Серия основана в 2019 году

© Шишкин Е. В., 2024

© Оформление. ОДО «Издательство “Четыре четверти”», 2024

* * *

Малыш

1

Он называл Ларочку – «Малыш». Об этом знал весь санаторий. Весь санаторий знал и о другом: в прошлом году свою предыдущую курортную любовницу он тоже называл уменьшительно-ласковым именем «Малыш». И так же, как нынче Ларочку, на виду у всех отдыхающих нес ее на руках по пляжу – мимо полунагих загорелых тел, мимо любопытствующих носов и завистливых глаз, – в объятиях с ней бросался в объятия теплых морских волн и целовался с ней под шорох гальки и шум прибоя в открытую, невзирая…

– Он и жену свою на такой же манер зовет, – шептала за ужином Вере соседка по столу, востроносая, хитроглазая полустарушенция Серафима Юрьевна. – Мне знакомая рассказывала, его землячка: ихняя семья в городе известная. Он в судах работает, этим… Как его? Адвокатом. А жена у него с телевидения. Сынок у них уже в школу ходит. А он все жену-то – «Малыш» да «Малыш». – Серафима Юрьевна тихонечко хихикнула, скосила шустрые глазки, чтобы подглядывать за курортным героем, который невдалеке придвигал стул для Ларочки, тоже размещаясь за ужинным столом. – Каждый год он сюда ездит, у него тут связи с главврачом, – прибавляла Серафима Юрьевна, мелко жуя хлебушек с омлетом и низко склоняясь к тарелке. – И всякий раз такая же история. Выберет себе подходящую, симпатишную, и все они у него – Малыши.

«Пошляк! – брезгливо подумала Вера, исподтишка метнула острый взгляд в сторону Виктора. – Стиляга и пошляк!»

Он, как всегда, был щегольски одет: непогрешимой свежести и утюжки голубая рубашка с тонкой синей строчкой, светлые летние котоновые брюки с серым плетеным ремнем; на шее серебряная цепочка с круглым амулетом; лицо безукоризненно выбрито, «выглажено»; Вере показалось, что даже на недопустимом расстоянии она чувствует запах одеколона, которым он пользуется – наверняка французский. А эта дуреха Ларочка в горошковом мини-сарафанчике на узких бретельках аккуратненько держит вилочку и сияет рядом с Виктором, «как медный таз на солнце»!

Чуть позже, коротким, но цепким взглядом Вера подметит, что, уходя из столовой, Виктор не просто держал Ларочку за руку, а слегка тискал ее руку – истинно, как двое показательно влюбленных студентов, которые только и ждут уединения и потемок… «Распутник и негодяй!» – у Веры уже имелся весомый повод оскорбить Виктора и чуточку возненавидеть.

Хотя при этом высокое (с обратным знаком) чувство ненависти в ней возникало к Виктору не оттого, что она в действительности его презирала всем сердцем, отнюдь нет, в ней было даже больше обиды, чем негативных высоких чувств. Ей просто-напросто хотелось прилюдно каким-то образом оскорбить, насмеяться над этим пижоном Виктором и, возможно, над его «не самым удачным выбором»… Тут и возникала некоторая путаница в чувствах Веры. Ведь ей могли нравиться такие викторы? Разве нет? Могли! Разве Игорь был не из той же породы дерзких отчаянных соблазнителей? Впрочем, Игорь – это уже далекое прошлое. Нынче колол глаза этот…

* * *

Санаторий считался узкопрофильным, не очень крупным и был несколько удален от курортных столиц. Он примыкал к немноголюдному поселку с малоэтажными строениями, уютно вкрапленными в густо-зеленую широкую подкову морского побережья. За тылами поселка бесконечно высились горы, а перед фасадными окнами домов, отчеркнутое белой галькой пляжа, бесконечно простиралось море. Впустив в свое безмятежное лоно санаторий, поселок только выиграл: взбодрился и запестрел от приезжего отдыхающего люда, нарастил рыночный торговый оборот, заимел увеселительные заведения, поразнообразил темы разговоров для местных обывателей.

Публика санатория была отчасти постоянной, циклически наезжающей сюда притормозить ход хронической болезни, продолжить знакомства с благожелательным персоналом и утешиться целебным источником.

Серафима Юрьевна слыла тут всезнающей старожилкой и во время столованья просвещала Веру о неписаных порядках санатория: о мелких взяточнических грешках медсотрудников, о тонкостях лечебных методик и, безусловно, о любовных похожденьицах «той дамочки за третьим столом от окна» и «того усача-военного, который хохочет на весь зал», «а вон та, которая рыжая, уже дважды делала подтяжку и пережила двоих мужей…»

Вера бесстрастно наблюдала, как движутся узкие морщинистые губы Серафимы Юрьевны, как из-под желто-седой челки шныряют по сторонам ее неумолимые глаза, как зелено и нелепо блестят крупные фальшивые изумруды сережек в ее одряблых мочках, и оставляла интимно-сплетническую информацию без крохотного участия и словесной поддержки. И вообще – все курортные романы, сомнительные развлечения и болтовня об этом – решительно отсекались планами ее поездки. Она здесь с единственной и четкой целью – лечиться и не допустить прогрессирующей формы заболевания; грязи, минеральные ванны, солярий, массаж, морской моцион, консультации специалистов, а для досуга – книга Жорж Санд и вязание розовой кофточки; спинку кофточки Вера начала еще дома, а здесь намеревалась всю вещь закончить и вернуться назад в обновке.

Соседка по комнате, белотелая, в родинках, тучная и рыхлая больнушка Ольга, у которой на первом счету шла своя болезнь, а на втором – средства от ее избавления, Веру вполне устраивала. Ольга, казалось, была напрочь лишена флирта, шарахалась от всякого заигрывания мужчин, а Вера поползновения разных волокит гордо не замечала, и этот автономный монашеский устрой вполне годился для полноценной поправки здоровья. Санаторный режим с обилием процедур втягивал в размеренный, исцелительный ритм – без излишества эмоций и отвлекающих помех. Словом, никаких глупостей…

И, возможно, все катилось бы так до конца путевки, если бы не приехал, не «нарисовался» он – этот Виктор. Он сразу выделился, «выпятился» среди других своей «чистюлистостью, моднячеством, аккуратизмом» (эти эпитеты Вера подберет для «новенького» уже при втором взгляде на него). Он был, казалось, нарочито элегантен, ненатурален, пресыщено вежлив, но все же, как ни крути, претендовал на некоторые достоинства галантности.

«Про него тут некоторые говорят, – подбавляла красок к портрету Виктора вездесущая Серафима Юрьевна, – он даже по телефону с женщиной не позволит себе разговаривать, если не побритый…» – «Хм… Надо же так манерничать!» – хмыкнув, подумала Вера.

С приездом Виктора жизнь всего санатория как бы всколыхнулась, будто какой-то загадочный эпицентр соблазна появился здесь. Все молоденькие женщины, казалось, стали тщательнее охорашиваться, принаряживаться, филигранно удлинять ресницы и ярче напомаживать губы, а увлеченные соглядатаи – серафимы юрьевны обоих полов – неусыпно следили за Виктором и ждали, на кого падет его неминуемый выбор; некоторые – по слухам – даже заключали пари на претенденток.

Однако Виктор спешности не проявлял и вписывался в обстановку без суеты и нахрапистости. Он много и живо общался со старыми знакомыми, расточал комплименты и угощал шоколадом медсестер, раскланивался и шутил с усатенькой вахтершей «теть Марусей»; в ярко-лимонной тенниске и полосатых бриджах бегал с ракеткой по корту, азартно подавал мячи на волейбольной площадке, вечером заходил в бильярдную, – он все время был на публике, на свету, будто демонстрировал себя: мол, смотрите! Смотрите, пожалуйста! Я вам не кота в мешке предлагаю, вот я какой, весь перед вами, можете подойти ко мне, поговорить, потрогать, если хотите…

Невольно подхваченная приливом общего интереса к этому человеку, Вера однажды наблюдала, как Виктор при входе в галерею минеральных вод стоял у зеркальной колонны и причесывался. Ей показалось, что он не просто приглаживает свои темно-русые, со стальным отливом, волосы, подстриженные, наверняка, мастером салонного уровня, а любуется собой и дает полюбоваться другим. «Да чего я на него внимание обращаю? Фигляр какой-то! Кривляка! И другие на него пялятся. Тоже мне Ален Делон, – уже тогда, в минуту короткой подглядки, Вера укорила себя за любопытство к этому типу. – На кой ляд он мне сдался? Фу ты!»

И в мыслях она даже пробовала затмить этого человека Игорем. Клин клином вышибают! Ей хотелось сосредоточиться на воспоминаниях об Игоре, который должен был выиграть у Виктора дуэль. Но дуэли, к сожалению, не получалось. Игорь был не совсем еще и потерян, но уже в прошлом, а этот… этот волокита – здесь, повсюду здесь, куда взгляд не кинь, смотри – не налюбуешься…

* * *

Прошло несколько дней, и, как ожидалось многими наторелыми постояльцами санатория, Виктор начал действовать. В его поведении, в его взгляде появилось что-то такое: вроде как игрок присматривает себе игрока для хорошей партии… «А не расписать ли нам пулечку в преферанс? А?» – говорил его взгляд, обращенный к женщине. Правда, речь шла не о преферансе…

Вера его «повадки» не только заметила, но и как-то учла, подготовилась. И в тот памятный день с первого взгляда на Виктора, с первого момента, как он только вошел в комнату отдыха водолечебницы, она по каким-то едва уловимым признакам его поведения – то ли по выражению «общупывающих» глаз, то ли по игривой мимике – догадалась, что он подойдет, «подберется» к ней.

Здесь, в полупустом, безмолвном помещении, с зашторенными окнами и светлым сумраком покоя, Вера, расслабленная после процедуры, сидела в кресле и, не спеша, полусонно, вязала розовый рукав кофточки. Но вот Виктор сделал несколько шагов в ее сторону, и от какого-то безотчетного волнения Вера резко встрепенула нитку, словно кто-то подтолкнул локоть, и нечаянно уронила клубок. Мягко и почти беззвучно клубок покатился по ковровой дорожке и вскоре замер.

Виктор наклонился за клубком прежде, чем это успела сделать Вера.

– Спасибо, не стоило беспокоиться, – коротко и сухо сказала она, принимая от него клубок и подмечая, как ровно, «маникюрно» подстрижены у него ногти.

– Вы позволите сесть рядом? – не нарушая обычаев комнаты, тихо спросил он. На лице у него, чуть красноватом от свежего загара, была вежливая, чинная улыбка; от него исходил легкий аромат, вернее – шлейф аромата, изысканного одеколона.

– Сколько угодно, – с некоторым промедлением, равнодушно ответила Вера, впрочем, равнодушие было натянутое, будущее соседство ее раздражало: «Принесло этого кривляку. Отдохнуть не даст…» И чтобы отгородиться, отвлечься, он стала быстро, настойчиво вязать рукав, но петли почему-то не слушались и часто срывались с блестящего, отполированного носа спицы.

– Мне кажется, вы очень торопитесь, поэтому у вас и не выходит, – наблюдая за ее руками, сказал Виктор.

– Возможно, – холодно отозвалась Вера.

