Пролог

– Итак, товарищ Аксенов, – резюмировал Феликс Эдмундович. – Вы будете руководить ЧК Польской народной республики.

Дзержинский устало откинулся в кресле и внимательно посмотрел на меня. Я же, мысленно вздохнув, начал размышлять – как начинать изучать польский язык, без которого должность ничего не стоит, где взять учителя, а еще бы поляков потолковее, да понадежнее, для разведки и контрразведки, чтобы хотя бы слегка «минимизировать» наши потери в августе. Пока ничего толкового в голову не приходило.

– Но поздравлять вас пока не стану, потому что Польская республика существует только в проекте, – уточнил Председатель ВЧК. – Как вы сами понимаете, ситуация на западном направлении достаточно сложная.

Еще бы не сложная. «Белополяки» бешено сопротивляются, вопрос о наступлении на польскую территорию пока не встает – свое бы вернуть. В моей истории Польский ревком появился только в июле двадцатого, когда казалось, что Тухачевский, развивая наступление, вот-вот возьмет Варшаву, породив в советском руководстве иллюзию начала Мировой революции. Здесь, стало быть, он появился раньше. Или, и в моей истории новое правительство Польши создается в мае, но открыто об этом не афишируют?

Феликс Эдмундович невозмутимо продолжал:

– Руководство РКП (б) и наше правительство нисколько не сомневается, что Красная армия не просто очистит Малороссию от польских реакционеров, но перейдет в наступление, а в дальнейшем армия Пилсудского окажется между молотом и наковальней – бойцами РККА и вооруженным польским пролетариатом. Нам следует заранее быть готовыми к созданию Социалистической Польши. Задача Советской России выглядит следующим образом – подготовить из Польши плацдарм для наступления по нескольким направлениям. Это Германия, Чехословакия, Венгрия. В перспективе – Румыния и Австрия.

Мне хотелось спросить товарища Дзержинского – а вы сами-то верите в такое, но я благоразумно промолчал. Феликс Эдмундович верит тому, что скажет РКП (б) устами товарища Ленина.

Дзержинский замолчал, потом снова пристально посмотрел мне в глаза:

– Но пока, – подчеркнул мой начальник слово «пока», – мы говорим лишь об освобождении Польши от капиталистов и помещиков. РККА освободит польский народ, но его будущее зависит от самих поляков. Русские рабочие и крестьяне не станут оккупантами для польских крестьян. Но Советская Россия, по праву самого революционного и прогрессивного государства обязана помочь польским трудящимся. Потому, в первое правительство должны войти лишь этнические поляки. Временное революционное правительство возглавит товарищ Юлиан Мархлевский, а официальным начальником ВЧК станет товарищ Лонгва.

Лонгва? Мне это имя показалось знакомым. Точно. Во время наступления Тухачевского на Варшаву Роман Лонгва формировал Первую польскую армию и, даже какое-то время командовал ею. В начале двадцатых был начальником Разведывательного управления РВС Республики. Дальнейшую судьбу товарища Лонгве не помню, но не удивлюсь, если в биографических справках датой смерти указан либо тридцать седьмой, либо тридцать восьмой год. А вот про то, что он назначался начальником Польского ВЧК, не знал. Впрочем, кто, кроме очень узких специалистов знает, что товарищ Дзержинский был председателем Польской республики?

– У вас есть какие-нибудь вопросы? – поинтересовался Дзержинский.

Вопрос у меня был всего один, но очень важный.

– Когда приступать к работе? – спросил я, ожидая, что Председатель прикажет немедленно выезжать за войсками, организовывать работу в прифронтовой полосе, но в ответ услышал:

– Когда прикажут, – сухо ответил Феликс Эдмундович, а потом еще суше добавил: – Разумеется, о новой должности знать никто не должен ни сейчас, ни даже потом, когда вы к ней приступите. Пока вы должны заниматься своими непосредственными обязанностями. Возвращайтесь в Архангельск. Дела пока не сдавайте, но будьте готовы в любой момент выехать либо в Москву, либо в Смоленск. Так что – потихоньку готовьтесь к новому назначению.

С одной стороны я получил некоторую фору во времени, а с другой… С другой, чем раньше я начну заниматься польскими делами, тем лучше. А главная проблема – это люди, и средства. Ладно, буду думать, что к чему, и как мне реализовать имевшееся «послезнание».

