Завтрак на красной земле

Люблю завтракать и смотреть в окно. Но только если это не окно автобуса, по которому в любую секунду может что-то пролететь. Град, например. Или дождь, размазывая каплями по стеклу пейзаж. Но о дожде, хотя бы маленьком, сегодня можно только мечтать – жара стоит несусветная, градусов тридцать пять, не меньше. А вот о «граде» мечтать не стоит, хотя большинство из нас знает, что такое обстрел только из роликов на ютубе. Здесь, на Донбассе, в августе климат совсем не такой, к которому привык дома: днем жарко и душно, зато ночью – очень холодно, пробирает до костей. Здесь, на Донбассе, многое совсем не так, как там, в остальной Украине. Иногда даже складывается впечатление, что все двадцать три года независимости мы жили в разных государствах.

Мы едем по пыльной узкой дороге колонной из нескольких микроавтобусов и автомобилей, и если бы не война, то, глядя на нас со стороны, можно было бы подумать, что колонна совершает экскурсионный автопробег по дорогам Донбасса. Собственно, мы и есть «Донбасс», добровольческий батальон. «Ударим автопробегом по бездорожью!» – цитирует классику Шева и широко улыбается, белозубо сверкая. Он сидит рядом, всегда готовый к бою: в каске, затянутый в бронежилет, и не выпускает из загорелых сильных жилистых рук автомат. Я уже несколько раз советовал ему снять каску и «броник», как и поступил давно сам, но Шева только потеет и отшучивается: «Команды не было!» Он всегда такой – правильный. Когда я увидел его в первый раз на нашей базе под Днепропетровском, то подумал, что он наверняка или стоматолог, или американец, потому что в нашей стране такие белые зубы могут иметь либо первые, либо вторые. Как ни странно, Шева – обычный предприниматель из Хмельницкого. А зубы… как-нибудь я спрошу, почему у него такие белые зубы, чем он их чистит. Такие же белые, как у Франко. Вот он – настоящий американец, но если послушать его и некоторых из наших, то Франко – куда больший украинец, могу поручиться головой. Сколько раз ему предлагали занять командную должность, но он всегда только улыбался во все тридцать два и отшучивался. Попробуйте-ка предложить кому-то из наших соотечественников руководящую должность, сколько человек из десяти откажется? Я скажу сам – ни одного. Его настоящее имя – Марко Паславский, он действительно – гражданин США, потомок украинских эмигрантов. Об этом можно уже говорить, о нем столько раз рассказывали журналисты по телевизору, что это далеко не секрет. Но он – не наемник, не «дикий гусь», а высокооплачиваемый финансист-консультант, богатый человек, который вращался в самых высоких кругах, и казалось бы, сдалась ему наша война. Но он здесь. Простой открытый человек, с приятной улыбкой и душой патриота, словом, романтик, как и большинство из нас. Помню, как Франко говорил Филарету, нашему замкомбата: «Когда мы победим, я стану главой Национального банка Украины и разрушу все схемы олигархов. А я их схемы за время работы в Украине хорошо изучил, поверь мне, Фил!»

Небо над нами – синее, а солнце – беспощадное. Очень хочется пить, но мы экономим воду, иногда делаем только пару маленьких глотков. Изредка останавливаемся в населенных пунктах, чтобы уточнить у местных дорогу. Ничего не могу сказать об их настроениях, кроме того, что все они нам вымученно улыбаются. Шева говорит, это потому, что им все равно – Украина или Россия, «элэнэр»/«дэнээр» – лишь бы их не трогали и платили зарплаты и пенсии. Они хотят прожить свою жизнь без потрясений. Днем покопать огород, вечером посмотреть передачу по телевизору, какой-нибудь НТВ или «Россия-24»; поговорить по телефону с детьми и внуками, знать, что у них все хорошо. Они не хотят ничего, кроме хорошей пенсии и хорошего урожая. По своей сути, утверждает Шева, они очень добрые люди, но их доброта – как семейная реликвия, она принадлежит только им и их близким, ее ни в коем случае нельзя выносить из дома. Они тщательно оберегают свою доброту от посторонних и экономят, когда ею пользуются, как европейцы экономят горячую воду и электричество, словно она тоже стоит на счетчике и за нее может прийти квитанция с огромным счетом – «за доброту». Таких людей в каждой стране – процентов семьдесят, утверждает Шева, их называют обывателями, и в мирное время им цены нет, но историю делают наиболее активные десять процентов граждан. Те, кто готов рискнуть жизнью. Вот мы и есть какая-то часть из этих десяти процентов. Здесь нас человек двести, может быть, немного больше, может, немного меньше, никто из рядового состава не знает точного количества бойцов – постоянно то кто-то присоединяется, то кто-то отъезжает. На Иловайск идут не только «Донбасс», но и «Днепр-1» и несколько ребят из «Правого сектора». Мы хотим замкнуть Донецк в кольцо, заткнуть сепаратистам все дыры, перекрыть им все дороги и покончить, наконец, с этой войной. Через неделю (сегодня 17 августа), максимум, через две, думаю, мы все уже будем дома. Где-то рядом, параллельным курсом, идут наши «смежники» – батальоны «Азов» и «Шахтерск». Мы должны действовать в связке. Есть ли у нас план? Мы все надеемся, что он есть у наших командиров. По крайней мере, нам известно, что они собирались по этому поводу в Урзуфе под Мариуполем, на базе «Азова». Неделю назад, 10 августа, уже предпринималась попытка штурма Иловайска: четверых человек из «Донбасса», в том числе и одного из заместителей комбата, убили на мосту около Многополья. Семен говорит, что их расстреляла российская диверсионно-разведывательная группа. Сам он в это время ездил в магазин за водой. Батальон, дойдя до самого города, отошел на базу из-за сильных обстрелов противника. Справа от «Донбасса» тогда также работали «Азов» и «Шахтерск», они тоже понесли потери. Наше отделение участия в той неудачной попытке взять город не принимало – мы охраняли в те дни артиллеристов совсем в другом городе, так что судить мне трудно.

