Туман

Утро мгновенно окунуло в похмельную реальность: в голове слышался бой курантов, во рту словно переночевали кони, живот бурлил, в ушах шумело. Настроение было настолько дерьмовое, насколько это может быть, потому что вчера организм потратил запасы серотонина, дофамина и их рецепторов, оставив мозгу только депрессивные нейро-коктейли, помноженные на общее паршивое состояние организма. Алекс поднял было голову, но тут же рухнул вновь от удара резкой боли в затылке и висках. Только через несколько минут борьбы с собственным телом он смог принять более-менее вертикальное положение. Шум в голове стих, а через минуту из ванной комнаты вышла Алиса, завернутая в широченное полотенце, и поглядела на него мутными воспалёнными глазами:

– Тебе надо идти, – сквозь силу произнесла она. – Одевайся.

– Алиса. Мне херово, – в изнеможении произнёс он.

– И мне, Шурик, тоже хреново. Поэтому тебе нужно как можно скорее одеться и пойти домой поспать. Хотя, сегодня же понедельник. Тебе на работу! – невесело усмехнулась она. – Бедняга.

– Я могу и не ходить… – начал, было, он. – Скажу, что заболел.

– Можешь ходить, можешь не ходить, мне без разницы. Главное, чтобы ты сейчас свалил куда-нибудь, – она прикрыла глаза и пару раз махнула пальцами в сторону двери.

Алекс в отчаянье посмотрел за окно туда, где только стало светать, а с травы поднималась дымка тумана. Впереди ему светило часа полтора до дома пешком. «Зато приду трезвым», – попробовал он себя успокоить. Кивнув Алисе, Шурик медленно начал надевать трусы и тут вспомнил, что вчера они…

«Что они вчера?» – попытался он вернуться назад сквозь туман похмелья, но ничего не приходило на ум. – «Что было у них с Алисой, ведь что-то же было?» – Алекс туго соображал, в голове была каша, хотелось засунуть два пальца в рот и очистить себя всего – с головы до ног. Словно в дымке, перед ним пролетали кадры, как он одевался, искал рубашку, как пытался поцеловать её на прощание, но получил лёгкий шлепок по щеке, как выходил на зябкий утренний воздух и брёл по мокрой траве. Проходя сквозь парк, обрамлявший Прудок – озеро в центре кампуса, территория вокруг которого считалась элитной, Алекс пересёк небольшую лесополосу и вышел на дорогу, ведущую в Асклепионскую филу, в которой он жил.

Он еле плёлся, понимая, что так плохо ему давно не было. Конечно, сказывалась нехватка позитивных гормонов, влияющих на эмоциональную систему организма. Безусловно, плохо соображала голова, потому что расшатанная печень не вырабатывала необходимого для мозга количества глюкозы. Вдобавок алкоголь практически уничтожил запасы магния в организме, что привело к чрезмерному нервному возбуждению, и, соответственно, к аритмии, раздражительности и ознобу. Да ещё нутро выворачивалось наизнанку и просилось наружу. Но хуже всего было то, что после пьянки он ничего не помнил – как выключило с того момента, когда он предложил малознакомой девушке, да ещё дочери самого Аттала, да ещё такую дешёвую вещь! Причём, вот это он помнил, а всё остальное забыл, малака! Какое-то время он пытался воспроизвести хотя бы один миг из прошедшей ночи, восстановить в памяти её обнажённое тело, губы, соприкосновения тел… Но всё было бесполезно. Замычав от подавленности и стыда, Алекс спрятал лицо в ладонях, да так и пошёл. Всё вышеперечисленное в его голове слилось в одну кашу-малашу и взаимно усилилось, поэтому состояние и настроение его были весьма и весьма паршивыми, мягко говоря.

Алекс попытался хоть как-то отвлечься и занять разум. Он поглядел на часы – время шесть часов сорок минут, если сейчас идти домой, то дойдёт туда к восьми, а в восемь тридцать ему нужно быть на работе, то есть он не успеет даже умыться. Так лучше, может быть, тогда сразу двинуть на работу, но тогда он окажется там примерно в семь двадцать, а здание открывается без десяти восемь, и тогда придётся полчаса стоять и ждать. Не найдя решения, Алекс глубоко вздохнул и, поколебавшись, потопал в ликей, уйдя в себя и не глядя на окружающую его реальность.