Глава 1. Я польский бы выучил. Но не судьба

Мне бы успокоиться и с чистой совестью возвращаться в Архангельск. Ведь я знаю, что «тенью» Романа Лонгвы, назначенного Председателем ВЧК Польской республики мне поработать не придется, равно как и товарищу Дзержинскому не стать реальным главой Польши, при зиц – председателе Мархлевском. Так нет же, иду, ломаю голову, размышляя – что бы мне эдакое предпринять, чтобы сделать поход успешным?

И что я знаю о советско-польской войне? Оказывается, не так и много. В институте историю двадцатого века преподавали на третьем курсе, стараясь обойти «неудобные» вопросы, а самому этот период казался малоинтересным. Правильно, кто станет интересоваться поражениями собственной армии? Мы предпочитаем читать про Полтавскую битву, а не про сражение под Нарвой, а победа над Японией в сорок пятом кажется слаще, если вспоминать ее в контексте с русско-японской войной.

Значит, придется раскладывать по полочкам «остаточные» знания моего прежнего мира, соединяя их с теми, что я получил уже здесь. Итак, начнем с того, что Польша пропала с политической карты Европы в конце восемнадцатого века и появилась вновь лишь в ноябре тысяча девятьсот восемнадцатого года. Как там у нашего поэта?

 
На польский –
глядят, как в афишу коза.
На польский –
выпяливают глаза
в тугой полицейской слоновости –
откуда, мол, и что это за географические новости?
 

Впрочем, можно сколько угодно пялить глаза на польский паспорт, но государство Польское есть данность, с которой придется считаться.

У каждого своя правда, здесь не поспоришь. Если для нас наступление Польши на территорию бывшей Российской империи, захват Белоруссии и Украины – оккупация, то для поляков – это восстановление исторической справедливости. Коль скоро Польская республика объявила себя преемником Речи Посполитой, то она посчиталавправе вернуть себе земли, входившие в ее состав до первого раздела Польши, сиречь, до тысяча семьсот семьдесят второго года. Ладно, что не по Поляновскому миру. Или, и по нему тоже? Разумеется, нам претензии ляхов кажутся абсурдными, но им так не кажется. Можно сколько угодно повторять слова Льва Николаевич Толстого о том, что патриотизм покоренных, угнетенных народов едва ли не самый худший, потому что самый озлобленный и требующий наибольшего насилия, но каждый поляк считает себя правым. Повторюсь – у каждого своя правда. Те же Романовы считали своей главной задачей во внешней политике вернуть себе все территории, некогда входившие в состав русских земель.

Пока Деникин наступал на Москву, поляки и пан Пилсудский не решались «восстанавливать справедливость», полагая, что Антон Иванович, как и прочие лидеры белого движения, выступает за единую Россию, в дореволюционных границах. «Подыграй» пан Пилсудский Добровольческой армии, история могла развернуться иначе. Большевики могли бы и проиграть, но вот вопрос, осталась бы существовать Польша, как государство? Теперь же, можно и переиграть.

И вопрос о нашей общей границе до сих пор не отрегулирован. А кто станет регулировать, если для Запада новенькая республика – отличный плацдарм для нападения на Советскую Россию? Кроме того, Польша – превосходный рынок для сбыта оружия. Полагаю, что не только в России, но и на Западе изготовили оружия столько, что хватит на десяток лет, а куда его деть, если война закончилась?

Стало быть, «под шумок», Польская республика сможет отхватить у Советской России не только собственные «коронные» земли, но и российские, а историческое обоснование можно найти и потом. Впрочем, наше прошлое такая малоизученная «субстанция», что в нем можно отыскать оправдание чему угодно. Да что там! Даже архивные документы можно интерпретировать так, как тебе хочется. Помнится, довелось присутствовать на встрече с руководителем Федерального архивного агентства (у него фамилия похожа на фамилию Артура Христофоровича, разница лишь в одной букве), так тот рассказал любопытную историю: Армения и Азербайджан попросили предоставить им копии документов, касающихся истории Нагорного Карабаха, и права собственности на него. И той, и другой стране выдали абсолютно одинаковые материалы, но выводы каждая сторона сделала свои.

Отвлекся. Значит, вспоминаем дальше. Итак, в апреле одна тысяча девятьсот двадцатого года польская армия вторглась в пределы Советской России, желая восстановить территорию Польши от «можа до можа», а вот дальше, паны увлеклись, захватив Киев, да еще и прошли парадом по Крещатику.

Наверное, такой волны патриотизма в России не было с августа четырнадцатого, а на поддержку советского правительства выступили и разномастные либералы, и эсеры, и монархисты. Бывшие офицеры, не пожелавшие служить ни белым, ни красным (и как они умудрялись прятаться?) вылезли из подполья и ринулись записываться в РККА.

