Глава 3
Невеста с претензиями

Я рассматривал часы, расставленные в передней комнате, а сзади, за открытыми дверями, трудились часовщики. Судя по топоту детских ножек, доносящихся сверху, второй этаж был жилым. Шуршание напильников, лязг кусачек и ядовитые испарения кислоты мешали выбирать товары, но что делать – в этом городе лавки размещались прямо в мастерских.

Несмотря на ограниченное пространство, выбор был на любой вкус – часы напольные и настольные, карманные и каретные. Глаза разбегались, и решить, что конкретно мне нужно, было трудно. Наконец я остановился на каминных часах. Мне они понравились – не слишком вычурные, в меру тяжелые. Подставка из зеленого камня, два бронзовых коня, поддерживающие циферблат. Чем-то они напоминали древний герб – простой, без излишеств.

Представив, как в зимнюю стужу сижу перед камином, смотрю на языки пламени и время от времени бросаю взгляд на циферблат, следя за минутной стрелкой, я самодовольно усмехнулся. Теперь часы мне нужны не для того, чтобы не прозевать сигнал к атаке, а чтобы не пропустить обед. Стоп! Почему я должен следить за временем? Нет уж, пусть кухарка накрывает на стол не по часам, а когда я захочу!

В лавке не было приказчика, стремящегося навязать ненужный товар или помочь покупателю. Но когда выбор был сделан, словно прочитав мои мысли, из мастерской явился хозяин. И почему все считают, что часовщики субтильный народ? Этого мастера – да в тяжелую бы пехоту!

– Берете? – только и спросил он, а когда я кивнул, обозначил цену: – Десять талеров.

Я в раздумчивости потер подбородок (надо бы обзавестись бритвой или узнать, где тут ближайшая цирюльня), мысленно взвешивая тяжесть своего кошелька. Как на грех, там звенело талеров пять, с мелочью. Видимо, придется заезжать к Мантизу и брать деньги на «обзаведение хозяйством». Часовщик расценил мои сомнения иначе.

– Могу сбавить до восьми талеров. Крайняя цена – семь, но в этом случае до гостиницы довезете сами.

М-да, вот об этом я тоже не думал. Представив себе, как везу на гнедом каминные часы, развеселился. Да и зачем мне часы в гостинице? Пусть везут сами, а рассчитаюсь по прибытии товара.

– Скажите, любезный, а вы сможете доставить часы в мою усадьбу? – поинтересовался я. Уточнил: – Раньше она принадлежала Йоргенам.

– Вы, стало быть, местный, – с неким разочарованием протянул часовщик. – Так бы сразу и сказали.

– А что это меняет? – удивился я.

– Если вы здешний, цена за часы – два талера.

– Странно, – удивился я. – Обычно цены одинаковые – что для приезжих, что для местных.

– Ну, господин рыцарь, не скажите, – засмеялся часовщик. – Местные не купят часы за четыре талера.

Я чуть было не спросил – но вы же только что назвали другую сумму, – но тут до меня дошло, что часовщик просто заламывал цену, чтобы дать пришлому купцу возможность поторговаться. А ведь окажись у меня при себе десять талеров – купил бы и не задумался. Подобная роскошь в Швабсонии обойдется в талеров сорок, а то и больше.

– Значит, два талера – это с доставкой? – на всякий случай поинтересовался я.

– Ну да, – кивнул часовщик. – Усадьбу рыцаря Йоргена я знаю. Я самолично все уложу, оберну, сынишка доставит. Конечно, – замялся мастер, – вы можете сами забрать товар, но часы – хрупкая штука. И на дороге всякие оборванцы шалят, могут ограбить. – Не дожидаясь моего ответа, мастер рявкнул: – Иоганн, серого запряги!

Я не успел спросить, мол, не боится ли мастер за ребенка, но, когда к нам вышел «сынишка», лишь уважительно крякнул. Послушный сын кивнул и отправился выполнять приказ, а папаша крикнул вслед:

– И дубинку не забудь!

Посмотрев на меня, часовщик виновато развел руками:

– Он у меня непутевый, все норовит кулаком бить. Не понимает, что можно пальчики повредить.

Я опустил взгляд на руки мастера. Ну, если эти сардельки он называет пальчиками, то я уже и не знаю… И как они с тонкой работой справляются? Чудеса. Не стал говорить, что оборванцев уже можно не опасаться, вытащил кошелек:

– Вот деньги, а часики доставьте в усадьбу, оставите кому-нибудь из слуг.

Приняв монеты, часовщик посмотрел на меня с неким недоумением. Наверное, ждал, что я начну торговаться и мы сойдемся на одном талере. Что ж, дам возможность людям подзаработать!

Мастер продает по четыре талера то, что потом перепродается по сорок! А почему бы ему самому не возить часы на продажу? И почему местные купцы не догадались скупать товар?

Неужели я самый умный? Конечно, далеко не дурак, но не стоит считать дурнее себя купцов, получающих прибыль из петушиного крика. Что служит препятствием для торговли? Пошлины, дурные дороги, война. Войны сейчас нет. Таможенные пошлины? Пусть владетели государств накручивают какие угодно пошлины, но купцы все равно будут в выгоде. Часы-луковицы уйдут по цене бриллиантов, а часики-медальоны – еще дороже. Все королевские и герцогские дома Швабсонии выстроятся за ними в очередь. Возможно, дело в дороге. А что в ней не так? Дорога долго шла по ущелью, но мы с гнедым и Кургузым ее одолели без особых напрягов. Утомляло лишь то, что не попадались ни постоялые дворы, ни трактиры. Хорошо, что прихватил толику провизии да полмешка овса. Но я был один, а купец ради выгоды свой обоз и по бездорожью провезет, а надо – так и на пузе проползет.

Странные купцы в Вундерберге. Ну, узнаю со временем, в чем тут дело.

Поставив Гневко в стойло, кивнул конюху, кланяющемуся мне до земли, пошел в гостиницу.

– Господин Артаке, постойте, – услышал я знакомый голос. Ну конечно же фрейлейн Кэйтрин. Не иначе, решила дать согласие.

– Пройдемте ко мне? – предложил я. Спохватившись, что предложение может казаться для дочери рыцаря неприличным, уточнил: – Обещаю, что вашей чести ничто не грозит.

– Вот в этом-то я не сомневаюсь, – высокомерно ответствовала Кэйтрин. – Я беспокоюсь о вашей репутации. – Видя мое недоумение, уточнила: – Гостиничная прислуга сразу же разболтает – кто ходит в номер к богатому постояльцу. А мне не хочется, чтобы потом говорили, что у моего супруга дурной вкус. Уж если вести к себе шлюху, то поприличнее. Что мне потом скажут?

Я с трудом подавил даже не вздох, а крик души! Была надежда (очень-очень слабая, но была), что девушка откажется. Сохраняя беспристрастность, спросил:

– Стало быть, вы приняли мое предложение?

– А у меня есть выбор? – скривила тонкие губы Кэйтрин. – Жить приживалкой при слугах – тошно. А тут еще и брауни.

– Брауни – конечно да, – хмыкнул я.

– Да что вы понимаете?! – вспылила девушка. – Брауни пять лет за домом следил, помогал старому Томасу латать дыры, менять черепицу! А сколько он нечисти отогнал?

– Ладно-ладно, – попытался я успокоить девушку. – Давайте-ка ближе к делу. Вы согласны выйти за меня замуж, и это замечательно.

– Господин Артаке, сразу хочу сказать – я даю согласие только ради усадьбы и дома. Никаких чувств я к вам не питаю.

– И не надо, – добродушно отозвался я. – Должны быть какие-то формальности, кроме венчания? Мне бы самому не хотелось этим заниматься.

– Господин Артаке, обсудим это не здесь, не на улице. Я пришла для того, чтобы потом не передумать. Теперь же, с вашего разрешения или без оного, но я пойду.

– Э-э-э, фрейлейн Кэйтрин, – начал я, но забыл, чего же хотел сказать. Вспомнил, что хотел предложить денег на новое платье, но передумал. Провожать она себя не позволит… а если ограбят? А, вспомнил.

– Я хотел сказать, что сегодня в усадьбу должны привезти каминные часы.

– Какие часы? – не поняла Кэйтрин.

– Ну, такие, с двумя конями. Пусть Томас их выгрузит и поставит у себя.

– Томас закапывает ваших покойников. Подождите… Господин Артаке, а зачем вам каминные часы? Куда их ставить? В нашем… простите, в вашем доме еще ремонта недели на две.

– Томас сказал – на неделю.

– Много конюх понимает в ремонтах, – фыркнула Кэйтрин. – Господский дом – это ему не конюшня. Неделя уйдет на то, чтобы починить стены, перекрыть крышу – черепица нужна новая, заменить половицы, вставить стекла. Брауни говорит, что придется перекладывать камин, а хорошо бы и кухонную печь – дымоходы почти завалились. За пять лет уцелел лишь внешний облик дома. Куда вы поставите часы, если нет камина? На конюшню?

Я начал злиться. В кои-то веки купил что-то домашнее, чем не режут, не колют, не убивают (хотя, если кинуть часы со стены, голова в панцирь провалится…), а тут замарашка в старом платье читает нотации.

– Ступайте домой, фрейлейн, – устало изрек я. – Завтра я приеду в усадьбу, и мы обо всем поговорим.

А часы, если хотите, поставьте на конюшне. Они бронзовые, ничего с ними не сделается. Считайте, что это подарок невесте.

Фрейлейн ушла, держа спину прямо, словно кол проглотила. Я же постоял немного, повздыхал и ушел в свой номер. Сняв сапоги, упал на постель не раздеваясь, чего за мной не водилось. Лежал, смотрел в потолок, ломая голову – ну зачем? Ну кой черт дернул меня за язык, когда предложил этой дурнушке выйти за меня замуж? Я же хотел спокойно дожить свой век, а вместо этого получил сплошную головную боль. Как женщина фрейлейн Кэйтрин меня не прельщала. Нечему там прельщать. К тому же разница в возрасте была ощутима, а я никогда не западал на молодых женщин – бордели в расчет не беру, там и шестнадцатилетняя выглядит далеко за тридцать.

И куда мне деваться? Сказать, мол, простите, фрейлейн, я передумал, нельзя. При всех своих недостатках – а их у меня столько, что ни один писец не возьмется перечислить, – я считал за собой одно лишь достоинство – умение хранить слово. За долгие годы привык, что меня самого можно предать, отношусь к этому с пониманием. Люди слабы и привыкли действовать так, как им выгодно, а не в силу взятых на себя обязательств. Но за собой я такого права не допускал. Умение держать данное слово – это единственное, за что я себя уважал. Отступишься от принципа один раз – значит, все! Стало быть, мне отказаться от брака невозможно. С другой стороны, можно же сделать так, что фрейлейн Йорген сама возьмет назад собственное слово. И это очень даже реально, потому что девице нужен не я, а усадьба! Да черт с ним, с имением, и с усадьбой, отдам фрейлейн купчую, и пусть она делает с ней все, что хочет!

На душе сразу стало легче. В конце концов, у меня остается уйма денег. Больше, чем я смогу истратить за всю жизнь. А уж по здешним-то ценам – так и за две жизни. Куплю себе маленький дом. Чтобы была лишь спальня с гостиной, а еще кухня. Хотел когда-то иметь библиотеку – обойдусь. Книги могут постоять и в гостиной. Или зачем мне гостиная, если я не собираюсь водить гостей? Найму приходящую кухарку – она будет стряпать, вытирать пыль. Нет уж, никаких слуг! Буду заказывать завтраки-обеды-ужины в трактире, а уборку в доме могу сделать и сам. При доме конюшня. С гнедым я и сам управлюсь. Накормлю, напою, вычищу и навоз вывезу. А что же делать с Кургузым? Вроде решил оставить мерина при себе. Стало быть, конюшня на двух лошадей. И навоз убирать за двоих…

И вообще – зачем мне свой дом? Жить по постоялым дворам, гостиницам и трактирам, не задумываясь, кто будет стирать белье, менять простыни, готовить обед, гораздо проще. Не спорю – это дороже, но если есть деньги, чего их считать? Может, остаться в гостинице, на положении постоянного постояльца? Как интересно звучит – «постоянный постоялец». Слова схожие, а смысл разный!

Идея с гостиницей мне понравилась. А возможность отказаться от свадьбы – еще больше. Не выдержав, я вскочил, и через несколько минут мы с Гневко уже скакали в сторону усадьбы.

В усадьбу мы явились в тот момент, когда сын часовщика и мрачная Кэйтрин снимали часы с повозки. Гневко, сообразивший, что я не горю желанием таскать тяжести, перешел с галопа на такой медленный шаг, что, пока мы добирались до флигеля, помогать уже было поздно.

Спешившись, полюбовался на кроткого ослика, запряженного в повозку, решил пройтись до конюшни. Вряд ли там что-то изменилось, но нужно чем-то занять время, пока Кэйтрин пристраивает свой подарок. Места во флигеле немного, но пара футов найдется.

Я успел пройти шагов пять, не больше, как за спиной раздалось презрительное ржание Гневко. Видимо, гнедой сказал что-то нехорошее про ослиную маму – в ответ послышался обиженный рев. И, как всегда, пока уши слушали, тело спасалось – я резво припустился к конюшне и прижался к стене. Вовремя. Осел, растопырив копыта, прижал башку к земле и, приподняв задницу вместе с тележкой, кинулся на обидчика. Лопнула хлипкая веревка, тележка опрокинулась на бок, а длинноухий, открыв пасть, бросился на гнедого с намерением закусать того до смерти.

И тут я пережил величайшее изумление – боевой конь в полном расцвете сил, переживший за свою жизнь две войны, восемь атак рыцарской конницы, четыре взятых города и невесть какое количество мелких стычек, пустился наутек. Моя челюсть еще не вернулась на место, когда я понял, что это было не бегство, а тактическое отступление: Гневко рванул не куда попало, а в зазор между двумя сараями. Конь проскочил, а вот осел, волочивший за собой опрокинутую тележку, застрял.

Осел орал так, словно его резали живьем, пытался вырваться из капкана, но не смог. Гнедой же, проявив чудеса благородства, не стал бить застрявшего врага (попытался, но понял, что не дотянется…), обогнул сараи и подошел ко мне.