**

После Великого Потопа нужно было срочно восстанавливаться и приводить цивилизацию в порядок. По самым скромным подсчётам, для этого понадобилось не менее четверти века, то есть работать пришлось не только поколению «потопчан», но и их потомкам. Надо было многое поменять в кратчайшие сроки. Не было времени на то, чтобы впустую тратить десять лет на бестолковое воспитание детей в школе, давая им знания, которые не пригождались и поэтому забывались за ненадобностью в ближайшие годы. Это же самое касалось высшего образования, подготавливающего молодёжь к жизни в вымышленном мире. Да, бывали исключения, спору нет, но они лишь подтверждали общее правило – прежняя идея обучения устарела, как экскременты мамонта. Нужна была новая система.

Конечно, тут же появились скептики, которые посчитали данную идею реформации несостоятельной. Они принялись хмурить брови и говорить о невозможности менять то, что, в целом, успешно существовало десятилетиями. Тут же в высоких кабинетах нашлись те, кто соглашался с подобным консервативным настроем, ибо смена парадигмы образования напрямую влияла на то, каким станет общество уже лет через пятнадцать-двадцать. Вырастить поколение умных людей себе на голову – это необдуманный поступок с политической точки зрения, ибо глупые тянутся стадом, куда их поведут, а разумные имеют свою точку зрения. С дураками намного легче – им наплевать на всё, кроме борща, примитивных сериалов и вспузырившихся треников, а вот с теми, кто с головой – с ними ж заколебёшься, их же стандартное существование не устраивает, им реальную жизнь подавай! Ишь чё!

Поэтому, наверное, никакой реформы так бы и не случилось, если бы не Великий Потоп. А там уже деваться некуда – пришлось, скрепя сердце, расцепить скрепы и начать меняться. Суть новой системы образования как раз и заключалась в том, чтобы максимально подготовить ребёнка к реальной жизни – причём сделать это так, чтобы он входил в неё уверенно, со знанием дела. Бессмысленную борьбу за получение академических оценок отменили, поскольку вызубрить материал, а потом пересказать его, получив оценку – не находит применения нигде за пределами школы, кроме, быть может, самых низкооплачиваемых профессий.

Жизнь не терпит шаблонов, она зиждется на новых подходах, постоянном движении вперёд, взлётах и падениях, эпохах Средневековья и Возрождения. Конечно, основное качество людей – животное умение приспосабливаться к меняющейся обстановке, но есть в нас и человеческое желание творить нечто прекрасное, иметь вкус к жизни.

Вот этому раньше не учили в школе. Не приближали к реальности, а давали устаревшую теорию. Да, детям нужно уметь бегло читать и быстро считать, да нужно знать классиков и основы алгебры с геометрией, но необходимы и предметы, обучающие логике и практическому праву, знанию своего организма и нейропсихологии, а также генетики и эволюции, физики и химии, биологии и астрономии – для осознания глубины окружающего мира.

Главное, всё это должно быть в удовольствие, потому что знание без положительного эмоционального подкрепления плохо откладывается в памяти. Чтобы процесс запоминания происходил правильно, во-первых, стремились добиваться заинтересованности детей, дабы они сами принимали решение учиться, а во-вторых, старались исключать любой стресс, ибо он сбивал ребят с курса. Поэтому основными критериями новой системы образования стали две вещи: получение максимума интеллектуальных знаний, необходимых для полной творческой жизни, а также стремление научить детей просто-напросто получать от неё удовольствие. Но легко сказать, а как сделать? Сотни тысяч школьных преподавателей, десятки тысяч сотрудников вузов – их-то как обновить?

«Делай из проблемы задачу, и тогда она решится» – так говорили мудрые люди. Поэтому решение проблемы нашлось… и многое изменилось. Теперь, после окончания учёбы в схоле, лет в тринадцать, полисные дети поступали учиться в младший ликей. На первом курсе, помимо обязательной теории, два раза в неделю ребятишки посещали практические занятия, пробуя свои силы в какой-либо профессии. Всего в первый год обучения они узнавали девять специальностей, на каждую из которых уходило по месяцу практики. На втором курсе можно было заменить три профессии на выбор, а на третьем, четвёртом и пятом – по четыре. Так в возрасте семнадцати лет некоторые ученики успевали попрактиковаться аж на двадцати четырёх различных работах, и поэтому к концу юношеского возраста многие уже понимали, что им нравится делать в жизни, а что – нет. Тем более что за работу платили – когда треть, когда полставки. Так решали первую задачу – подготовить детей к взрослой жизни.