А нынче, если верить газетам, Красная армия уже на подходе к Киеву. А дальше начнется освобождение Украины и Белоруссии.

И вот теперь, выйдя на рубежи бывшей империи, нам бы остановиться там, где проживают этнические поляки, продемонстрировав миру собственное миролюбие – мол, «чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим». И Польская республика будет предоставлена сама себе. Хочет – пусть остается в капиталистическом прошлом, а хочет – пусть идет к светлому будущему. Мы ей немножечко поможем. Потом. Потом, когда окончательно разгромим белых, освободив армию для похода на Запад.

Ан, нет. Увлеклись. Крылатого выражения еще нет, но «головокружение от успехов» уже есть. Юго-Западный фронт (командующий Егоров) пойдет в наступление по направлению Львова, а Западный, во главе с Тухачевским, на Варшаву.

При этом Михаил Николаевич оторвался от своих тылов, кинул обозы с продовольствием и боеприпасами, понадеявшись на помощь польского пролетариата. Но он (польский пролетариат), вместо оказания помощи братьям-славянам, весь, как один поднялся на борьбу с «русскими захватчиками». У Пилсудского окажутся резервы, в которые Тухачевский отчего-то не поверил, выдержка и умение атаковать. И случится то самое «чудо на Висле», согревающую души польского националиста, и российского либерала.

А дальше для Красной армии закончится все плохо. Потери не то в сто пятьдесят, не то в сто тридцать тысяч, гибель в польском плену тридцати тысяч красноармейцев от голода. Потом будет Рижский мир, «уход» к Польше огромных территорий, да еще и выплата контрибуции!

До сих пор идут споры – кто виноват в поражении РККА в Польше? Члены Политбюро во главе с товарищем Лениным, поверившие в Мировую революцию? Тухачевский, увлекшийся наступлением? Каменев, спланировавший операцию как удар «растопыренными» пальцами, а не кулаком, позже приказавший Первой армии выйти из подчинения Егорова и идти на Варшаву? Сталин, тормозивший приказ Главкома о переподчинении Конармии Буденного?

Боюсь, правды мы уже не узнаем, да она за давностью лет нужна лишь историкам.

Но если взглянуть на поражение в советско-польской войне несколько шире, что получается? Предположим, Варшаву мы взяли. А что дальше? Война не закончена, Европа оказывает Пилсудскому помощь, мы гоним на запад все новые и новые дивизии, устилаем своими трупами польскую землю. Война длится месяц, второй, третий, а тут получаем в спину (или в бок, какая разница?) удар от барона Врангеля. А вскоре подоспеет и «малая гражданская война» – Тамбовское восстание, мятеж в Кронштадте. Не получилось бы хуже, чем осенью девятнадцатого. Получается, мы должны поблагодарить поляков за поражение? Мол, отделались малой кровью, а могли бы и всю страну потерять? Дескать, есттэм паньстфу бардзо вдженчны за поражке^[1]?

Нет уж, нет уж. Мне такая позиция не нравится. Мой собственный великодержавный шовинизм я могу засунуть куда подальше, а вот погибших и умерших от голода русских парней мне жаль. Им бы не воевать, а землю пахать, детей выращивать. И не говорите, что в этом виновата Советская власть, и лично товарищ Ленин. Пусть Юзеф Пилсудский будет не сто раз, а целую тысячу прав, мне все равно ближе товарищ Ленин, потому что он мой, кровный, и я с этим уже ничего не смогу поделать. А что могу?

Убрать Тухачевского с должности командующего фронтом? Если постараться, вполне посильно устроить диверсию, террористический акт. В принципе, если хорошо постараться, смогу это сделать даже сидя в Москве. А что потом? Скорее всего, вместо будущего «красного» маршала Каменев поставит кого-то другого, и не факт, что это будет Фрунзе. Убрать самого Главкома? Тоже не выход. Не стоит забывать, что Каменев и Тухачевский всего лишь исполнители, а инициаторами и вдохновителями является Политбюро.

Остановить наступление на Варшаву я не смогу, это точно. Уж если Троцкий не смог переубедить членов Политбюро, что взять с рядового коммуниста. Впрочем, с чего я взял, что Троцкий являлся противником похода в Польшу? Да с его же собственных слов, потому что Лев Давидович писал в воспоминаниях, что инициаторами были Ленин и Сталин, а он, «мирная овечка», выступал категорически против. Но можно ли верить на слово человеку, выступавшему за «перманентную» революцию? Мемуары же, как известно, есть одна из разновидностей художественной литературы. А Троцкий, «задним числом», мог приписать себе что угодно. Ну кто же признается в собственных промахах, если есть возможность свалить их на других?

