XI

Когда Шепелев, уже часов в шесть утра, вернулся в дом принца с слесарем, вооруженным инструментами, то Державин был уже сменен и на часах стояли незнакомые ему рядовые Семеновского полка. Он велел первому попавшемуся человеку доложить о слесаре, а сам собрался домой.

Лакей вернулся и, пропустив мастерового, вскоре выскочил снова из дворца принца и догнал на площади вышедшего уже Шепелева.

– Эй, батюшка! Вас!!! Вас надо! – кричал он, догоняя. – Вы тут ночью караулили-то?

– Я. А что?..

– Пожалуйте. Вас спрашивают. Сам, значит, его высочество требует в покои.

Шепелев в изумлении глядел на лакея:

– Верно ли? Не путаешь ли ты?..

– Как можно! Сказано мне вас позвать. Да уж и по-ихнему я разуметь стал малость. Говорили по-своему про ночного часового, то есть про вас, и послали меня вас шикнуть.

Шепелев пошел за человеком. Сняв верхнее платье, он вошел в коридор, затем прошел большую залу, выходившую окнами на Неву, и, наконец, столовую, в противоположном конце которой виднелась дверь под тяжелыми драпри. Около нее стоял уже слесарь, приведенный им.

Дверь эта при звуке его шагов отворилась, и на пороге показалась та же фигура того же камердинера Михеля, виденного им в передней.

Едва Шепелев робко переступил порог и вошел в горницу, Михель указал ему почтительно по направлению к горевшему камину и выговорил по-русски, сильно присвистывая:

– Фот эфо высошество шелает с вас кофорить.

Шепелев, слегка смущаясь, быстро оглядел небольшой кабинет, заставленный всякой мебелью, столами и шкафами с книгами, с посудой и с оружием. У горевшего камина сидела в кресле и грела ноги в туфлях маленькая фигура в шелковом темном шлафроке и в черной бархатной ермолке; в углу, у окна, согнувшись и опершись локтями на колени и положив щеки на руки, сидел неподвижно несчастный ротмейстер, все в той же миске.

У дверей за спиной Шепелева, переминаясь с ноги на ногу, остановился впущенный слесарь.

Шепелев был сильно озадачен и смущен, не зная, что будет, и вытянулся, ожидая, что скажет принц.

Принц оглядел его и быстро вымолвил по-немецки:

– Вы из дворян, как сказал мне Фленсбург, и говорите хорошо по-немецки?

Шепелев смутился еще более и, заикаясь, вымолвил с отвратительным немецким выговором:

– Их? Зер вених, ире кайзерлихе…^[7]

И молодой человек вдруг смолк, не зная, как по-немецки «высочество». «„Маэстет” нельзя сказать», – подумал он про себя.

– Вы, однако, разговаривали с моим адъютантом и с господином ротмейстером, когда он приехал, – заметил принц, опуская на решетку камина поднятую к огню правую ногу и приводя левую в то же положение, подошвой к теплу.

– Это не тот, – глухо отозвался ротмейстер, обращаясь к принцу.

Шепелев понял слова голштинца и хотел сказать тоже: «Это был не я», но пролепетал едва слышно:

– Дас вар нихт михт!

Последнее слово явилось уже от большого смущения.

– Iesus!^[8] – тихо выговорил себе под нос принц; и он повторил, глядя в огонь и будто соображая: – «Нихт михт!!»

Затем он повернул голову к ротмейстеру и сказал еще громче:

– Ну, mein lieber^[9] Котцау, лучше подождать возвращения Фленсбурга; с переводчиком, говорящим «нихт михт», мы ничего не сделаем.

Ротмейстер промычал что-то в ответ не двигаясь и только вздохнул.

Шепелев между тем избавился от первого смущения и, услыхав слова принца, понял, что его позвали для какого-то поручения. Он заговорил смелее, но стараясь выговаривать как можно почтительнее:

– Вас вольт ире кайзерлихе… – И, пробурчав что-то, он снова запнулся на конце этой фразы и снова подумал: «Экая обида! И как это высочество-то по-ихнему?!»

– Hoheit! – сзади шепнул ему догадавшийся Михель.

– Что-с? – отозвался Шепелев.

– Hoheit… – повторил Михель вразумительно.

– Heute? – повторил молодой человек. – Да-с. Конечно. Я с удовольствием… Сегодня же… Только что сделать-то?

Немец скорчил жалкую гримасу, как если б ему на ногу наступили, и отошел от юноши со вздохом, а принц стал объяснять по-немецки медленно и мерно, что ему нужен переводчик при работе «вот этого болвана» – показал он на одутловатую и пучеглазую рожу слесаря, глядевшего на принца, на все и на всех как бы с перепугу. Он стоял у дверей как деревянный, и только глаза его двигались дико с губ одного говорившего на губы другого.

– Мошет ви все такое с немески на руски… – снова нетерпеливо вмешался Михель, обращаясь к Шепелеву, но тоже запнулся тотчас и прибавил как бы себе самому: – Ubersetzen^[10].

– Их? Зер вених!^[11] – отвечал Шепелев, поймав, по счастию, знакомое немецкое слово. – Да что, собственно, желательно его высочеству? – прибавил он Михелю по-русски.

– Фот это… Так!.. – показал Михель на Котцау и затем стал двигать рукой по воздуху…

– Распилить кастрюлечку? – спросил Шепелев, стараясь выражаться как можно почтительнее.

– Was?!^[12] – отозвался Михель, не поняв.

– Распилить, говорю, надо. – И Шепелев тоже задвигал рукой по воздуху.

Принц согласился, сказал «ja, ja!»^[13] и потом еще что-то вразумительно и медленно, но Шепелев разобрал только одно слово: etwas^[14].

Наступило минутное молчание.

– Was etwas? – уже робея, прошептал Шепелев, чувствуя, что вопрос невежлив.

– О Herr Gott?^[15] – воскликнул принц и обеими руками шлепнул себе по коленям.

– Ти… Мошно… это… так! – вступил уж Михель в непосредственные сношения с самим мастеровым, делая по воздуху тот же жест пиления.

– Распилить? – хрипло заговорил слесарь. – Отчего же-с. Позвольте… Это мы можем.

И слесарь двинулся смело к Котцау.

– Ты голову не повредишь им? – вступился Шепелев.

– Зачем голову повреждать! Помилуйте. Разве что подпилком как зацепит; а то зачем…

– То-то подпилком зацепит!

– Коли чугун плотно сидит, то, знамо дело, запилишь по голове… А то зачем…

Слесарь двинулся к ротмейстеру и прибавил:

– Позвольте-ко, ваше…

И слесарь заикнулся, не зная, как надо величать барина, что приходится пилить.

Котцау поднял голову и мрачно, но терпеливо глянул на всех.

Слесарь оглядел миску и голову со всех сторон и пробурчал:

– Ишь ведь как вздета. Диковина…

И он вдруг начал пробовать просто снять ее руками.

Котцау рассердился, отдернул голову и заговорил что-то по-своему.

– Так нельзя! Дурак! – шепнул Шепелев.

– Диковина!.. Вот что, ваше благородие!.. – воскликнул вдруг слесарь, как будто придумав что-то.

– Ну? Ну?.. Was? – раздались два голоса – Шепелева и Михеля.

– Надо пилить. Эдак руками не сымешь.

– Без тебя, болван, знают, что не сымешь! – шепотом, но злобно вымолвил Шепелев. – Так пили!

Слесарь взял с пола большой подпилок правой рукой, как-то откашлянул и повел плечами, но едва он ухватил миску за край левой рукой и наставил подпилок, как принц и Михель воспротивились. Им вдруг показалось, да и Шепелеву тоже показалось, что этот слесарь в два маха распилит пополам и миску, и самого ротмейстера.

– Ну… ну… – воскликнул принц по-русски и прибавил по-немецки: – Михель! Не надо. Подождем Фленбурга. Без него всегда все глупо выходит.

– Да-с, лучше подождать, – сказал Михель.

И принц уже недовольным голосом заговорил что-то, обращаясь к Котцау, затем прибавил Михелю, мотнул головой к дверям:

– К черту все это… zum Teufel! Уведи их… и подавай нам кофе.

И, повернув совсем голову к Шепелеву, принц сделал рукой и вымолвил добродушно, но насмешливо:

– Lebe wohl, Herr Nicht-micht^[16]. Прозштайт. Шпазибо!..

Шепелев, выходя, снова бросил украдкой взгляд в угол, где светилась серебряная миска, и внутренне усмехнулся, но уже как-то иначе.

Случилось нечто труднообъяснимое.

Когда молодой человек входил к принцу, он был смущен, но вносил с собой хорошее чувство почтения и готовности услужить его высочеству. Теперь же – странное дело, идя за Михелем по коридору и сопровождаемый слесарем, он досадливо думал про себя: «Всех бы вас так нарядить!!»

– Ваше благородие, – послышался за его спиной веселый шепот. – Должно, это он не сам ее вздел? Ась? Кабы сам то ись, то бы и сымать тоже умел!

– А! Ну, тебя… – злобно отозвался молодой человек, срывая досаду на мастеровом.

Шепелев, выйдя от принца, зашагал через безлюдную Адмиралтейскую площадь, сумрачный и озлобленный, и направился домой к ротной казарме Преображенского полка, близ которой была квартира Квасова.

Чем именно оскорбили его у принца Жоржа, он объяснить себе не мог. Ни принц, ни Михель ничего обидного ему не сказали и не сделали. Его позвали быть переводчиком по ошибке, по тому, вероятно, соображению, что Державин хорошо говорил с Котцау по-немецки.

Он отвечал смущаясь и переврал несколько слов незнакомого ему почти языка, принц только усмехнулся, только с едва заметным оттенком пренебрежения тихо повторил несколько раз эти слова и потом добродушно назвал его, прощаясь, герром Нихт-михтом.

– Ну, что ж такое! – бурчал Шепелев. – Ну, так и сказал! А ты нешто не сказал: «Прозштайт»? Что?! Разве мне присяга велит знать все языки земные и твой – немецкий хриплюн!! Вот тебе бы, Жоржу, следовало за наш русский хлеб знать и нашу грамоту.

XII

Через часа два после ухода Шепелева к дворцу принца подъехал Фленсбург и, поспешно поднявшись по лестнице, быстро прошел в кабинет. Он нашел принца и ротмейстера за завтраком. Котцау немного повеселел, привык, должно быть, и, с увлечением что-то рассказывая, часто поминал кенига Фридриха, Пруссию и Берлин.

– А?.. – воскликнул принц при появлении адъютанта. – Was giebt es Neues, mein liebster?^[17]

Разговор продолжался по-немецки.

– Я был прав, Hoheit^[18], я навел справки, и оказывается, что это все тот же цалмейстер Орлов. Он с братом заехал с охоты и встретил господина Котцау в «Красном кабачке».

– Schцn! Wunderbar!^[19] Отлично. Очень рад. Очень рад. Вот и случай… – весело воскликнул принц, потирая руки; и, встав, он начал бодро ходить по горнице.

Котцау с удивлением взглянул на принца. Радость эта ему, очевидно, не нравилась. Ему было не легче от того обстоятельства, что Орлов, а не кто-либо другой нарядил его так.

– Что же изволите мне приказать, Hoheit?

– Ничего, мой любезный Фленсбург. Ничего. Я дождусь десяти часов. Теперь восьмой. И поеду к государю. А в полдень господин Котцау будет бригадиром, ради удовлетворения за обиду. А господа Орловы поедут далеко, очень далеко… За это я ручаюсь, потому что я еще недавно подробно докладывал об них государю. И не раз даже докладывал. Пора! Пора!

– Но теперь, Hoheit, разве вы не прикажете мне обоих сейчас арестовать? – спросил холодно Фленсбург.

Принц остановился, перестал улыбаться, как-то заботливо подобрал тонкие губы и, наконец, повел плечами.

– Я полагаю, что ваше высочество как прямой начальник всей гвардии можете сами, без доклада государю, распорядиться арестом двух простых офицеров, которые буянят всю зиму и безобразно оскорбили господина Котцау, иностранца, вновь прибывшего в Россию, фехтмейстера, который пользуется, наконец, личным расположением короля.

– Да, да… Конечно… – нерешительно заговорил принц. – Я доложу его величеству. Я все это доложу, Генрих. Именно как вы говорите.

Принц называл любимца его именем только в минуты ласки.

Фленсбург повернулся, отошел к окну и молча, но нетерпеливо стал барабанить по стеклу пальцами. Толстогубый Котцау вопросительно выглядывал из-под миски на обоих. Он раздумывал о том, что этот адъютант Фленсбург более нежели правая рука принца.

Наступило молчание.