А в восемнадцать лет начиналось углублённое изучение теории по тематикам, что больше всего интересовали студентов, и тогда количество профессий сменялось качеством образования. Ученики высшего ликея получали знания о предмете от теоретиков и конкретику от практиков, нередко становясь связующим звеном между ними и даже родоначальниками новых направлений, ведь на стыке полученных знаний чаще появлялись свежие идеи.

Наиболее престижными у них, в Ахейском ликее считались кафедры «УПС» (Управление путей сообщения), «МИФ» (Механика, информатика, физика)», «ЗБС» (Здоровье, биоинженерия, спорт) и ещё, пожалуй, «Кварта» – гуманитарная кафедра с известными выходцами – знаменитыми художниками, музыкантами, поэтами. Архитектурный профиль «Кварты» был настолько силён, что давал фору даже проектировочному бюро «МИФа», выполняющему крупные инженерные заказы и зарабатывающему на этом огромные деньги.

Александр преподавал на довольно слабеньком нейро-профиле «ЗБСа», и в последнее время дела там шли неважно. Ведь совсем рядом, всего в семистах с небольшим километрах, в Аквилейском ликее, располагалась известная на весь союз кафедра «Нейрологии и развития мозга» под руководством профессора Гавриловского, оснащённая самым современным оборудованием для изучения мозга и операций на нём. Лучшие хирурги, учёные и преподаватели стекались туда, как мухи на мёд, потому что при кафедре был выстроен великолепный научно-исследовательский центр с огромным госпиталем и невероятным Александровским парком, с потерями, но перевезённым сюда аж из самого Питера много лет назад.

Именно там, в шуме молоденьких дубов, будучи студентом первого курса высшего ликея, проходил практику и Алекс, но на втором курсе он влюбился и не смог сдать выпускной экзамен, а потом погорячился при разговоре с профессором Гавриловским и пулей вылетел из ликея. Затем, впрочем, без проблем, поступил на кафедру ЗБС в Ахейском ликее, закончил её и остался преподавать после учёбы. Сейчас, находясь на подсосе Союзного министерства инженерии и науки, преподаватели получали необходимый денежный минимум зарплаты и совсем мизерный научный – на исследования. Обучать обучали, но открытий не делали, и, в общем-то, прозябали. И Алекс, естественно, тоже. Его надёжным союзником на этом нудном поприще был Юджин – друг и верный на протяжении последних лет. Они вместе учились, а потом и сами обучали ликеистов на «ЗБСе», но по разным профилям – Юдж преподавал «психонейроиммунологию».

У Юджина был сегодня выходной, а это значит, что он сто процентов сидит дома и сочиняет свои стишки. Сашин друг уже давно забил на карьеру, работал, конечно, но так, для галочки, чтобы оплачивать аренду и огромные счета за электричество. Всё свободное время он уделял каляканью, как называл его стихоплетство Алекс. Зато у Юджина хоть какое-то хобби было, а вот у него самого ни с чем особо не складывалось. «Какая-то размазня, а не человек. Всё не так идёт. Всё через жопу. Но почему?» – упрекнул он сам себя.

Алек вечно принимал какие-то не такие решения, или с ним что-то случалось. Самой первой нелепостью было в возрасте десяти лет уехать от матери из Македонии, потому что ей не хватало денег, чтобы прокормить всю семью. Она уговаривала, плакала и молила, но Алекос был непреклонен и улетел из Македонии в Союз, к отцу в Аквилею. Он до сих пор считает, что это было вердикт самому себе. В юности выбрал медицину, хотя сейчас понимал, что лучше бы педагогику. Затем зачем-то ушёл в нейропрофиль, потом придумал совершить открытие и долго над чем-то безуспешно бился, но ни к чему не пришёл. Оказывается, и тут он выбрал путь не туда. И вот так всю жизнь, малака!

Пока он думал такие грустные думы, его состояние, естественно, ухудшалось. Свежий утренний ветер бодрил, конечно, но желание сесть на унитаз, потом сходить в душ, съесть бутерброд и лечь спать, никак не выходило у него из головы, но до этого было ой как далеко. А хуже всего было то, что он ни черта не помнил. Что у них было с Алисой? Какая она без одежды? Сколько раз и подолгу ли у них всё происходило? И, самое главное, выполнила ли она обещание, данное ему в споре? Как он ни ломал голову, так ничего не вспомнил из этого – и именно этот факт был самым невыносимым!

Как и следовало ожидать, он пришёл в ликей пораньше и добрых полчаса ждал в рассветной тишине прихода уборщицы. На работе он пытался что-то поделать, но безуспешно – хорошо хоть, что по понедельникам у него не было лекций. Помучавшись до вечера, он понуро поморосил к другу.