Стало быть, главная задача – минимизировать потери. Как именно, я пока не знаю, но придумаю.

В Москве меня теперь ничего не держало. Все дела сделаны, отчеты составлены. Оставалось только «пристроить» художника-самоучку, да попрощаться с Наташей.

Но, как и положено начальнику, вначале следовало проверить личный состав и бронепоезд, отдать приказ паровозной команде – согласовать график движения с железной дорогой, а завтра с утра выезжаем.

В Москве я уже дней пять и, к моему удивлению, красноармейцы до сих пор не разбежались, и не спились. Возможно, «втихаря» и попивают в своем вагоне, но чрезвычайных происшествий не произошло, и пьяных я пока никого не видел. Но чем быстрее мы отсюда уедем, тем лучше, потому, что сколько бы ни старался командир взвода занять бойцов, рано или поздно они начнут беситься от безделья. По Москве они уже погуляли, на рынках и барахолках потолкались, а зрелищных мероприятий, вроде театра или цирка, в первопрестольной не было. А, нет, в Большом театре давали какой-то балет, но желающих отправиться на представление не было.

Наш бронепоезд все больше и больше напоминал цыганский табор. Мало нам развешенного вдоль и поперек путей нижнего солдатского белья, так кое-кто из личного состава начал потихонечку обустраивать на перроне нечто среднее между шатрами или палатками, приспосабливая какую-то мешковину, куски дефицитного брезента. Я из-за этого ругался, требовал убрать. Слушались, все убирали и разбирали, но как только я уходил, все возвращалось на круги своя. Но слишком сильно ругать бойцов не стоило. Май двадцатого выдался слишком жарким, а спать в раскаленном за день бронепоезде – удовольствие ниже среднего. Подозреваю, что в вагонах на ночь оставалась лишь Нюся, да Тимофей Веревкин. Для юной женщины в палатках не было места, а художник, как я подозревал, просто не замечал жары.

Кстати. Не буду я Веревкина никому отдавать. Оставлю его при себе. Авось пригодится.

Известие о скором отъезде вызвало нескрываемую радость. Понятное дело, в Москве хорошо, а дома лучше. Озадачив личный состав, отправился в гостиницу «Метрополь». Официально, разумеется, я ушел по делам.

Наталья Андреевна встретила меня вопросом:

– Кеды пан выежджа?

Это она по-каковски спросила, по-польски? Ух ты, «старая» большевичка, так ты еще и полиглот.

– Чи пани муви по-польски? – улыбнулся я.

Кажется, настал черед удивляться Наталье Андреевне моим познаниям, хотя в моем лексиконе было всего несколько польских слов и выражений.

– Розумем по польску, але муве бардзо желе, – хмыкнула женщина. – Чи пан Аксенов муви по-польски?

– Муве только по росийски, – вздохнул я, и спохватился: – Милая пани, а чего вына польский язык перешли? Или, вам известны какие-то секреты?

Я сделал строгое лицо, а дочь графа Комаровского усмехнулась.

– А вы не забыли, товарищ Аксенов, где я работаю? Все, что касается внешнеполитических вопросов, обсуждается в Коминтерне. Обсуждения, разумеется, чисто формальные, но ЦК РКП (б) обязан поставить Коммунистический интернационал в известность о его кадровой политике в отношении других государств. Если честно – сама была удивлена, услышав твою фамилию. Впрочем, в ваши секреты я залезать не стану, своих хватает, но польский язык, Володя, учить придется. Как ты в Польше собираешься работать?

– Попрошу путеводитель по Варшаве, – мрачно сообщил я.

– Надо говорить: «Попрошэ о пшэводник по Варшаве в езыку росыйским», – назидательно сказала Наталья Андреевна, став похожей на молодую учительницу.

То, что услышал, мне не понравилось. Нет, чисто теоретически, я Коминтерну доверяю, но стоит ли давать информацию о том, что еще только в проекте? И вообще, надо ли делиться секретными данными с организацией, состоящей, в основном, из иностранцев?

Вслух, понятное дело, свои сомнения я высказывать не стал. Зачем обижать Наташу? Да, а откуда она знает польский язык? Хотя…

– Пани, а ваша фамилия, случайно, на самом деле не Камаровски? – поинтересовался я.

– А то! – гордо отозвалась Наталья. – Наш род – от герба Остоя. Между прочем, самый древний род Польши. А герб…

Наташа откашлялась, а потом важно произнесла: