам, где мы картошку спрятали.

Бабушка мельком взглянула в окно.

– Да, ладно тебе, Проша, нечего на людей напраслину возводить.

– Дай то Бог, дай то Бог! – вздохнул дед, – Но ходить нам, пока туда опасно, надо выждать.

– А есть, что будем!? – повысила голос жена, – Зинке ребенка кормить надо, и так молока нет! А откуда молоко будет, если не есть? Ладно, мы, потерпим, а маленькие детишки, им что скажешь?!

Дед почесал затылок.

– Нет, соседка не выдаст! – уверенно продолжила бабушка, затем немного подумала, – Ты Лёньке, пока светло, расскажи, как из ямы картошки набрать, а когда стемнеет он потихоньку сходит. Он маленький его не заметят.

– Ладно! – протянул дед, еще раз взглянул в окно. Начало заметно темнеть. Соседки нигде не было видно.

– Лёнька! – позвал он внука, – Ты, где, иди-кось ко мне.

– Тебе чего, деда? – спросил подошедший мальчик.

Дед посмотрел на внука. Он выглядел старше своих пяти лет. Коренастый, с круглым веснушчатым лицом, немного припухшими губами, носом кнопочкой, серыми глазами и вьющимися белыми волосенками, которые сейчас торчали в разные стороны.

– Тебе чего? – повторил он.

Прокофий наклонился к внуку и посмотрел ему в глаза.

– Ты вот, что Лёня, в это самое, после меня ты самый мужчина, больше нету. На нас с тобой вся ответственность за семью. Больше не на кого. Папка твой со своими братьями на войне воюют, а мы с тобой здесь должны о семье заботиться. Понимаешь?

Мальчик кивнул.

– Сейчас я тебе ответственное задание как старшему расскажу, а как стемнеет, надо будет это задание исполнить. Согласен?

– Согласен, дедушка! – серьезно сказал мальчик.

– Ну, раз так, тогда накинь на себя фуфайку и пошли на огород. Да обувку, в это самое, какую не забудь надеть.

Вышли на задний двор. Почти стемнело. Прокофий сел на лавку возле дома и, притянув к себе внука, стал тихо на ухо говорить:

– Вона там две кучки в углу огорода видишь? Только руками не показывай!

Мальчик посмотрел в ту сторону, куда глядел дед.

– Вижу.

– Как стемнеет, – шептал дед, – Возьмешь мешок, да ножик. Сбоку у кучи труху да ботву снимешь, дальше раздвинешь доски. Там мешки с картошкой спрятаны. На одном мешке, в это самое, завязку разрежешь и картошку в свой мешок наберешь. Набирай немного, так чтоб унести, лучше раз несколько сходишь. Понял, Лёня?

Мальчик понимающе кивнул.

– Я тебя здесь буду ждать. После это, нужно обратно все, как было, доски, да ботву, в это самое, положить, чтобы никто не заметил. Мешок, из которого картошку будешь набирать, можешь обратно не завязывать. Ну и, Лёня, в это самое, это наша тайна. Никому про это говорить нельзя. Понял?

– Понял, дедушка. Все сделаю, никому не скажу! – прошептал мальчик.

Когда совсем стемнело, дед и внук вышли на задний двор. Подмораживало. Было тихо, только на северо-востоке слышалась канонада далекого боя. На небе вспыхивали зарницы. Тучи почти рассеялись, и месяц радостно сиял на небосводе. «Вот ведь, мазурик, когда не надо, всегда тут как тут» – подумал Прокопий, посмотрев на растущую Луну, – «Ладно, Бог не выдаст, свинья не съест». Сел на лавку, обнял внука. Шепотом спросил:

– Ну, Лёня, все понял?

– Все, деда! – тихо ответил он.

– Мешок и ножик взял?

– Да!

– Тогда с Богом! – прошептал дед и, перекрестив внука, слегка подтолкнул его в спину.

В свете луны было видно, как маленькая согнутая фигурка мальчика с волочащимся сзади мешком двинулась в сторону куч. Вот он присел, и дед потерял его из виду. Время остановилось. Сколько прошло, пять или десять минут, а может полчаса, Прокофий не знал. Он сидел на лавке и ждал, внук не появлялся. Набежавшая туча, закрыла месяц, и все погрузилось в черноту.

