Граница. Вторжение

Карацупа говорил, что тишина на границе – самое опасное. Не верьте. Самое опасное – это когда пропускной пункт, на котором ты дежуришь, кроют минометами четыре часа подряд. А самое хреновое ощущение – это когда в День Независимости колонны военной техники покидают боевые рубежи и понуро отступают тебе за спину.

– Эй, Нацгвардия, – окликаем мужиков на броне, – отступаешь?

– Отходим на заранее подготовленные позиции, – отвечают севшие осиплые голоса.

Уставшие и пустые глаза этих солдат забыть невозможно, таких глаз не бывает у живых людей. Оглушительно громко ревут танки, лязгают по красной твердой, как камень, земле гусеницы, вздымая в раскаленном августовском воздухе сухую, словно кирпичную, пыль, натужно пыхтят старенькие бээмпэ и бэтээры. На нашу технику без слез не глянешь – вся побитая, много идет на сцепке, у машин клинят то коробки передач, то башни, то ходовая. Жестоко матерясь, вылезают из машин мехводы с кувалдами и ключами и торопятся устранить поломки – никто не хочет здесь задерживаться дольше, чем предусмотрено скоростью транспортного средства. Сзади, упираясь друг в друга бамперами, глохнут, закипая, шестьдесят шестые «газы» – «шишарики» – и сто тридцать первые «зилы», забитые боекомплектом, и почти в каждой машине, вопреки инструкциям и здравому смыслу, сидят и лежат люди прямо на ящиках с минами и гранатами. Подняв капоты, уставшие и издерганные водилы скрепя сердце поливают тонкими струйками из пластиковых бутылок бензонасосы водою – в такую несусветную жару вода здесь на вес золота. И отовсюду – с брони, с кузовов, из люков – на нас смотрят пустые зеницы, в которых на фоне белесого равнодушия тлеют оранжевые огоньки радости. Они вырвались из пекла, им повезло – они уходят, а значит, возможно, останутся живы, не в пример тем, кто сейчас бьется там, на Савур-Могиле.

Мы провожаем колонну глазами. Украинская армия покидает «Сектор Д». Еще несколько дней тому мы видели, как наши збройники шли на Саурку – бодрые и веселые, полные энтузиазма после ротации, а сегодня они ползут обратно – побитые, страшные, растерянные. Туда ехали люди, оттуда возвращаются призраки.

– Там капкан, – говорит суровый танкист. – Расстрел. – У него почти нет бровей и обожженное лицо: «Эй, погранец, ты жизни не видел, в танке не горел!» – шутит без улыбки, на ходу, без эмоций, автоматически, словно заряжая магазин «ак». А может, и не шутит.

Они уходят – мы остаемся. Мы – это передвижной пограничный отряд, 48 человек, добровольцы-контрактники. Нас неплохо подготовили и вооружили. Месяц погоняли на полигонах, научили стрелять из агээс и крупнокалиберного оружия, а потом посадили на три «газа-66», перекрашенных в защитный зеленый цвет, которые, очевидно, в мирной жизни развозили продукты по сельским магазинам, и в середине июня отправили сюда, на границу, в Донецкую область на пропускной пункт «Успенка». Служба обычная – суточные и дневные наряды для пулеметчиков и снайперов, остальные бойцы – в «секретах» или на пропускном пункте. Проверяем документы, патрулируем местность, задерживаем нарушителей границы; три дня назад, например, взяли наркомана из Ростова – весь в наколках, вены в дырках, ехал к нам воевать, удод.

В общем, ничего сложного, и если бы не минометы, которые начали лупить числа с двадцатого, то жить можно. А с минометами – нет, жить нельзя. Доктора не разрешают.

На высотку над Григоровкой ежедневный наряд – десять человек. Высотка, как говорят, господствующая, отсюда российская территория – как на ладони. Мы видим, как заходят на позиции, быстро разворачивая боевые расчеты, российские «грады», и долбят по Савур-Могиле. Это зрелище, особенно ночью, покруче, чем последний эпизод «Звездных войн» в кинотеатре 5Д – смертоносные фейерверки пролетают практически над нашими головами. Отсюда хорошо виден штык гранитного памятника солдатам Великой Отечественной на кургане – ничто его не берет. Там еще вчера развевался украинский флаг, теперь маячит флаг «Новороссии».

Между Марьинкой и Савур-Могилой – глубокий и длинный яр, идеальное место для прохода тяжелой техники. Сюда уже пытались заходить танки с той стороны, Т-72, их легко можно распознать по характерному звуку (наши орут так, что уши закладывает), а эти – модифицированные, урчат тихо – збройники успели отойти, не принимая боя, и передать координаты артиллерии – танки накрыли плотным огнем.

– У нас есть приказ отступать? – задаем сами себе вопросы, ответы на которые знаем заранее.