Не обошлось и без эксцессов с местным населением, Гром рассказывал: «Наблюдаю картину: сидят бойцы «Шахтерска» кружочком, а посередине – ящик водки. Заезжаем в село, заходим в магазин, а продавщица – в слезы: «Помогите, – говорит, – ящик водки забрали!» Так что местным, думаю, есть, чего опасаться, война на людей влияет непредсказуемо. А, в общем, непонятная история с этим штурмом тогда получилась: и люди погибли, и штурма как такового не состоялось. Но мы надеемся, что в штабах сделали выводы и сейчас все пойдет иначе. Что я еще могу сказать? Есть приказ – значит, его нужно выполнять, это же война, а не клуб «Что? Где? Когда?» Наша задача – за день-два-три зачистить город и передать территорию армейцам. Сепаратистов там, как говорят, не очень много. Только одного не могу понять: если сепаратистов там не очень много и все так просто, то почему город не взяли 10 августа? И откуда здесь российская ДРГ?

Под Старобешево мы приезжаем ночью, уставшие и голодные. Звучит команда отбой. Но многие из тех, кто впервые на боевом задании, заснуть не могут, сказывается нервное напряжение. Здесь лежат рядом друг с другом десятки незнакомцев, которых я знаю только по позывным – в батальоне не принято интересоваться без особой нужды, кто ты и откуда. Но сегодня нет в мире более близких мне людей, чем эти. Вот спит Артист. Он из-под Донецка, многодетный отец, семью вывез в Днепропетровскую область. Высокий худощавый крепкий мужик с внимательными серыми глазами, старшина в отставке. Всегда готов прийти на помощь, часто вслух благодарит Бога. Возможно, для того, чтобы Тот смог его лучше расслышать и не забывал. Почему Артист? Затрудняюсь сказать, мы никогда не говорили с ним об этом. В позывных есть что-то мальчишеское, несерьезное. Во дворах и на улицах в детстве практически каждый пацан имел кличку: Лысый, Зеля, Фома, Джон, Быря. И в то же время позывной – это как отзвук шпионского сериала, тайной подпольной борьбы, пелена секретности, которая покрывает твою жизнь. Но вообще-то позывные нужны, прежде всего для личной безопасности и безопасности семей – в батальоне много ребят из самого Донбасса, у многих из них на оккупированной территории остались семьи, почти у каждого – родители. Так что позывной – это не просто игра, он – как узелочек, который связывает две веревочки, две наши жизни: мирную и военную.