Пальцы у нее действительно стали скованными, нерасчетливыми, и во всем теле появилась некая напряженность, будто предчувствие посягательства на свой покой, на свою личность со стороны этого «франта», этого «позера», – она так легко находила ему нелицеприятные характеристики, хотя, в сущности, он еще не сделал ей ничего дурного. Да и соседство его ничем ее не оскорбляло.

– Я хочу подружиться с вами, Вера, – он смотрел ей в глаза неумолимо и прямо и говорил вкрадчивым полушепотом.

«Ух как! – мысленно изумилась Вера. – Откуда-то уже мое имя прознал. Шустер красавец!»

– …Не буду скрывать: вы мне понравились. Я второй день наблюдаю за вами. И эти наблюдения приносят мне удовольствие.

– Подружиться? Это как? Спать со мной? – с язвительной усмешкой спросила Вера, и была уверена, что Виктор сейчас начнет словоблудить, извиваться, как уж.

– Я никогда не обманываю женщин и скажу вам честно: это тоже не исключается, – с обезоруживающей улыбкой и прямодушием ответил он. Полушепотом, вкрадчивым полушепотом.

Вера смутилась, почувствовала, что краснеет и вся наливается непонятным неоправданным стыдом и не знает, как противостоять этой сладкоголосой деликатной дерзости.

– Поищите для этих целей другую, – наконец быстро и раздраженно вымолвила она. – У меня есть муж, которого я люблю. И я не намерена путаться с кем-то.

– У меня тоже есть жена, – уже шепотом, словно по секрету, сказал Виктор, перехватывая ее возражение. – И я тоже ее люблю. Но ведь ее здесь нет, и вашего мужа нет. Что мешает нам подружиться? Жизнь всего одна, а встречи в ней, увы, так редки!

Вера взглянула на него исподлобья – искра презрения была в этом взгляде. «Ах, вот как он рассуждает! Надушен, прибран и по-своему привлекателен. Врезать ему прилюдно пощечину? Это подействует лучше, чем слово. Пожалуй, нет: пощечины он еще не заслужил. Да и она своим рукоприкладством слишком прославится в санатории. Сказать “Пошел прочь!” – и этого сейчас будет достаточно».

– Тсс! – приложил он палец к своим губам. – Только не браните меня… Я не смею торопить вас, Вера. Я подожду. Буду целый день ждать вашего согласия, – он положил свою ладонь на ее руку и прежде, чем Вера успела скинуть его руку, избавиться от этого наглого прикосновения, опять опередил ее: – Не спешите меня отталкивать и отвечать «Нет!». И не будьте такой букой. У вас очень симпатичная, прямо очаровательная улыбка. До завтра. Остаюсь с надеждой, – он встал и пошел к выходу.

Сквозь пелену самообольщения: он ведь «выбрал» ее, именно ее! Хотя в санатории есть такие милашки… Вера смотрела ему в спину и мысленно казнила: «Высокомерный самец! Похабник! Хлыщ! Никаких разговоров у нас с тобой не будет!» Но где-то там, в глубинах души, там, куда и себе самой добираться было запретно и опасно, в ней нарождались иные речи: «Ну погодите! Куда же вы уходите? Ну разве нельзя как-то иначе? С другим подходом? В какое положение вы меня ставите? Ах! Постойте же!» Но эти народившиеся слова толком даже не оформились – на поверхности, как волны над глубинами, толщами моря, бушевало возмущение: «Наглец!»

Вечером Вере было неприютно. Хотелось каким-то образом исправить сложившуюся ситуацию. Вера становилось то стыдно, словно бы о предложении Виктора прознал уже весь санаторий, ей даже показалось, что нынче вечером на нее все смотрели по-иному и особенно скабрезно Серафима Юрьевна; то Вера испытывала некоторое чувство удовлетворенности собой – такие «пройдохи», как Виктор, могут делать подобные предложения только «настоящим» женщинам; то Вера мотала головой и твердила себе: «Все это чушь собачья! Забыть! Плюнуть и растереть!»