– У нас нет приказа отступать! – звучит патриотично, но на душе скребут кошки. Очень хочется верить, что нас не бросили тут одних.

– А какой у нас есть приказ?

– Приказ по охране государственной границы.

Но где она, эта граница? Ее нет в том строгом понимании, к которому мы привыкли по фильмам или кто-то, может быть, по службе в Советской армии: полосатые столбы с названиями государств, демаркационная линия, колючая проволока; нет, это обычная пересеченная местность без всяких знаков. Поэтому на карте мы можем только приблизительно провести карандашом условную черту – вот, видите, это граница между Украиной и Россией. Признаки и символы государственной границы здесь – это только пропускные пункты с государственными флагами. И польза от этих ПП разве что в том, чтобы получить в паспорт штамп и миграционную карту, если пересекаешь границу официально. В общем, в мирное время здесь рай для контрабандистов и пограничников – катайся туда-сюда сколько угодно, всегда можно договориться, все свои – и погранцы, и контрабандисты, а «контрабаса» во все времена на всех хватало.

Весь погранотряд – и местный, постоянный, и наш, передвижной – базируется в Амвросиевке, практически в центре города. Городок небольшой, районный центр, население – тысяч двадцать, многие работают в России, что неудивительно – до границы рукой подать, на хорошем танке за полчаса доехать можно. «Ирония судьбы, – говорит Академик. – Полгода назад я буквально в пятистах метрах от этой заставы, на соседней улице, открывал филиал нашей аграрной академии. Думал, буду приезжать сюда читать лекции. А вместо этого сижу тут с автоматом в руках…» Мы по-прежнему ходим в наряды и «секреты», но на ПП «Успенка» никого уже нет. Да и пропускного пункта, строго говоря, уже трое суток как тоже нет.

Для начала россияне туда для острастки закинули мин тридцать-сорок, будто давали понять, чтобы мы убирались вон – сожгли пару будок в стороне и успокоились. Стреляли метров с четырехсот-пятисот, то есть били сразу из-за российского пропускного пункта, не стеснялись, знали, что ответного огня не будет. Когда мины падают, то звук обычно такой: вуух-вуух, а тут стреляли под углом чуть ли не 90 градусов: ты слышишь выстрел – пух! – и тут же – шшшшшшшш – это мина уже падает.

До того как начались эти массированные обстрелы, несколько дней подряд местные толпой валили в Россию. Очереди на пропускном пункте стояли в несколько километров – торопились, тянули с собой кучу вещей, в последний день людей вывозили даже «уралами», словно беженцев.

Мы пытались с ними разговаривать, что-то спросить, рассказать – бесполезно. Например, Академик молодому пацану говорит:

– У тебя дома война. Куда ты уезжаешь? Мы вот со всей Украины сюда приехали…

– Тебе надо, ты и воюй! – отвечает пацан и сплевывает себе по ноги.

И это еще хорошо, что сплевывает себе и сплевывает под ноги.

Такой вот разговор о судьбах Родины.

Мы их пропускали, и россияне их пропускали без проблем, а потом резко, в один день – не стало ни фур, ни машин, ни людей. Что-то знали. Все что-то знали. Только мы ничего не знали.

Что такое наш пропускной пункт? Большой прямоугольный ангар, обычная железная коробка с бетонным полом. Когда вечером начался очередной обстрел, мы ушли дальше, в окопы, которые вырыли накануне ночью. Земля там, как глина: твердая, ломается, крошится, но только не копается – это у нас в черноземах окапываться легко, а там что камень лопаткой долбишь. Минометные обстрелы мы делим на две категории, по калибрам: «дискотека» – это 82-миллиметровыми шмаляют, а «рамштайн» – это уже 120 миллиметров, серьезное оружие. Минометчики у россиян бьют, что снайпера – кладут мины со второго выстрела прямо в башню бэтээра, а по окопу, где мы сидели, так прямо в рядок клали, как под ниточку. Спасло то, что мы вырыли в стенках диагональные норы, там и отсиделись, как зверьки. Что каждый думал в эту ночь – никто не делился впечатлениями, да и не хотелось, если честно.

На следующее утро, как только стихло, проехались посмотреть на «Успенку» – ангар весь в дырках, можно вместо решета пользовать. Был пропускной пункт – и нет пропускного пункта, нет государственного флага, а значит, и нет границы – заходи, дорогой брат.

Днем, очевидно, для разнообразия, сразу после обеда, нас начали обстреливать из «васильков», это миномет такой, очень противный. После четвертого залпа мы вычислили, что на перезарядку им нужно секунд тридцать, никак не меньше, как раз то время, чтобы пробежать триста метров до заброшенной фермы: там весовая, а под ней – бетонная яма. Там мы и схоронились. Как выяснилось, при обстреле в отряде прекрасно все бегают, не в пример учебным кроссам. Настроение отличное, боевое: сидели, шутили, немного выпивали, а без ста грамм обстрел новичку трудно пережить. А мы все – новички, все сорок восемь человек – никто боевого опыта не имеет. Ни Американец – это такой позывной у него, любит во все американское одеваться (вот бы попал в плен к сепаратистам, его бы по «Лайфньюс» показали. Корреспондент: «Какой ваш позывной?» Американец: «Американец». Корреспондент: «Как видите, это не просто слухи об американских наемниках!»); ни старшина, позывной Старшина, понятно почему; ни Автобус, наш лучший водитель; ни Академик, кандидат наук, потому и Академик; и никто другой, хотя разные люди здесь служат – и по возрасту, и по опыту, и по специальностям, но никто до этого в живых людей из нас не стрелял и по нам тоже до этого дня даже из пистолета Макарова не пуляли. Но это из области психологии больше, а так есть у нас ребята очень даже хорошо подготовленные. У того же Академика двоюродный брат – гранатометчик ручных противотанковых гранатометов, профильный специалист, два раза в неделю на дневные и ночные стрельбы в Перевальском, что в Крыму, на срочной ходил. Но так интересно все у нас устроено: тут, в отряде, он назначен командиром отделения, зато гранатометчиком у него – ветеринар, который до этого числился в отделении фельдшером. Вот пойми это наше командование!

Имели мы и броню – два танка рядом стояли. Правда, они с места не могли сдвинуться – у одного коробку передач выбило, у второго рулевое заклинило. Збройники со Снежного выходили, ну и оставили здесь их вроде бы как колонны прикрывать, а потом забыли, наверное, о них. Мы не успели эти танки взорвать, слишком быстро русские в Григоровку вошли. Слышим только по рации:

– Что? Колонна валит? Все, с…я отсюда! Быстренько! Лекарства заберите!

Рации, кстати, у пограничников никуда не годные – «Кордон», ни черта не слышно уже в радиусе одного километра. Раньше, говорят, «Моторолами» пользовались, но потом тендеры-швондеры, Литвин Литвина кроет издалека, в общем, как обычно это у нас получается. Теперь «Моторола» – это не рация, а рыжий карлик-маньяк на той стороне войны.

Утром дали и нам приказ – эвакуироваться из зоны обстрела. Да у нас бы и боеприпасов на три вражеских танка максимум хватило. Да и кому воевать?

Амвросиевский постоянный погранотряд состоит в основном из местных контрактников, чуть больше ста человек. Это немного, если принять во внимание протяженность границы на участке. Среди них, естественно, есть люди, которые поддерживают сепаратистов, не явно, конечно, но и особо не скрываются. Например, Топоров, с которым Серега Кабан в столовке не на шутку завелся, до драки дело дошло, размахались руками, за грудки похватали один одного, кровища хлещет: «Сепар!» – «Фашист!» – «Кацап!» – «Бандеровец!» – словом, поговорили по душам, весь серебряный столовый набор пропаганды вывалили. Еле растянули их по углам. Только успокоились, как тут еще один свой пятак макает, за сепаров подписывается, Петренко, кажется, фамилия:

– У меня семья живет в Донецке! Надо как-то мириться, как-то договариваться!

О чем договариваться, брат? С кем? В общем, быстро поставили на место. Командир отправил обоих куда-то подальше от нас служить, мы и не видели их больше. У каждого же оружие, жили в блиндажах, несли боевую, всякое может случиться. Но, что характерно, чем ближе был День Независимости, чем активнее обстрелы, тем контрактников на заставе становилось все меньше. Куда они девались, непонятно: может, по домам расползались потихоньку, может, еще куда. Но большинство, как и мы, все-таки продолжали нести службу, оставались верны присяге.

Вчера возле Лисичьего состоялся серьезный бой, в котором ранило Серегу Кабана и Андрея Лепеху. Вместе с нацгвардией наш «секрет» уничтожил колонну из двадцати автомобилей, сепаров положили не меньше сорока – много кавказцев, но много и русских – тела густо в наколках «Русская Православная армия», кресты, лики Иисуса и все такое, т. е. несущий просвещение и добро «русский мир» в полный рост. Собрали трофеев немного, ну и записные книжки, карты, рации, телефоны – все сложили в рюкзак и передали командиру заставы подполковнику Волынскому, как положено. У нас потерь нет, кроме раненых, у нацгвардии паренька-гранатометчика убили, жаль парня, он из своего агээса полколонны зажег.

Из Амвросиевской районной больницы всех наших «трехсотых» уже эвакуировали, кроме Сереги Кабана – врачи говорят, нетранспортабелен. Все-таки сквозная в живот – не шутки, большая потеря крови.

Отношения с местным населением сложились у нас своеобразные. Здесь внешне никто не выказывает враждебности, наоборот, стараются улыбаться, как в американских фильмах, разве что как-то бабка шла по улице и втихаря кулак нашему патрулю показала, но это больше смешно. А так – сплошная любезность. Стоишь в очереди в магазине – подойдут, бутылку водки обязательно в корзинку положат, пару десяток гривен сверху: мол, пацаны, давайте, расслабьтесь, у вас же стресс. Политика у них такая: надо, чтобы мы побольше бухали – и политика правильная, потому что бухали действительно много, и увидеть на улице Амвросиевки пьяного украинского военного – проще простого. Ну, и какое отношение будет к нам после этого?

Ты двое суток в наряде, возвращаешься на заставу в восемь утра, а твой сменщик уже вмазанный, куда ему в «секрет»? Умываешься, завтракаешь – и снова в поле. Так и служили. Ты ему: «Не бухай!», а он через двадцать минут снова бухой. Ну что его, домой отправить, в тюрьму посадить? Реакция командира – ни хрена никого не трогать. «Хватит бухать!» – скажет командир и пойдет пить пиво.

А если девки нужны, то тоже поставляли, с этим не возникало проблем. Думаю, даже если бы мы наркотики заказали, то местные привезли бы, не сомневаюсь. Некоторые из местных помогали искренне, например, Ашот-фермер на заставу и картошку подвозил, и овощи, и фрукты, но такой он один был, кто не боялся. Остальные если и помогали, то старались скрытно это делать. Едет женщина на велосипеде, кинет патрулю пакет с салом так, чтобы никто не видел – наверное, лучше об отношении местных к украинским военным и не скажешь. Но все равно зря старались – все продукты, которые передавали местные, выбрасывались – поноса и так хватало, а медикаментов мало. Здесь качество воды такое, что поневоле оценишь ту воду, которую тебе дома в краны подают. Плюс условия и качество сухпайков: прокалываешь ножом консервы сардины, а она фонтанирует пеной, потому как +40 по Цельсию на улице. Но сардины – это еще самое съедобное. Взять, например, тушенку, которая на девяносто процентов состоит из воды, и только на донышке баночки кусочек мяса плавает. Сардину, кстати, из сухпайка убрали потом, дорого, видите ли, им обходится. А банка воды с куском жилы с надписью «Консервы из говядины» – недорого?

Странное все-таки у нас командование – мы всю неделю передавали информацию о передвижении российских войск, о незаконном пересечении государственной границы многочисленными колоннами военной техники, о возможном окружении – ноль реакции. Утром 25-го вернулись наши наряды от границы, говорят – збройников нет, нацгвардии – нет, осталась, по ходу, только наша застава. Командир нашего передвижного отряда майор Буряк, отставной мент, дал команду загрузить боекомплектом и выстроить всю нашу технику в сторону Кутейникова и Иловайска (туда отходили наши колонны) – и выставить дозоры по периметру Амвросиевки. Так, на всякий случай. Ну и все, до обеда проведали Серегу Кабана в больнице, а потом каждый занялся своими делами: кто бухать, кто поспать, Академик постирался, Автобус, как всегда, хлопотал возле машины, наводя марафет. Около 16.00 со стороны Иловайска раздался такой грохот, будто десять громов ударили одновременно. Ну, думаем, вот это наши воюют там! И тут команда:

– По машинам!

Сорвались все резко, как никогда. Академик так вообще в трусах выбежал – не успела форма просохнуть. Сделали перекличку – троих не хватает. Где они? Вроде на периметр ушли, но точно никто не знает. Буряк приказал разыскать их по рации: если они на периметре, значит, должны выйти на связь. И тут, как на прогулке, подходит к строю командир заставы подполковник Волынский, переодетый в гражданку – мы так удивленно на него смотрим – зато с автоматом наперевес, и задвигает такую речь:

– Товарищи пограничники! Мы полностью окружены. Для сохранения жизни личного состава приказываю оружие закопать, военные билеты сжечь и выходить небольшими группами, желательно вместе с беженцами. Идти рекомендую до железнодорожного полотна, а там прорываться на юг, к Мариуполю. Такая ваша задача! – сказал, сел в «уазик-патриот» и укатил в неизвестном направлении. А мы остались стоять на месте как вкопанные, и только глотали пыль из-под колес. Офигели, мягко говоря.

– Нас просто сдали только что, как тару! – это Автобус первый сказал.

А потом понеслась:

– Лично я военник жечь не буду!

– Я оружие не сдам!

– Пошел он на хер со своим приказом! Он, сука, продался сепарам и смылся по гражданке, а мы как уйдем? У тебя паспорт есть? А у меня нет, только военник. Даже если есть паспорт, остановят тебя сепары – прописка не местная. Где живешь? А, в Харькове-Чернигове-Сумах? Что здесь делаешь? Покажи плечо – ага, так вот же они, синячки-то от автомата!