В батальоне, с первого же дня, ты действительно начинаешь жить иначе. Никогда не думал, что в Украине наберется столько людей, готовых сражаться за ее свободу. Разных, духовитых, удивительных людей, способных жертвовать собой. Вот спит Мирный, совсем мальчишка, не знаю, сколько ему лет, на вид – не больше двадцати двух, такое у него беззащитное лицо, как у ангела. Он родом из Кривого Рога, программист, в батальоне – с мая, позывной взял, можно сказать, с карты – его бабушка живет в одноименном поселке где-то в Одесской области. Что привело Мирного и таких же, как он, мальчишек, сюда? Мне трудно отвечать на эти вопросы, для себя я предпочитаю эту часть ответа – мы здесь для того, чтобы защитить свою страну. И это правда. Остальные мотивы – второстепенны. Этот мотив, возможно, для кого-то покажется недостаточным аргументом: мол, что дало вам это государство за двадцать три года своего существования, кроме постоянной борьбы за выживание и человеческое достоинство? Но знаете, что я вам скажу? Мы не оглядываемся назад, мы смотрим вперед. Поэтому мы и здесь, впередсмотрящие добровольческие батальоны. Смешная история с позывным получилась у Филарета. Он сам – из Луганска, афганец, офицер в запасе, совсем взрослый мужик, 56 лет. Почему-то позывной, который он хотел себе взять, был Кирилл.

– Ты что, охренел? – завопил Дед. – Ты хоть знаешь, кто такой Кирилл?

– Кто? – удивился будущий Филарет.

– Конь в пальто! Точнее….й в рясе!

– Так я и не подумал об этом, я ж…

– Значит, все – будешь нашим Филаретом! – постановил Дед.

Вот так иногда – даже из борьбы церквей – рождаются позывные. Дед погиб под Карловкой, прикрывая отход нашего небольшого отряда из окружения. Шева говорит, геройский был мужик, шестьдесят четыре года, отстреливался до последнего патрона, сдаваться в плен отказался. А Филарет стал со временем заместителем комбата. У нашего комбата – самый оригинальный позывной в мире – Семен Семенченко. Недолго ломая голову он взял себе другое имя и фамилию, надел на голову балаклаву – и все, ищи-свищи, кто ты такой и откуда. Кем Семен был до того, почему стал заниматься батальоном, мы не знаем, и, честно говоря, не стремимся узнать. Главное, что батальон существует как боевая единица, выполняет серьезные задачи, здесь товарищеская атмосфера, сюда идут хорошие люди, а все остальное, что выходит за пределы наших позывных и времени, в котором они существуют, нас не интересует. О том, как боец жил, какая у него семья, сколько детей осталось сиротами, кем работал, мы узнаём, как правило, только на его похоронах. Там, среди родственников и знакомых, те из нас, кого командируют на прощание с покойным, словно производят информационный обмен: они рассказывают, как служил и как погиб боец, а им – каким он был в мирное время, до того, как получил свой позывной.

Очень простой позывной у Шевы.

– Шевченко – самая распространенная в Украине фамилия, так что анонимность мне точно гарантирована, – как всегда, иронизирует мой товарищ. Он младше меня на семь лет, но он значительно лучше приспособлен к войне. – Это все равно, что Мюллер в Германии или Смит в Великобритании.

– Или Рабинович в Израиле! – шутит кто-то.

– Не знаю, не бывал, – парирует Шева.

– Или Иванов в России!

– Я двоих, как минимум, знаю! – хмурится Шева, намекая на известных личностей в руководстве Российской Федерации.

Шева не балагур и не душа компании, он говорит только тогда, когда у него спрашивают. Но его уважают в батальоне, и многие прислушиваются к его словам, хотя Шева – обычный рядовой боец. Он среднего роста, не богатырь, но очень выносливый и в руках чувствуется незаурядная сила. Меня часто подмывает спросить, где он работал, где служил, откуда у него такая сноровка в обращении с оружием. Но даже наши товарищеские отношения не дают мне права задавать такие вопросы. Захочет человек – расскажет сам. Когда Шева хмурится, то становится очень похожим на своего тезку-поэта с известного портрета, только без усов и шапки, так и ждешь, когда он скажет: «Встане правда!» И когда он это действительно говорит, то есть цитирует Тараса Григорьевича Шевченко – притом, что наш Шева абсолютно русскоязычный человек, – мне кажется, что вместе с нами действительно воюет реанкарнированный Кобзарь.

Утром собираемся очень быстро. Странно, но после практически бессонной ночи мы бодры и полны сил. Батальон грузится в автобусы и машины, и мы объезжаем Иловайск стороной. С нами идут несколько «коробочек» (бээмпэ, бэхи), которые нам прикомандировали из 17-й танковой бригады, командует ими капитан Апис, широкоплечий крепкий парень, настоящий боевой офицер. Наш план – обойти укрепрайон противника и зайти в город с не обороняемой западной стороны. Около села Грабское замечаем на обочине несколько трупов, одетых в странную форму.

– Казачки, – говорит Шева. – «Всевеликое Войско Донское». Видишь, как придурковато одеты? Папахи, штаны с лампасами, будто в цирк приехали. Вояки из них никакие, зато мародерничать – всегда в первых рядах.

