Глава пятая
Служебная проверка

Вот уже одна неделя прошла, пошла вторая. Васю Ламова выписали, его кровать пока пустовала. Я уже передвигался на своих ногах, но пока осторожно. Все имеющиеся газеты зачитал до дыр, а еще осилил книжку, оставленную в наследство Ламовым. А может, этот замусоленный томик лежит тут давно?

Книга называлась «Ханидо и Халерха», автор – Семен Курилов. Рассказывалось в ней о жизни народов Крайнего Севера – якутов, чукчей и юкагиров. Удивительно, но я зачитался. Тут вам и описание обычаев, и жизни людей, о которых я почти ничего не знаю. Ну разве что о чукчах, из анекдотов. А ведь имелись сомнения: что я стану читать в этой реальности? Оказывается, можно и здесь отыскать приличных авторов и интересные книги, нужно только быть внимательным.

Ко мне пару раз заглядывал дядя Петя, приносил передачи – домашние пирожки с яйцом и сладкие крендельки. Еще притащил штаны и рубашку, а то если выпишут, так и домой идти не в чем. В моем холостяцком хозяйстве гражданской одежды не завались: четыре рубашки да двое штанов – одни, купленные еще до армии, были немного тесноваты, а во вторых, приобретенных уже здесь, я как раз и вышел погулять.

Прочие сослуживцы тоже заходили, но раза два, не больше. Но я на них не был в обиде. Напротив, сейчас каждое знакомое или малознакомое лицо представляло настоящую пытку. Пытался вспомнить: где я его видел, как зовут и что с ним сталось?

Вон на днях к дяде Феде забегал племянник.

– Андрюшка – студент, уже на второй курс перешел, – с гордостью сказал дядя Федя. – Учителем физики и математики будет, детишек станет учить.

Племянник только покивал, тряхнув длинными волосами, да улыбнулся в едва отрастающие усики. А меня в тот момент словно бы резануло. Увы, не станет племянник дяди Феди учителем, не будет детишек учить. Не успеет. Погибнет в восемьдесят первом году в Афганистане, посмертно парня наградят орденом Красной Звезды. А узнал я его потому, что в последние годы приходится часто хоронить своих коллег, а на старом кладбище есть Мемориальная аллея героев, погибших в горячих точках. На памятнике племянник дяди Феди чуть постарше, волосы покороче, но все равно узнать можно.

Гнал от себя эти мысли, но появление Андрея, который в этой реальности еще жив, опять заставили вспомнить… Да, в семьдесят шестом году еще живы и отец, и мать. Надо бы к ним гости съездить, но боюсь. В прошлый раз, когда меня подрезали и я явился, слез было, переживаний! Может, не стоит пока и ехать? Вылечусь, тогда и смотаюсь, а им пока лучше ничего не знать. А может, им вообще не стоит говорить о ранении? В отпуск не выберусь, в баньке с отцом не попарюсь, чтобы шрам не увидел. Ну, потом-то все расскажу, но это потом.

Как же осознать, что тут они живы, им еще и пятидесяти нет, в то время как для меня они уже умерли и лежат теперь рядом на деревенском кладбище?

Задумавшись, я не сразу осознал, что рядом с моей кроватью появился некто.

– Н-ну, рассказывай, Воронцов, как там дело было? – покровительственно улыбнулся мне товарищ в милицейской форме.

Звание не рассмотреть из-за халата, наброшенного на плечи. И что это за новое лицо? Вроде бы что-то знакомое, но кто такой, не помню. А товарищ этот мне сразу не понравился. Лет под сорок, стало быть, стаж в органах немалый, но нет ни одной орденской планки. То, что нет боевых наград, это ладно. Медалью «За отличную службу по охране общественного порядка» награждены единицы. А где «50 лет советской милиции»? Планочку помню – бордовая с синими полосками.

Морда какая-то лисья, взгляд цепкий, только он мутный, словно похмельный. А еще не понравился тон. Разговаривает со мной так, как опер по малолеткам разговаривает с несовершеннолетними «злодеями»: мол, рассказывай, облегчай душу, но мы-то уже все знаем.

