Баба-яга поманила его рукой, сказала что-то – видимо, предложила заходить. Он вошел в полутемные сени, шагнул в избу и опять, увидев в красном углу закрытые занавеской образа, совершенно не думая, на автомате, широко перекрестился на них.

Бабка вздрогнула, закрыла рот рукой, схватилась за сердце, потом погрозила ему пальцем и что-то сказала. Оглянулась, проворно задернула занавески на окнах и только потом раздвинула покровы в красном углу.

Андрей с облегчением увидел образа – немного отличающиеся от тех, которые он видел раньше в своей жизни, но вполне узнаваемые и родные. Он еще раз перекрестился на них и поклонился иконам.

Бабка подошла к нему, наклонила его голову и поцеловала в лоб. По ее щекам катились слезы, она что-то прошептала и указала ему на стул. Сама села напротив за столом и стала что-то спрашивать, настойчиво повторяя и указывая на куртку. Андрей развел руками – не понимаю, мол. Старуха досадливо крякнула, потом обратила внимание на его руку, на которой красовался здоровенный синяк – видимо, кто-то в свалке все-таки зацепил палкой, а он и не заметил. Она захлопотала, побежала к русской печи, достала оттуда чугунок, пододвинула из-за занавески деревянное корытце, налила туда воды и стала промывать Андрею его ссадины и царапины. Наконец все царапины были промыты, старуха заставила Андрея снять рубаху и внимательно осмотрела его, что-то сердито приговаривая и бесцеремонно поворачивая вправо-влево. С интересом коснулась шрамов – два были пулевые, от них остались небольшие звездчатые пятнышки, три ножевые – тоже не спутаешь ни с чем… провела по ним пальцем и опять что-то спросила, покачивая укоризненно головой.

Неожиданно она насторожилась и, выглянув в щель между занавеской и рамой, поманила гостя пальцем – смотри, мол! Он нахмурился – по тропе, метрах в двухстах от дома, спешили на лошадях, вооруженные уже саблями и копьями («Почему копьями?! – удивился Андрей. – Из музея поперли, что ли?»), давешние его обидчики. Бабка показала на него пальцем, типа – тебя ищут? Он кивнул и огляделся, ища, куда бы спрятаться. Старуха подхватилась, вытащила откуда-то иконы, на которых он заметил изображение нечистого, с отвращением плюнула на них, перекрестилась на образа Бога и прикрыла их богомерзкой доской. Задвинула занавеску, схватила Андрея за руку и поволокла из дома, как трактор, с неожиданной для такой старой бабки силой.

Возле дома была длинная, крытая соломой землянка – видимо, в ней зимой держали пчел, она так и называлась – пчельник. Старуха открыла дверь и толкнула Андрея внутрь – иди! Затем показала ему – прикройся там, мол, и сиди! Потом захлопнула дверь и умчалась, дробно топая ногами по тропинке.

Андрей усмехнулся – шустрая старушенция, интересно, сколько ей лет? Осмотрелся в темноте – глаза уже немного привыкли, а через щели в двери просачивались небольшие лучики света – и присел в дальнем углу, навалив на себя какую-то пыльную рогожу и обломки ульев. Было неприятно, за шиворот сыпалась труха и мышиное дерьмо, однако лучше быть в дерьме, но живым, рассудил Андрей. В первый раз, что ли? И в сортире, в выгребной яме приходилось отсиживаться, по сравнению с тем случаем этот – просто курорт.

Дверь в зимник распахнулась, послышались голоса, стало светло, затем легла какая-то тень – как будто в дверном проеме кто-то стоял и, наклонившись, пытался рассмотреть землянку изнутри. Наконец дверь опять захлопнулась, и вновь стало темно.

Андрей перевел дух и выпустил рукоять ножа, которую сжимал так, что рука побелела от напряжения. Он усмехнулся – отвык от таких стрессов, спокойная и размеренная жизнь монастыря расслабила, пора уж снова превращаться в убийцу… вот только пора ли? Ему стало тошно. И захотелось, чтобы все это безумие было лишь кошмарным сном и он снова бы проснулся в своей тесной полутемной келье.

Сколько прошло времени, он не знал, наверное, минут двадцать или чуть больше. Дверь снова распахнулась, и раздался голос старухи. Он не понял, что она сказала, и на всякий случай не стал покидать свое убежище.

Бабка, кряхтя, прошла вниз, сдернула с него рогожу и показала – пошли, мол. Андрей облегченно стряхнул с себя мусор и выбрался наружу.

Солнце, уже склоняющееся к горизонту, ослепило его яркими лучами – после темного подвала он никак не мог проморгаться, – и глаза заслезились. Пока протирал, рядом образовался старик, такой же древний, как и старуха, спрятавшая его в зимник. Он что-то резко спросил у старухи и осуждающе покачал головой. Она ответила, отмахнулась от него и показала Андрею – пошли к колодцу, мыться надо – и сняла с его головы паутину и труху.