На следующий день Вера избегала встреч с Виктором, словно началась игра в кошки-мышки, опасалась его дальнейших «приставаний», и после процедур не пошла в комнату отдыха, чтобы не оказаться в ловушке коварно-льстивых рассуждений этого сластолюбца, и даже уговорила боязливую «домоседку» Ольгу поехать на экскурсию в горы, хотя накануне на экскурсию не собиралась.

2

Автобус, натужно урча, поднимался в горы по серпантину. Мимо окон, то приближаясь почти вплотную, то отдаляясь и открывая простор, ползли иссеченные трещинами отвесные скалы, перемежаясь с обтянутыми зеленью склонами. В прогалах между склонами было видно, как горы простираются длинными кривыми грядами с ветвями отрогов, дыбятся остриями темных голых вершин и нисходят в долины, и где-то на самой окраине мира мутятся, расплываются, тонут в седой, тускло-оранжевой дымке.

Череда огромных белых облаков заслоняла доступ горных вершин к небу, тени этих облаков неуклюжими пятнами лежали на склонах. А по другую сторону от горных хребтов, в распахе видимого внизу пространства, величественной неохватностью синела чаша моря, которое полонило собой второе полукружье горизонта. Ближе к берегу море рябилось снежными гребешками волн, а дальше, где пенистые оторочки не различались, широко зыбилось золотом на синеве высокое солнце.

На море тоже лежали тени облаков – скрадывали принадлежащее воде золото. И чем выше поднимался автобус, тем необъятнее и необъяснимее – словно невсамделишными, нарисованными – представлялись цепи гор, облака в небе, котел моря с отражением солнца, и тем все меньше представлялся человек, которому бесконечность напоминала о мимолетности его жизни…

Иногда ближний вид в окнах автобуса резко проваливался, и под самые колеса подбиралось головокружительной глубины ущелье, и казалось, экскурсанты – на краю преисподней. Ольга от страха хватала Веру за руку и укоризненно бубнила:

– Зачем я согласилась на твои уговоры? У меня сердце от такой высоты замирает.

– Ничего, не замрет, – жестоко шутила Вера. – Тебе как раз не хватает полнокровных эмоций. В тебе застоялся адреналин…

Не испытывая страха перед пропастью, Вера отстраненно смотрела на каменистый обрыв и думала о стороннем – о вчерашнем знакомстве. «Хочет он, видите ли, подружиться. Удостоил… “Я тоже люблю свою жену”, – передразнивала она Виктора. – Вот и люби на здоровье! Липучка!.. Этого пройдоху надо поставить на место! Раз и навсегда! Чтобы не смел портить отдых! И чего я все о нем думаю? Как он мне надоел! Все настроение перевернул. Всего-то здесь четыре дня, а уже глаза измозолил. Задавака!»

Она поморщилась, мысленно – в тысячный раз – оттолкнула от себя этого типа и решила думать о чем-нибудь приятном, согревающем душу. Через горные кручи, через равнины, через тысячу километров она перенеслась домой и улыбнулась с умилительной грустью: она ведь уже соскучилась по своему Кубыкину.

Мужа она называла почти всегда по фамилии, даже иной раз дробила ее на слоги: «Ку-бы-кин», в этом находила что-то иронически-заботливое; к тому же имя «Валерий», как ей казалось, ему явно не подходило: какое-то заемное, случайное, невпопад. Еще ей казалось, что Кубыкин излишне сутулится, и она частенько шептала ему, особенно если выходили «на люди»: «Кубыкин, распрямись!» Не одобряла Вера и его небрежность в одежде. Чего бы ни надел – все хорошо. К примеру, даже дома мог целый день проходить в трусах, не реагируя на просьбы Веры: «Ты бы штаны хотя бы надел!» – «Не во дворец ведь идти, фраки тут не нужны!» – ворчливо отпихивался от просьб Кубыкин.