А вообще, что этому субъекту надо? Ах ты, так он же проводит служебное расследование. Вернее, проверку. Служебные проверки переименовали в расследования в начале девяностых. Все-таки ранение участкового инспектора – случай нерядовой. Скорее всего, уже и Вологда бьет копытом, требуя отчета, а может, и Москва. Даже странно, что явились так поздно. Обычно служебные проверки назначаются сразу и проводятся незамедлительно. Но все в этой жизни бывает. Может, ждали каких-то справок от уголовного розыска или из прокуратуры?

Так откуда он? Не из руководства горотдела и не из наших, но, судя по поведению, при полномочиях. Мне почему-то захотелось обозвать его «политотдельцем». Был в те времена совхоз с таким смешным названием.

– А что рассказывать? – вяло поинтересовался я.

– Воронцов, ты мне тут му-му не пори, все сам рассказывай. Сколько выпил накануне, с кем пил, куда пошел – все выкладывай.

Тот Лешка Воронцов, что младший лейтенант, уже принялся бы излагать, что в тот день он был абсолютно трезвым, да и вообще не любитель выпить, что вышел из общежития просто погулять да еще походить в гражданской одежде, потому что если таскаешь милицейскую форму денно и нощно, то начинаешь к ней прикипать. В кустах около клумбы его окликнули, а дальше он ни фига не помнит. Однако у полковника милиции, пусть и в отставке, в душе шевельнулся начальственный гнев. Это что за штабное чуфло передо мной? Обращается по фамилии и на «ты», да еще и пытается сделать меня виновным в том, в чем я никак не виноват.

Едва сдержался, чтобы не рыкнуть. Нет, все-таки сдержался. Не знаю, вернется ли обратно полковник, но младшему лейтенанту здесь еще жить, а значит, портить отношения раньше времени – себе дороже. Поэтому решил взять на вооружение немного иной стиль ответов.

– А откуда у вас сведения, что я накануне с кем-то выпивал? – полюбопытствовал я.

– А ты что, самый умный? – занервничал товарищ. – Я тебе сказал, Воронцов, ты мне вола не пори. Это ты мне рассказывай: где пил и сколько?

– Так если вы уже все знаете, зачем мне еще о чем-то рассказывать? – усмехнулся я. – А уж если врачи подтвердили, что я к ним пьяным доставлен, о чем же еще говорить?

Врачи такого подтвердить не могли, равно как и опровергнуть: анализа крови на алкоголь никто не делал. Но пьяным я тоже не был, а это, даже если человек в бессознательном состоянии, видно невооруженным взглядом.

Незнакомый товарищ решил сменить гнев на милость. Вдумчиво почесав лоб, сказал с толикой угрозы в голосе:

– Ладно, Воронцов, с этим потом разберемся. Скажи-ка лучше: где в момент ранения находились твой пистолет и служебное удостоверение?

– Пистолет в оружейной комнате, в дежурке, а удостоверение – в кармане брюк.

– Так, с пистолетом понятно. А где сейчас удостоверение?

– Не помню, – честно признался я.

Вот уж о чем я точно не думал, так это о своем удостоверении. А ведь это издержки жизни на пенсии. Что случится, если потеряю пенсионное удостоверение или паспорт? Получу новое, вот и все. А в той жизни, когда я был действующим сотрудником, свою «ксиву» хранил очень бережно. За потерю служебного удостоверения самое мягкое – строгий выговор, а не то и предупреждение о «неполном служебном соответствии». Огребешь такое – и ходишь целый год без премии и надежды на получение очередного звания. А бывало, что людей за утерю и увольняли. Помню, когда по выслуге лет уходил из органов, то с болью в душе наблюдал, как кадровичка кромсает мое служебное удостоверение ножницами…

– Воронцов, мать твою! – подскочил с табурета «политотделец». Выкатив глаза, начал орать: – Как это ты не помнишь, где твое удостоверение?! А если оно в руках у бандитов?! Ты знаешь, что бывает, если преступный элемент получает документы сотрудника органов?! Да тебя увольнять пора без выходного пособия!

Мне этот орущий дядька уже надоел. Решив плюнуть и на карьеру Лешки Воронцова, и на субординацию, открыл рот, чтобы послать нежданного хама куда подальше, но в разговор вмешался дядя Федя:

– В тумбочке его удостоверение. Я сам видел, что когда участкового с операции привезли, то сестричка его корочки туда и поклала.

«Политотделец» затих на пару секунд, но потом снова принялся орать:

– А почему служебное удостоверение в тумбочке?!

– А куда его лейтенант денет? В задницу сунет?

Ух ты, так это ж тишайший учитель черчения!

– Слышь, гражданин, а ты не нарывайся, – с угрозой в голосе сказал «товарищ из политотдела».

– А я и не нарываюсь. А вот некоторые сотрудники милиции, которые с порога гражданам хамят, они точно нарываются.

– Да я тебе, дед, хамить еще и не начал, – самодовольно сообщил «политотделец». – Вот упеку тебя на десять суток, тогда не будешь пасть разевать, когда не спрашивают.

Тимофей Данилович, кряхтя, спустил ноги с кровати, засунул ступни в казенные тапочки и, баюкая руку, до сих пор находившуюся на перевязи, подошел к моей кровати. Остановившись напротив моего «дознатчика», сказал:

– Так, говоришь, на десять суток упечешь? А жопа у тебя не треснет? А вот я в горком партии жалобу напишу, тогда и посмотрим, начал ты мне хамить или нет и могу ли я пасть без твоего разрешения раскрывать. Если ты сотрудник милиции, то вначале должен представиться, а к гражданам, которых ты защищать должен, обращаться строго на «вы».

– Шел бы ты, дед… то есть шли бы вы, дедушка, к себе да не вмешивались, – посоветовал «политотделец», слегка сбавив тон.

Но отставного учителя уже понесло:

– Парня в больницу привезли с ножевым ранением. А ты, вместо того чтобы расспросить, как дело было, начал на него бочку катить.

– Слушайте, дорогой товарищ…

Старый учитель по сравнению с крупным «политотдельцем» выглядел как цыпленок против петуха. Петух – он и сильнее, и крупнее, но только почему-то испугался цыпленка.

– Что «слушайте»? – попер на дяденьку отставной учитель. – Я сам капитан в отставке, фронтовик. У меня два ордена, а ты мне «тыкаешь» да еще на десять суток грозишься упечь. Может, я с самим Дрыгиным в одном полку служил!^[4] Да я не в горком – я в обком, да не жалобу накатаю, а сам в приемную Дрыгина позвоню. Скажу: что у нас за милиционеры такие служат, которые к своим товарищам, которые младше по званию, обращаются словно к скоту, а к больным ветеранам грозятся применить физическую силу? Посмотрим, что первый секретарь скажет, если узнает, что фронтовику грозят сутками, словно какому-то хулигану.

Похоже, угроза обратиться в обком подействовала. Мой «дознатчик» словно переменился в лице. Встав с места, принялся неловко оправдываться:

– Подождите, товарищ… Когда я грозился применить физическую силу? А про сутки, простите, вырвалось ненароком.

– Слышь, ты, тыловая крыса, а я вот как Анатолию Семеновичу все изложу, он сразу поймет, физической силой ты мне угрожал или в каталажку закопать сулил…

– Да в какую такую каталажку?! – почти вопил «политотделец». – Нагрубил, да, признаю. И на «ты» обратился, тоже виноват. Ну виноват, простите, погорячился. Так и что же теперь жаловаться-то на меня? Да еще и оскорблять? Почему это я тыловая крыса? Да я с шестнадцати лет работаю! У меня ни одного партвзыскания нет!

Я смотрел и малость охреневал. Вот если бы такое сделал дядя Петя, фронтовой разведчик, я бы не удивился. А тут старый чертежник, который, по его собственным словам, служил в саперном батальоне. Ни хрена себе! Нет, все-таки есть у фронтовиков нечто общее – наверное, они уже не боятся ни бога, ни черта, ни начальственного гнева, да и ничего другого. И мне стало стыдно. Лежу здесь, отвечаю на вопросы хама, да еще и виноватым себя чувствую.

– Фамилия твоя как? Звание? Должность?

– Зотов Иван Владимирович, капитан милиции, инспектор, э-э-э, по поручениям Череповецкого городского отдела милиции.

– А вот теперь, товарищ капитан, потрудитесь объяснить: почему вы так относитесь к младшему по званию?

– Да как я к младшему по званию отношусь? – недоумевал капитан.

– Обращаетесь к нему на «ты», а не по имени-отчеству. А вы ведь среди советских граждан находитесь. Вот что мы теперь станем думать о взаимоотношениях внутри милиции? Нездоровые это отношения, товарищ капитан. Вместо того чтобы поддержать раненого товарища, вы сразу начинаете обвинять человека в том, чего он не совершал. Вот от вас самого разит, как от пивной бочки, а вы на младшего лейтенанта поклеп возводите. Это нормально, если старшие офицеры являются в больницу в нетрезвом виде?

А я вдруг вспомнил этого капитана. В том, что на его кителе нет ни одной медали, нет ничего удивительного. В горотдел он пришел из горкома партии, вроде бы «на усиление». Что ж, против решения партии не пойдешь, но все прекрасно понимают, что от хороших работников не избавляются. Присвоили ему звание капитана, потому что был старшим лейтенантом запаса, назначили на одну из всегда имеющихся вакансий и обозвали инспектором по отдельным поручениям, так как ничего толкового поручить все равно было нельзя. Конечно, в милицейский стаж включат все годы «партийной и советской работы», но это не совсем то, что должно быть. Потому-то на кителе и нет никаких наград. Потом-то они, конечно, появятся, станет он заседать в президиумах, ходить на встречи ветеранов, греметь «железом», но все равно настоящим ментом не будет.

Нет, не стану огульно хулить всех, кого присылали к нам из партийных и советских органов. Вон в конце восьмидесятых, когда ликвидировали райкомы партии и райисполкомы, людей-то куда-то нужно было девать, дать им возможность доработать до пенсии. Большинство вполне себе адекватные и хорошие люди. Крутых ментов из себя не строили, а дело делали.

Но были и другие, кто считал, что быть милиционером – это зазорно, и они имеют право на нечто большее. А капитан Зотов, как рассказывали сведущие люди, по прибытии в горотдел претендовал на должность не ниже майорской. А где таких должностей набрать? Уголовный розыск он не потянет, в замполиты отдела Горюнов не пропустил, а с нашим начальником считались на всех уровнях. Поэтому должность инспектора Зотов воспринял как личную обиду, а должен был радоваться, могли бы и участковым сделать. Хотя таких лучше участковыми не ставить.

– Вы, это, товарищ капитан в отставке, – набычился Зотов. – Я приношу вам свои извинения. А с товарищем младшим лейтенантом погорячился. – Повернувшись ко мне, скривил губы и сказал: – Алексей Николаевич, если я в чем-то неправ, то прошу простить.

Это он так быстро перевоспитался? Ага, как же. Понимает, что если ветеран – соратник Дрыгина, то будет беда. А коли и не соратник, а просто ветеран, орденоносец, да обратится в горком, а не то, не дай боже, в обком, то будет плохо. Нет, с должности не уволят, но выговор по партийной линии закатят, а это еще хуже, нежели по служебной.

– Ничего, товарищ капитан, все бывает, – великодушно сказал я. – Так что вы так и пишите: пистолет в оружейной комнате, служебное удостоверение на месте, а деталей своего ранения Воронцов не помнит.

– Ага, так и запишу, – кивнул инспектор, косясь на строгого учителя, который ушел на свое место.

Принимаясь писать, Зотов продолжал коситься на отставного капитана, а потом, наклонившись ко мне, прошептал:

– Леша, ты попроси, чтобы жалобу на меня не катал…

– Попрошу, – пообещал я, ставя свою закорючку в конце страницы, там, где написано: «С моих слов записано верно, мною прочитано».

Капитан ушел.

На некоторое время в палате установилась тишина. Потом дядя Федя сказал:

– Слышь, Данилыч, а ты таким грозным можешь быть, я аж сам испугался.

– Глупости это, – отмахнулся учитель, но тут же слегка застонал, потому что попытался взмахнуть раненой рукой.

– А ведь ты, Данилыч, здорово Алексея подвел, – раздумчиво сказал дядя Федя. – Этот засранец, он же такого не забудет.

– Конечно, не забудет, – хмыкнул Тимофей Данилович. – Мелкие люди таких унижений не забывают. Выместить злобу на мне у него кишка тонка, а на Алексее – вполне возможно. Но я тебе, товарищ лейтенант, так скажу: на всякое дерьмо внимания не обращай, а просто свое дело делай. Станешь свое дело делать, и ни одна зараза с большими звездами тебе ничего не сделает.

Эх, товарищ капитан в отставке, романтик вы, а вроде и фронтовик. Но это я так, про свое будущее.