Послышалось шуршание вперемешку с сопением, и из темноты показался внук, который за собой по земле тащил мешок. Дед, встав с лавки, сделал шаг навстречу, подхватил мешок.

– Лёнька, зачем так много набрал, тяжело ведь?! – прошептал он.

– Ничего! – как-то по-взрослому тихо ответил внук.

– А, что долго так! Случилось, что?

– Да я, деда, ножик в темноте потерял, пока доски раздвигал. Насилу нашел!

– Ну ладно! Обратно все на место сложил?

– Так я же еще раз схожу, мне не тяжело, тогда все и сложу.

– Ладно, молодец! – похвалил Прокофий Лёньку.

Второй раз мальчик управился быстрее. Мешки в полной темноте поставили в подпол, прикрыв их всякой рухлядью.

Дома их встретила бабушка Наташа, волнуясь, спросила:

– Что так долго? Всё, управились?

– Управились! Управились! – проворчал дед.

Прижала Лёньку к себе:

– Спасибо тебе, внучок!

Затем всплеснула руками:

– Господи, умазался-то как, давай-ка быстро снимай с себя одёжу! Застираю!

Утром легкий морозец сковал землю. В небе безмятежно светило солнце. Дед Проша вышел на задний двор, посмотреть при свете, не оставили ли они каких улик своей ночной работы. Кучи выглядели без изменений. «Молодец, Ленька, считай, что вырос, настоящий помощник!» – с гордостью подумал дед. Уже собрался зайти в дом, как присмотревшись, увидел, что от ближней кучи, едва заметный, по земле тянется след, как будто что-то волочили. «Вот напасть! – подумал он, – Но заметать нельзя, сразу или соседка, или солдаты увидят». Он еще постоял немного и с мыслью, что «Даст Бог, не заметят!», зашел в дом.

Сегодня была суббота. Прокофий, позавтракав, пошел к реке. Затопил баню, натаскал воды. Проделав все это, присел на лавку и прислонился спиной к черным потрескавшимся бревнам. Прикрыл глаза. Было тихо, осеннее солнце ласкало лицо своими все еще теплыми лучами, казалось, что нет никакой войны, никаких немцев, что сегодня как обычно они всей семьей будут мыться в бане, вначале мужчины, потом женщины. Затем Наталья с невестками накроет дома большой стол…

– Ну, Слава Богу! Ты здесь! – услышал он голос жены, прерываемый тяжелым дыханием.

Он открыл глаза. Наталья, запыхавшись, торопилась к бане.

– Я уж в обход, огородами к тебе! – продолжила она, тяжело дыша.

От нехорошего предчувствия защемило сердце. Прокофий поднялся с лавки:

– Что случилось?

Жена перевела дух.

– Немцы картошку в огороде нашли!

– Как?! Соседка продала?!

– Не знаю! Я только увидела, как они изгородь сломали, и ямы стали разворашивать, сразу к тебе. Подумала, что раз картошку нашли, буду допытываться, кто да зачем спрятал. Хотела тебя предупредить. Девкам сказала, что, если вдруг спросят, они ничего не знают!

– Ладно! Пошли!

– Проша! Боюсь я очень! – запричитала Наталья.

– Пошли! – бросил дед.

К дому они пошли не через свой огород, а обошли кружными путями и с улицы зашли в дом.

В комнате Наталья, встав сбоку занавешенного окна, взглянула в него и прошептала:

– Посмотри! Что делается! Боже ж ты мой!

Она взяла подошедшего к окну мужа за руку:

– Прокопий! Умоляю! Только осторожно!

Дед, не раздвигая занавесок, выглянул в окно. Изгородь была повалена. Там, где еще недавно были две кучи, прикрывающие ямы с картошкой, стояла лошадь с телегой, доверху нагруженной мешками. Два немецких солдата споро работали: один подавал мешки из ямы, другой грузил их на телегу. Рядом, опустив голову и сложив перед собой руки, стояла соседка, с которой дед только вчера разговаривал. Закончив работать, немцы отсыпали женщине полмешка картошки, после чего она, кланяясь, задом попятилась с огорода, неся перед собой мешок. Выйдя на дорогу, закинула мешок за спину и бегом бросилась к своему дому. После того как она побежала, солдаты весело захлопали в ладоши и засвистели.

– Зарублю, суку! – сверкнув глазами, прошипел Прокофий и кинулся от окна.

– Сто-ой! – зашептала Наталья, повиснув на нем.

Дед дернулся, но она крепко вцепилась в него, волочась по полу. Прокофий, тяжело дыша, опустил руки и замер. Наталья поднялась с пола и прижалась к мужу.

– Не надо, Проша! Не надо! – шептала она, плача, – Сам погибнешь и нас погубишь! Не стоит того! Проживем как-нибудь, Бог поможет!

В комнату вошла встревоженная Маруся:

– Там опять этот с рыжими усищами!

Дед подошел к окну, выходящему на улицу. Уже знакомый рыжий усатый немецкий солдат, заводил во двор лошадь, запряженную в телегу. Телега доверху была загружена чемоданами и разными узлами. Закрыв ворота, немец зашел в дом. Женщины с детьми юркнули за занавеску, а дед, как и в прошлый раз, остался ждать его у двери.

– Доброго здоровьица! – поздоровался дед, поклонившись, когда открылась дверь, и вошел, согнувшись, высокий немец.

– Guten Tag! (Добрый день!) – выпрямившись и, достав трубку изо рта, ответил солдат.

Он смерил деда взглядом, а затем голосом, не терпящим возражений, сказал:

– Komm mit mir! (Пошли со мной!)

Они опять обошли весь дом. Немец заглянул за занавеску, поздоровался с женщинами.

Затем вышел в коридор и, показав на дверь, ведущую в сторону большей части дома, произнес:

– Dort wird ein Offizier Leben. Dort ohne Erlaubnis nicht zu gehen. Verstanden? (Там будет жить офицер. Туда без разрешения не ходить. Понял?)

Дед кивнул головой, хотя не понял ни слова.

Видимо увидев его нерешительность, немец еще раз показал на дверь и сказал:

– «Nicht зайходить! Tod! (Не заходить! Смерть!)

И для убедительности поднес к голове деда палец, как будто это был пистолет.

– Пуф! – сказал он и добавил, – Verstanden? (понял?)

– Ферштею, гер, солдат, ферштею! – закивал дед и по спине у него пробежал неприятный холодок.

– Leben Sie hier! (Жить, будете здесь!) – продолжал немец и, ткнув пальцем вначале деду в грудь, затем показал на маленькую комнату, – Verstanden? (понял?)

– Ферштею, гер, солдат! – опять кивнул дед.

На улице послышался шум.

Дед вопросительно взглянул на немца, но тот, не говоря ни слова, по-хозяйски открыл дверь. У дверей стоял солдат, который всего несколько минут назад грузил картошку из ямы. Увидев в дверях высокого немца, он немного опешил.

– Was du willst! (Что ты хочешь?) – спросил его усатый немец.

Солдат показал на деда, стоящего за спиной усатого, и зло сказал:

– Er versteckte Kartoffeln von uns! (Он спрятал картофель от нас!)

– Und was? (И что?)

Was? Sich verhőren! Kann er noch etwas versteckt! (Как что?! Хотели допросить! Может он еще что-нибудь спрятал!) – сказал солдат.

– Ich werde es selbst tun! (Я сам это сделаю!) – ответил усатый и захлопнул дверь.

Дед стоял, ни жив, ни мертв.

Немец открыл дверь в комнату и, внимательно посмотрев на деда, произнес:

– Komm mit mir! (Пошли со мной!)

Войдя в комнату, отдернул занавеску и, обращаясь к бабушке Наташе как к старшей, сказал:

– Тряпка, вода, мыть! Bett (Кровать), белье чистый! Schnell! (Быстро!)

И показал в сторону большей части дома.

Наталья со страхом посмотрела на деда:

– Проша! Что он хочет?

– Хочет, чтобы в большом доме все вымыли и белье, в это самое, на кроватях застелили чистое.

– Ja! Ja! (Да! Да!) – подтвердил немец.

Зину оставили с детьми, а Наталья и Маруся, взяв ведра и тряпки, выдраили большую часть дома. Дед же с усатым солдатом разгрузили вещи с телеги и занесли их в комнату. Затем немец достал из чемодана шелковое постельное белье, и женщины одну кровать застелили им. Другие кровати заправили своим бельем. После этого солдат принес продукты и приказал сварить обед.