**

Купив по дороге четыре пинты пива, вскоре он уже стучал в дверь Юджа. Тот, как всегда, открыл только минуты через две.

– Дрочишь ты все время что ли? Никогда сразу дверь не открываешь, – почему-то раздраженно буркнул Алекс с порога, стряхнул с волос морось, и протянул ему пакет. – Держи, я пивасика принес.

– Здорова! – ответил Юдж, впуская. – Заходи, коль не шутишь.

– Да какие уж тут шутки, – снял обувь Алекс и направился на кухню. Юдж, ценой уменьшения комнаты, воткнул перегородку между кухней и остальной частью полости в бетонной коробке дома. Строительные компании называли такие комнаты «студиями», холостяки – «одиночками», а семейные – «малосемейками». Детей в доме почти не было.

– Пишу вот… задумался, музыка играет, наушники, – оправдывался Юджин.

– Господь дал тебе крайнюю плоть, но ты решил открыть сыромятню. Ладно-ладно, рукоблудничай себе на здоровье, – не слушая его, махнул рукой Алекс и сел на диван, пока Юдж доставал из мини-холодильника пельмени и молоко, заталкивая туда пиво. – Значит не помирился со своей? – он огляделся. – Опять быка включил* (заупрямился) и не извиняешься? С Кулаковой по новой?* (онанируешь)

– Да пошёл ты в хер дырявый, – вдруг вспылил друг. – Не спрашивай лучше ни о чём. Сам знаешь, у неё одна песня – денег нет, как с тобой жить и детей от тебя заводить?

– А ты что?

– Ничего. Сижу вот, стихи пишу.

– Ну, а что она?

– А она ушла, – раздражённо ответил Юдж, – Алек, чего ты до меня докопался?

– Да ты просто малака!

– Чего это я малака?

– Потому что ерундой занимаешься. Женщина же не молодеет с годами, ей семью нужно, а ты калякаешь себе в стол какую-то писанину. Кто её читать будет, Юдж, я тебе как другу говорю, кому она даром нужна? У тебя такая симпотная деваха – добрая, хорошая, а ты…

– Да ты меня-то пойми, Алек, – морщился Юдж. – Она пилит меня всё время, семь дней в неделю, а я наушники надену и пишу, пойми меня, пишу! Я словно и живу только в этот момент, а потом снова оказываюсь в этой серости будней. Мне самому с собой хорошо, наедине, но и её я не могу отпустить, люблю потому что. Просто… я понять что-то хочу, разобраться в жизни и, когда я пишу, то мне кажется, – неуверенно замялся он, – что у меня получается разобраться.

– Да в чём ты разобрался, Юдж? – Алек плюхнулся в старенькое кресло. – Ну-ка, скажи мне? Ты посмотри, где ты и как ты? Я, конечно, не лучше, но я-то холостой, а у тебя девушка, и ей хочется жить красиво. А что ты ей можешь дать, Юджин? Оглянись вокруг, – усмехнулся Алек, поганя всё вокруг своим настроением, но, заметив обиженное лицо друга, тут же воспринял его эмоции микродвижениями своего лица и с извиняющей интонацией произнёс, – Ну ладно, друг, ладно, не лезу я в вашу личную жизнь. Извини, Юдж, если задел словом, просто плохо мне, давай лучше пива уже бухнем.

– А что такое? – тут же простил друг. – Кстати, поведай, где ты сегодня был, Алек, человек с мутными глазами? – достал из холодильника две бутылки пива и сел на мягкий диван Юдж.

– О-хо-хо! Устраивайся поудобней, дружок, ты такого ещё не слышал, – с ковбойской усталостью произнёс Александр, открыл бутылочку сначала другу, потом себе и не спеша рассказал большую часть истории Юджину, исключая упоминания Аттала, конечно, а тот внимательно слушал, попивая пиво и удивлённо качая головой. Алекс что-то ещё долго бы рассказывал, ведая о своих злоключениях, приключениях и огорчениях, но в конце третьей бутылки почувствовал облегчение в теле, получив взамен сильную вялость и апатию. Никакого желания поддерживать разговор не стало, поэтому он сделал ход конём и попросил Юджа почитать стихи. Тот сначала отнекивался, но потом сдался и очень мягко и немного устало прочитал что-то личное:

Уходя, не прощайся словами, ведь слова – это лишняя пыль,