В Грабском с начала августа стоит украинский блокпост (4001), его охраняет 40-й батальон теробороны «Кривбасс». Как бойцы тут выдерживают постоянные артобстрелы и наскоки сепаратистов, трудно сказать, но выдерживают. В середине августа наши бойцы помогали им зачищать село, с тех пор ситуация с обстрелами мало изменилась, правда, теперь они отвечают обстрелами на обстрел и держат сепаратистов на расстоянии. Нас приветствует молодой двадцатидвухлетний лейтенант-танкист с позывным Глеб. Рядом с ним мохнатый пес с позывным Полковник гоняет курицу с позывным Прапор. Через Грабское будут снабжать подразделения, которые зайдут в Иловайск, так что от стойкости 40-го тербата, 17-й танковой и других подразделений, которые держат тут оборону, во многом зависит судьба предстоящей операции. Капитан Апис и лейтенант Глеб заходят в город на четырех «коробочках» вместе с нами. «Кривбасс» геройски держит такие же блокпосты, блокируя основные пути к Иловайску, еще на трех трассах. На одном из них бойцам приходится особенно тяжело. У них ранен и госпитализирован командир, нужна броня, но никакой брони им не дают, вообще ничего не дают и ничего не говорят, кроме мата по рации и бодрой, но тупой команды: «Держаться!» И они держатся. Когда смотришь на таких парней, начинаешь уважать свою страну.

В Иловайск мы входим со стороны села Кобзари легко, без огневого контакта. Как и предполагал Семен, нас здесь не ждали. Быстро заняв и зачистив несколько кварталов с частными домами, мы укрепляемся и расставляем дозоры по периметру, штаб и база располагаются в школе. Мы не встретили здесь пока ни одного сепаратиста, а все местные жители из-за двухсторонних обстрелов сидят по подвалам и не решаются даже поднять головы.

Шева рывком открывает двери погреба, я кричу вниз:

– Всем выйти с поднятыми руками! Оружие бросать на землю перед собой! – Палец – на спусковом крючке, в руке – граната. Если мне покажется что-то подозрительным, я обязательно ее брошу вниз.

Из подвала выходят только дети, женщины, старушки и старики. Они очень боятся нас, это очевидно. Для них мы – каратели, бандеровская сволочь:

– Всех, кому за шестьдесят, вы расстреляете, – вполне серьезно рассказывает о наших планах милая бабушка в белом платочке. – А тех, кто старше пятнадцати, заберете в трудовые лагеря Коломойского.

Они удивлены, что практически все «каратели» говорят на русском языке, и не готовы принять этот факт как данность, подозревая нас в лингвистическом подлоге.

– Вы откуда сами? Зачем пришли к нам? – бросаются мирные вопросами, как комьями грязи. Они голодные и злые.

Некоторые бойцы называют города и поселки Донбасса, откуда они родом, показывают свои паспорта с пропиской, и местные начинают потихоньку оттаивать и даже берут еду, которую мы предлагаем.

– Они если не все, то процентов восемьдесят – точно против нас, – говорит, раскладывая сухпаек перед отбоем, Шева. Это наш первый прием пищи сегодня, мой первый завтрак на красной земле Донбасса. Конечно, не такая она уж и красная, но и не такая черная, как у нас, это точно. Зато ночи здесь – словно уголь, чернее «Черного квадрата».

– Зачем нам этот город? Эта земля? Этот, пропитанный пылью, воздух? Что нам тут делать? Нас тут никто не ждет. Это же не люди, это – телезрители. У них Кисилев головного мозга! – делюсь впечатлениями после общения с местным населением.

– Перевоспитывать! – зло отвечает Шева. – Только перевоспитывать – лагерями Коломойского! А если серьезно, то докторской колбасой, хорошими зарплатами, вкусными апельсинами, желательно, не наколотыми, шоколадными конфетами Порошенко – в прямом и переносном смысле. Телезрители – они тоже люди, они вкусно кушать хотят. И это – наша земля, и неважно, какого она цвета. Через пару дней посмотрим, что ты скажешь.

На самом деле это не смешно – здесь, на украинской территории, нас, граждан Украины, большинство местных жителей считают врагами. Но парадокс в том, что из-за таких, как они, мы и находимся здесь. Какой-то замкнутый круг. Шева со мной не соглашается. Зевая, он говорит, что я пытаюсь переложить ответственность за войну на какую-то отдельно взятую группу людей, а это неправильно.

– Ничего я не пытаюсь перекладывать, – возражаю я, – кроме рюкзака под головой!

– И автомата!

«Ладно, – думаю я, – посмотрим, что ты скажешь через пару дней, если земля действительно покраснеет…»