Вот так начал свою жизнь в новом мире бывший убийца, потом монах, потом неизвестно кто – Андрей Бесфамильный. Бесфамильный – он всегда усмехался, читая это у себя в паспорте. Какой-то идиот из Управления не придумал ничего лучше, как дать такую фамилию человеку с фальшивой родословной, фальшивым именем и фальшивой жизнью. Может быть, он считал, по своей глупости, что такая фамилия будет меньше привлекать внимания? А может, наоборот, ему претил этот конвейер убийств и он хотел привлечь внимание к этому человеку? В любом случае – Андрей никогда не использовал документы с такой фамилией, и вот поди ж ты, она всплыла в его памяти как родная.

Уже месяц он жил у старика со старухой. К ним редко кто наведывался – сезон меда только начался, за продуктами они ходили в лавку сами, а если все же появлялся гость, Андрей прятался по кустам или в пчельник. Он понимал, что долго это продолжаться не может и нельзя подвергать стариков опасности – если его тут увидят, найдут, то не миновать расправы: мало того что он осквернил храм Сагана, перекрестившись и плюнув в его иконы в знак презрения, так еще и убил двух прихожан. Бесполезно говорить, что убит лично им только один, а второй пал от рук своего подельника, когда Андрей увернулся от тесака, – все равно это результат его действий.

Во все окрестные деревни были разосланы ориентировки – высокий, худощавый бородатый мужчина с длинными черными с проседью волосами, связанными на затылке в хвост.

На всякий случай Евдокия – так звали старуху – побрила ему голову налысо, и от бороды он избавился, теперь скоблил щеки ножом каждый день. Подобрали ему из гардероба деда Пахома старые вещи, крепкие, почти ненадеванные.

За это время Андрей узнал об этом мире все, что можно было узнать, от стариков, проживших в деревне Лыськово всю жизнь. Начал он, конечно, с языка и через неделю вполне сносно изъяснялся на славском языке. Язык чем-то напоминал старославянский – не зря ему показалось, что похоже на сербский язык, вот только тот был более современен, а потому его было легче понять. Много было и неизвестных слов – возможно, что эти слова позже были утрачены. Вернее, то, что они обозначали, стали обозначать другими словами, и даже значение многих слов изменилось, некоторые вполне произносимые слова стали в будущем даже ругательствами… Сложнее было с алфавитом – эти каракульки, букашки вместо привычных букв приводили Андрея в замешательство. Но через три недели он уже мог, с трудом, правда, читать молитвенник. Что еще можно было добиться от старика со старушкой? Они сами-то были полуграмотные…

Теперь, после того как овладел языком, Андрей мог уже расспросить – что же тут такое происходит, в самом-то деле, почему вера в Бога преследуется, как на Земле преследуется сатанизм, и даже гораздо беспощаднее, и где, в каком мире он вообще находится?

После долгих расспросов и уточнений он сумел сложить кое-какую картину: это была вроде и Земля, но Земля, как будто застывшая в раннем Средневековье, отставшая от его Земли на сотни, а может, и на тысячи лет. Впрочем, даже не так. Она не отстала, прогресс просто остановился. Не одобрялись никакие нововведения, никакие новые технологии – только то, что было на момент… на момент чего? Что произошло в определенный момент, какое событие, после которого цивилизация застыла?

Он решил оставить это на потом – старики все равно не могли сказать ничего вразумительного. Его интересовал главный вопрос: как так оказалось, что по стране стоят церкви Сатаны?

Выяснилось: много лет назад, старики и не знали, сколько именно лет, появились исчадия. Это были избранные темной силой люди, наделенные способностью воздействовать на людей – они могли убивать словом, превращать в бессловесных рабов. Никто не мог противостоять им. Те, кто не хотел принимать веру в черного бога, или уходили в леса, или убивались исчадиями, приносились в жертву. Церкви Светлого Бога захватывались, священники уничтожались – для исчадий не было лучшей жертвы, чем служитель Светлого, они говорили, что это особенно угодно Сагану.

Был ли Саган тем самым Сатаной? Этого Андрей не знал. Самое главное было то, что все, что было свято и правильно для людей его мира, здесь подвергалось поруганию. В храме проводились богохульные и нередко кровавые службы, на которых приносились в жертву люди, и очень часто – дети. Люди продавали своих детей, чтобы их приносили в жертву, и радостно наблюдали, как их убивают на алтаре, восхваляя Сагана.

Поклоняющиеся Светлому Богу остались, но они глубоко законспирировались, образа Бога передавались из поколения в поколение вместе с верой, и их, верующих, становилось все меньше и меньше.