Принц Жорж, пройдясь по комнате, заговорил первый:

– Как ваше мнение, Фленсбург? Скажите. Вы знаете, я очень, очень ценю ваше мнение. Вы лучше меня знаете здесь все. – Принц налег на последние слова.

– Ваше высочество хорошо сделаете, – холодно заговорил тот, обернувшись и подходя к принцу, – если прикажете мне вашей властию и вашим именем тотчас арестовать двух буянов. А затем, ваше высочество, хорошо сделаете, если свезете господина Котцау в этом виде к государю.

– Как? – воскликнул принц.

– О-о? – протянул и Котцау, которому показалось это предложение бог знает какой глупостью.

– Да, в этом виде. Тогда все обойдется отлично. А иначе ничего не будет. Ни-че-го!! – сказал Фленсбург.

– Почему же?

– Ах, ваше высочество, точно вы не знаете!!

Принц подумал, вздохнул и выговорил:

– А если они вам не будут повиноваться?

– Только этого бы и недоставало, – громко и желчно рассмеялся Фленсбург. – Да, скоро мы и этого дождемся. Нынче меня ослушаются, а завтра и вас самого, а послезавтра и…

– Ну, ступайте, – слегка вспыхнув, вымолвил принц. – Арестуйте и приезжайте… сказать… как все было.

Фленсбург быстро вышел, будто боясь, чтобы принц не переменил решения. Встретив в передней Михеля, он стал ему скоро, но подробно приказывать и объяснять все касающееся предполагаемой поездки принца во дворец вместе с Котцау. Затем он с сияющим лицом направился в свою комнату.

Во всем Петербурге не было для голштинца офицеров более ненавистных, чем братья Орловы, и в особенности старший. Была, конечно, тайная причина, которая заставляла Фленсбурга, сосланного когда-то по жалобе теперешней государыни, ненавидеть этого красавца и молодца, который кружил головы всем столичным красавицам и которому, наконец, стала покровительствовать и сама государыня.

Выслать из Петербурга безвозвратно и угнать куда-либо в глушь этого Орлова было мечтой Фленсбурга уже с месяц.

Сначала он выискивал другие средства, думал найти случай умышленно повздорить с Григорием Орловым и просить у принца заступничества, высылки врага. Но это оказалось опасным вследствие хорошо известной всему городу невероятной физической силы Орловых. Один из приятелей голштинцев предупредил его, что Орлов способен будет убить его просто кулаком, и все объяснится и оправдается несчастным случаем. А Фленсбург уже давно сжился с нравами страны, его приютившей, и знал сам, что на Руси всякий, убивший человека не орудием, а собственным кулаком, не считался убийцей.

«Так потрафилось! Воля Божья!» – объяснял дело обычай. И закон молчал.

Теперь Фленсбург был, конечно, в восторге от дерзкой шалости Орлова с вновь прибывшим фехтмейстером. Его мечта сбылась!.. Дело ладилось само собой.

Но не успел Фленсбург, придя к себе, одеться в полную форму, чтобы отправиться для ареста врага, как тот же Михель явился звать его к принцу.

– Раздумал! Побоялся. Не может быть! – воскликнул офицер.

Михель молча пожал плечами.

– Неужели раздумал?!

– Говорит – нужен указ государя… А впрочем, не знаю. Может быть, и за другим чем вас нужно.

Действительно, принц нетерпеливо ожидал адъютанта и любимца у себя в кабинете и виноватым, заискивающим голосом объяснил ему, что, по его мнению, надо подождать с арестом Орловых. Фленсбург весь вспыхнул от досады и тотчас же, не дожидаясь позволения, вышел быстро из кабинета. Гнев душил его.

В коридоре за офицером бросился кто-то, и чей-то голос тихо, робко повторил несколько раз вдогонку:

– Ваше благородие! А, ваше благородие!

Офицер не обращал внимания и шел к себе. Уже у самых дверей комнаты он, наконец, почувствовал, что кто-то схватил его тихонько за рукав кафтана.

– Ваше благородие! – раздался тот же жалостливый голос.

Фленсбург нетерпеливо обернулся.

– Чего там?

– Ваше благородие, окажите Божескую милость. Ослобоните…

– Чего?

– Ослобоните… Наше дело такое. За утро что делов упустишь. Работник у меня дома один. Одному не управиться. А здесь токмо сборы все одни.

– Да чего тебе надо? – вне себя крикнул Фленсбург.