В тесных общинах, где все на виду, жить без того, чтобы не участвовать в оргиях сатанистов, было невозможно – Андрей даже подумал, что эти деревеньки надо вообще сносить, настолько они были пропитаны духом нечистого. В городах положение было полегче – трудно уследить, ходит человек на моления или нет. Поэтому дух вольнолюбия и христианства там сохранился больше, хотя и выжигался каленым железом.

Худшее, что услышал Андрей, – сатанизм стал государственной религией. Он поддерживался власть имущими, насаждался ими, все богатые люди или были исчадиями, или же истово им служили. Проповедовался культ силы: если ты богатый, если ты могущественный, ты можешь делать все что угодно, разумеется, при условии, что это не входит в противоречие с интересами Сагана и его прислужников. Законы существовали, да. Но все они были направлены на то, чтобы сатанистам легче было управлять людьми, – бедные и слабые являлись, по сути, кормушкой для богатых.

Конечно, были ограничения – соблюдалась видимость законопорядка, бедный, обиженный богатым, мог обратиться за праведным судом к власти, но неизменно выходило так, что виноват бедный. И он прощался с имуществом, а то и с жизнью. Для этого всегда находился повод – кто-то видел, что этот человек плевался на храм Сагана или вел хулительные разговоры по пьянке… результат был один – «преступник» заканчивал жизнь на жертвенном алтаре. Поощрялись наркотики, пьянство, разврат – растленным народом легче управлять, легче держать его в узде.

Как-то ночью он долго думал над тем, почему оказался тут, и версии у него были разные. Первое, что пришло в голову, – может, его сослали сюда, как в ад? За все его прегрешения…

А может, это испытание? Сможет ли он в этом аду выдержать и остаться человеком, христианином?

Может, его задача умереть, сделаться мучеником, чтобы потом попасть в рай? Но он не хотел пока что умирать, не собирался… по крайней мере, не забрав с собой кучу врагов. Он уже пожил в собственном аду и не сдался, не дал себя убить, почему тут он должен капитулировать?

И главная версия, которую он никак не хотел допускать в свою голову: он послан, чтобы изменить этот мир, чтобы противостоять Сатане, чтобы уничтожить Сатану.

Смешно – ну как, как он может это сделать? Один против всего мира Зла, без пушек и пулеметов, без каких-то умений, против исчадий, которые могли убить просто словом «умри!» – и человек падал замертво. Что он мог сделать?

Кстати сказать, вот эта «экстрасенсорика» исчадий его сильно заинтересовала, а еще больше тот факт, что он до сих пор жив. Ведь «священник»-исчадие в самом деле пытался воздействовать на него своей злой силой, но для него это было как осенний ветерок – только холод по коже, и все. Может быть, до тех пор, пока он верит в Бога, он защищен против исчадий? Господь дал ему способности, каких нет ни у одного из обитателей этого мира? Может быть, и так. По крайней мере, ему хотелось в это верить.

Через месяц он засобирался уходить. Нельзя было подставлять старика со старухой – они были хорошими людьми. И их гибель легла бы тяжким грузом на его душу. Он так нарисовался тут, в Лыськово, что каждый встречный тут же узнал бы его и сдал исчадиям. А уж их точно заинтересовало бы – что за человек такой попался, почему это на него не действует злое колдовство и не будет ли Сагану угодно принесение в жертву такого интересного человека.

Он мог затеряться только в большом городе. И такой город был не очень далеко: в ста километрах от Лыськова, а назывался он Нарск. По словам стариков, в нем людей было видимо-невидимо, после долгих расчетов и расспросов он с удивлением узнал, что в Нарске живет не менее ста тысяч человек, а может, и больше. Все-таки он попал не совсем в Средневековье – тогда столько людей не жило по миру. Из Нарска ходили караваны по всему материку, торговали всем, в том числе и рабами.

Рабство тут было в порядке вещей – кстати сказать, люди, которых он видел в огородах, когда только появился в этом мире, были рабами. Это его не удивило – если уж наркотики в ранге положенного, то уж рабство само напрашивалось как закон жизни. На Кавказе он не раз освобождал рабов, работавших на богатых хозяев, – обычно взрывал дом современного рабовладельца, бросив туда несколько гранат…

Итак, однажды ночью он покинул гостеприимных стариков. Евдокия всплакнула, перекрестила его, а Пахом крепко обнял и сказал:

– Держись. Не дай исчадиям себя убить. Зря, что ли, мы старались, прятали тебя? Нас, боголюбов, осталось мало, береги себя. Иди с Богом!

Он помахал им на прощание и двинулся в путь. Идти Андрей решил ночами, чтобы не привлекать к себе внимания. В котомке у него было два каравая хлеба, кусок сыра, кусок копченого мяса, кресало, чтобы разжигать огонь, тыквенная фляга и тот самый тесак, который он отобрал у сатанистов. По его расчетам, через трое суток он должен был достигнуть конечной цели своего путешествия.

Ночи были прохладные, и Андрей спасался быстрой ходьбой, а также курткой, которую снял у убитого им сельчанина. Утром он останавливался на отдых где-нибудь подальше от тракта и спал под широкими лапами елей, на толстой подушке из иголок.

Как-то, закутавшись в куртку и засыпая, он подумал: «А может, действительно, это мне наказание такое? Может, Господь говорит – отправляйся к себе подобным! Всю жизнь ты служил Сатане, вот тут тебе и место, а не в монастыре!» От этих мыслей ему стало грустно и одиноко. Не радовали ни шелест деревьев, ни пение птиц, ни теплое прикосновение солнечных лучей к коже. Неприятно и горько чувствовать себя никому не нужным человеком, от которого отвернулся даже Бог…

На третий день он попал в беду. На него набрели охотники за рабами.

Он уже знал, что таких в этом мире хватало, они объединялись в шайки и искали добычу на пустынных дорогах – хватали одиноких путников, а потом продавали в рабство на рынках городов. Старики особо его предупреждали по поводу такой беды, и все-таки он не смог избежать неприятностей.

Обнаружили его совершенно случайно, Андрей успел проснуться, когда они подошли, но это уже не имело значения – скрыться не получится, ему оставалось только или бежать, или драться.

Ловцов людей было четверо. Здоровенные сытые мужики, вооруженные огромными тесаками – те служили в этом мире и плотницкими топорами, и оружием, и ножами для повседневных нужд. Кроме того, у охотников за рабами была сеть, которую набрасывали на жертву.

Сейчас воспользоваться сетью они не могли, так как Андрей лежал под елью – мешали ветки, но и шанса убежать работорговцы давать ему не собирались, обступив дерево со всех сторон.

– Эй ты, вылезай оттуда, – насмешливо сказал рыжий мужик лет сорока, – все равно же достанем! Попался так попался! Теперь ты наш. Если сразу не вылезешь, будут неприятности, покалечить не покалечим, все-таки ты товар, но больно будет, это точно. Слышишь, что ли? Давай, говорю, вылезай!

– Щас вылезу… только дайте с духом собраться, – угрюмо буркнул Андрей. – А может, кого-нибудь еще поищете? Как-то не хочется мне с вами дело иметь!

Разбойники заржали:

– Ну насмешил! Смешной какой раб! Может, его шутом сделать? Отрежем ему уши, рот разрежем, татуировки сделаем – и продадим богатым, они любят веселых шутов! А что, Антип, и правда, может, отвести его к татуировщику, он его украсит, больше денег возьмем?

Андрей прервал их веселые рассуждения о том, как на него нанесут аэрографию, дабы он выглядел более презентабельным при продаже, и выкатился из-под ели, держа в руке нож-тесак.

Конечно, с мачете бандитов его железка сравниться не могла – короче чуть ли не в два раза и тоньше, но их мачете висели на поясах, а его нож был у него в руке.

Первым движением Андрей резанул отточенным лезвием по внутренней поверхности бедра рыжего предводителя – просто тот оказался ближе к нему, обратным движением подрезал подколенные сухожилия у второго.

На ногах осталось двое. Один из них, державший сеть, ловко кинул ее на катающегося по земле Андрея – тот лишь чудом увернулся, иначе его участь была бы предрешена.

Андрей вскочил на ноги, автоматически перебросил нож из руки в руку и побежал на оставшихся двух бандитов, страшно крича и вращая глазами – чтобы устрашить и внести смятение в их души.

Тот, что с сетью, видимо, был опытным бойцом и не отреагировал на его психическую атаку, а вот второй подался назад, зацепился ногой за поваленное дерево и чуть не упал, потеряв равновесие. Андрей воспользовался этим и длинным выпадом воткнул ему нож в бок, сразу отпрянув и встав в боевую стойку.

Бандит с сетью посмотрел на стонущих порезанных соратников, на убитого и миролюбиво сказал:

– Ну все, все, давай разойдемся. Вижу, мы выбрали не тут цель. По тебе же не скажешь, что ты воин, думали, бродяга какой-то. Давай не будем доводить дело до конца, а?

– Я бы не доводил, но, понимаешь, какое дело – я ненавижу рабовладельцев.

Еще не закончив фразу, Андрей сделал выпад и ткнул клинком в лицо бандита, тот не ожидал такой прыти, выронил тесак и зажал лицо руками – из-под его ладоней обильно потекла кровь, собираясь ручейком на подбородке и капая на землю. Андрей сделал еще выпад, и бандит упал с распоротой шеей.