А впрочем, почему бы и нет? Даже если она слегка преувеличила – так сказать, под влиянием момента… Разве человек не может придумать себе чувство к другому человеку? Сложить любовь из собственных фантазий, как складывают из простых кирпичиков прекрасный ажурный замок, а потом взять и поверить в неё? Ничто не мешает тебе войти в этот замок и поселиться в нём – вместе с Мариам. Ты будешь засыпать каждый вечер и просыпаться каждое утро в её объятиях, ваша жизнь наполнится яркими красками и маленькими повседневными радостями. И она… сделает для тебя всё, что ты захочешь!

Раз за разом ты прокручивал в памяти эти слова Мариам, прислушивался к ним мысленно, стараясь не упустить ни одной нотки, ни малейшего наклона интонации, и у тебя болезненно и вместе с тем радостно ныло в груди; и очень скоро твоё сердце превратилось в комок нежности с лёгкой примесью тревоги.

Нет-нет, к чёрту тревогу! Ведь если вдуматься, то чем отличается воображаемая правда от настоящей? Да практически ничем, если ты сам не можешь отыскать между этими правдами никакой разницы. Значит, надо попросту принять как истину всё, что Мариам тебе говорит, – принять твёрдо, отбросив малейшие сомнения. И тогда будет тебе счастье. Пусть ненадолго, но это лучше, чем вообще никак и никогда. А строить предположения – не говоря уже о каких-либо долговременных планах на будущее – абсолютно бессмысленно. Впереди тебя может ждать всё, что угодно. По большому счёту, ты уже давно привык ничему в жизни не удивляться. Но сейчас переменчивая судьба дарит тебе более чем достаточно. Этот яркий день беззаботного солнца; перепляс золотых лучей в трепещущей листве вишен, айвы и яблонь; феерию свежих звуков, запахов, красок; ощущение свободы и лёгкости… И бесконечность внутри тебя. О, этого так много! Совсем недавно ты о подобном не смел и мечтать!

…Мариам принесла в большой глиняной кружке горячее молоко – жирное, с густой пенкой. Ты с удовольствием пил его – смакуя, делал неторопливые маленькие глотки; а порой останавливался и, прикрыв глаза, просто втягивал ноздрями забытый парной аромат, и уже одно это приносило невыразимое наслаждение.

***

Ты сидел на скамейке, освещённый ласковым солнцем, и пил молоко. А когда кружка опустела, отдал её Мариам.

Лёгкий ветерок мягко овевал твои волосы. В кронах деревьев весело щебетали птицы. Всё вокруг дышало миром и покоем. А ты смотрел на свою Муи, любуясь её стройной фигуркой, и радовался жизни. Да-да, ты поймал себя на этом: радость жизни вдруг нахлынула и переполнила тебя до краёв. Просто чёрт его знает, до чего это было хорошо! Остановись мгновенье, ты прекрасно! Если бы такое, в самом деле, оказалось возможным – экстраполировать свои сиюминутные ощущения на всё, что только возможно в прошлом, настоящем и будущем, оборвать мельтешение секунд и застыть в вечности вместе с Мариам. Как два жука в янтаре.

Однако Хроноса наверняка не умолить никакими пламенными заклинаниями, не ты первый, не ты последний в длинной веренице страждущих. Время ни на терцию не замедлит своего неутомимого бега, и колесо событий продолжит катиться в раз и навсегда заданном направлении, невзирая на колдобины и ухабы, навстречу никому не ведомому, теряющемуся за горизонтом финишу. Да и ладно, ничего; главное, что не было больше одиночества, не было прежних разочарования и растерянности перед окружающим миром. Неуверенность и страх отодвинулись на периферию реальности.

Сейчас единственной твоей реальностью стала Мариам.

Она уселась рядом с тобой – и (всё-таки болтушка!) принялась щебетать без умолку:

– Смешной он, этот Зелимхан, да? Надо же человеку такие глаза иметь – выпученные, как у барана. А знаешь, кем раньше Зелимхан работал?

– Кем?

– Гинекологом.

– Серьёзно, что ли?

– А тебе никто не рассказывал?

– Нет. Впервые слышу.

– Можешь себе представить нашего Зелимхана гинекологом? Да я бы к такому ни за что не пошла на приём!

– Муи, а у вас тут разве была поликлиника?

– Нет. Он не в ауле, он в Гудермесе работал. Ой, он там та-а-акое учудил! Слушай, я тебе расскажу… Значит, пришла к Зелимхану беременная женщина. У неё уже двое дочерей было, и муж, как обычно, очень хотел мальчика. Зелимхан назначил женщине УЗИ и увидел, что у той должен как раз мальчик родиться. Но он ей соврал: сказал, будто опять девочка намечается. А потом добавил, что можно это исправить: мол, за полтысячи долларов он берётся изменить пол новорожденного – то есть, не новорожденного, а плода, пока тот ещё не родился. Муж этой беременной женщины, конечно, деньги собрал. Зелимхан принял от него доллары, а взамен дал какие-то таблетки. Сказал: когда пациентка их выпьет, то всё будет в порядке, родится мальчик… Так бы, может, и прошло бы у него гладко, но будущий отец, оказалось, с большим недоверием относился к разным лекарствам. Вот и решил он проверить, что это за таблетки такие. Отвёл жену к другому гинекологу – обман сразу и открылся. Представляешь? Зелимхана, правда, не посадили, родня заступилась. Но с работы его выгнали.

– Надо же, а я думал, он полный простачок… А женился он на Яхе когда же?

– Это уже потом. Он её взял из другого селения – далеко отсюда, где-то на плоскости¹⁹. Там, наверное, о нём ничего не знали. Хотя Аллах его ведает. Сейчас мужчин – живых и неженатых – мало. Идти второй или третьей женой в гарем к какому-нибудь богатому старику молодой девушке тоже не очень хочется.

– Почему же обязательно к старику? Ваши полевые командиры, вон, тоже сейчас имеют большие гаремы.

– О, они ещё хуже. Эти бандиты, если в чём-то им не угодишь, могут и убить. Или своим нукерам²⁰ отдать на позор. На них же нет никакой управы. Они сами себе власть: хотят – казнят, хотят – милуют.

– Да уж, такие нынче времена суровые: человеческая жизнь ничего не стоит. Докатилась Ичкерия до средневековья.

– И не говори. Даже не верится иногда, что раньше всё было иначе. Невезучий наш народ. Знаешь, иногда он напоминает мне мозаику: когда-то – может, тысячу лет назад – была красивая картинка, но потом её разрушили – уж не знаю кто, Аллах или шайтан… и теперь перемешанные осколки не собрать никак, одни острые края выпирают.

– Ну, положим, у русских жизнь тоже не мёд. И убивают их так же, и унижают, и обманывают, разве нет?

– Да я и не спорю, Серёженька. Трудно поверить в то, что вокруг творится. Иногда мне кажется, будто всё это сон. И чем этим дуракам Горбачёву и Ельцину так не нравилась советская власть, что они её развалили? Ведь нормально жили.

– Ваш Дудаев был не лучше Ельцина и Горбачёва. Тоже мне, полковник вшивый, в президенты ему пролезть понадобилось… А не подумал, что, кроме мании величия, надо ещё умишко кое-какой иметь. Вот шлёпнули его – и поделом.

– А что Дудаев? Я думаю, если бы в Москве не хотели, то ему здесь ни за что к власти прийти не удалось бы! Значит, русским начальникам это было выгодно – чтобы он стал президентом, а потом объявил Ичкерию независимой.

– Это само собой. Кто-то делает большие деньги на бедах простых людей. Толстосумы, политики разные. Кто мы для них? Тьфу, грязь под ногами. Отдельные человеческие жизни для них ничего не значат, у них счёт идёт на сотни, тысячи, миллионы. Так скот считают в стаде: по головам.

– Неужели все политики не имеют совести? Их ведь тоже, как и других людей, матери родили, и каждый когда-то был ребёнком. И у каждого, наверное, есть семьи: жёны, дети. Неужели им перед своими семьями ни капельки не стыдно быть такими подлыми? Неужели среди политиков совсем не бывает честных людей?

– Не знаю. Я думаю, если и есть честные и порядочные, то их очень мало. Но, по-моему, тут не только политики виноваты. Я же вижу: большинство чеченцев ненавидит русских, как будто наши народы уже навечно враги. А может, теперь так оно и будет…

– Если честно, Серёжа, то Россия сильно обидела вайнахов²¹. Ты же знаешь, что в сорок четвёртом всех местных жителей выселили отсюда в Казахстан и Среднюю Азию, да?

– Ну, слышал.

– А слышал о том, как советские войска тут зверствовали? Вот, хотя бы про аул Хайбах – знаешь, что с ним сделали?

– Нет, не знаю. А что там такого произошло особенного?

– А вот я тебе сейчас расскажу. Выселять вайнахов начали в феврале сорок четвёртого года. За три дня всех, кто жил на плоскости, погрузили в поезда и отправили в ссылку. Но в горах ещё остались люди – в аулах и сёлах, куда военные не могли доехать на машинах, потому что дороги замело снегом. Несколько дней добирались войска до Хайбаха. Потом его жителей, которые ещё ни о чём не подозревали, согнали в конюшню. Семьсот человек – стариков, женщин и детей, ведь мужчины воевали с немцами – заперли на замок, обложили соломой и подожгли… Как ты думаешь, что после этого могут чувствовать вайнахи к русским?

– А ты откуда обо всём этом узнала?

– У нас каждый о Хайбахе знает. Рассказ о нём, наверное, ещё долго будут передавать из поколения в поколение²².

Некоторое время ты сидел молча, переваривая услышанное. Затем сказал:

– Вот ты считаешь, что Россия обидела вайнахов. А разве при Сталине русских мало ссылали и сажали?

– Я не спорю, было. Но не весь же народ у вас отправили в ссылку. А вайнахов – всех, со стариками и детьми! Так что русским сильно повезло.

– Ну ладно, ты сама посуди: если б Сталин сослал подчистую весь русский народ, кем бы он тогда правил?

– Нет, это понятно…

– Вот и вся причина «везения» русских. Но в любом случае получается, что виноват не народ, виновата советская власть. Её вожди, в конце концов… Согласна?

– Согласна. Но это была власть русских.

– Ну ты даёшь, Муи! Разве Сталин был русским? Или Берия?

– Нет, грузинами.

– О чём же тогда речь? Или вспомнить ещё Троцкого и разных зиновьевых-каменевых – разве они были русскими?

– Серёжа, я не очень-то разбираюсь в истории. Давай не будем спорить. К чему это нам?

– Но ты пойми, милая, я всё это веду к тому, что мы перед вайнахами ни в чём не повинны. Есть же поговорка, что бандиты и подлецы национальности не имеют. Да и почему лично я должен испытывать вину перед вашим народом? У меня ни отец, ни дед в НКВД не служили и ни в каких репрессиях не участвовали. Ну хорошо, пусть даже у кого-нибудь из моих соплеменников предки были подлецами, палачами и всё такое. Что же теперь – извести под корень весь русский народ? Разве чеченцы не вернулись на родную землю? И разве дети отвечают за грехи своих отцов?

– Мне трудно судить, – сказала она, наморщив в раздумье лоб. – Всё это такие сложные вещи. Люди ведь разные: один легко прощает обиды, а другой накажет мстить и детям своим, и внукам. Ты же не станешь отрицать, что вайнахам несладко пришлось…

– Ладно, тогда давай сравнивать. Чеченцев при Сталине выслали в Казахстан – и что? Разрешили им там спокойно жить, построить свои сёла, организовать колхозы. Я читал, в Казахстане и немецких посёлков было немало – тоже, между прочим, построенных ссыльными… Понятно, что несправедливо сорвали их, выгнали из родных мест. Однако чеченцы остались такими же гражданами Советского союза, как и все остальные. Разве местные русские относились к ним как к людям второго сорта? Вряд ли. А жители средней полосы России наверняка даже не знали о массовой высылке, так что их и подавно не в чем обвинить… Теперь сравни это с нынешним положением в Ичкерии. Многие простые люди здесь имеют русских рабов – я уже не говорю о полевых командирах и их родственниках. Невольничьи рынки есть во всех райцентрах, об этом знает каждый. В общем, рабовладение сегодня для твоего народа – это как бы вполне нормальная вещь, верно?

– Нет. Для меня это совсем не нормальная вещь.

– Причём тут ты, Мариам. Ты – исключение. По крайней мере, я видел не так уж много чеченцев, которые относились бы к русским рабам как к людям. Остальные в лучшем случае жалели, как хорошие хозяева жалеют рабочую скотину: она ведь приносит пользу в хозяйстве – значит, надо её беречь по мере возможности… А хотя бы один кто-нибудь отпустил своего раба? Я уже не говорю о том, чтобы укрыть беглого…

– Напрасно ты так. Хороших людей всё-таки больше, чем плохих. Многие просто боятся.

– Чего боятся?

– Рабов отпускать.

– Ты смеёшься, да?

– Ничего я не смеюсь. Это богатые люди обычно чёрствые и жадные. А бедный человек не может купить раба. Даже если ему невольника на время дадут в пользование, то он – чужого-то – конечно, побоится отпустить. У нас тут был случай в позапрошлом году. К старому Якубу, что на краю аула живёт, ваххабиты привели двоих оборванных мужчин, велели их в подвал посадить. Сказали, всего на два-три дня. И что Якуб отвечает за русских головой. Разве мог он ослушаться и отпустить рабов? У Якуба ведь на руках старуха-жена, две невестки и пятеро внуков; один сын где-то у вас в тюрьме сидит, а другой в самом начале войны погиб… Что бы сделали с его семьёй, если б он подарил волю пленникам, как думаешь?

– Ничего хорошего, – пожал плечами ты.

– Потому-то Якуб и не искушал судьбу, присматривал за русскими, – кивнув, промолвила Мариам. – Очень боялся старик, что убегут они, поэтому даже нужду справить из подвала не выпускал, держал всё время под замком. Но кормил хорошо – такой же едой, которую ели и в его семье… А ваххабиты, как назло, явились только через неделю. Забрали пленных с собою в горы. Якуб теперь чувствует себя виноватым и всё время молится, чтобы Аллах сохранил тем русским жизни…

Вы ещё несколько минут молча сидели на скамейке. Тебе не хотелось продолжать этот разговор, потому что он навевал слишком печальные мысли. И слишком тяжёлые воспоминания. Потому что в твоём недавнем прошлом было чересчур много зла, и ты не желал к нему возвращаться, однако неизменно возвращался: против своей воли, раз за разом, стоило лишь заговорить о войне, пленных, несправедливости, человеческой жестокости, ещё о чём-нибудь в подобном духе – и память протягивала к тебе свои цепкие, холодные и немилосердные руки. Отчего так происходило? Если бы знать! Это было как болезнь, от которой не существовало лекарства. Но ты упрямо боролся с ней. Оттого сидел на скамейке, молча глядя вдаль – туда, где над горами дымчато слоились облака, – и старался ни о чём не думать… А потом сделал над собой усилие и со вздохом поднялся на ноги:

– Ладно, Муи. С тобой хорошо, милая, но мне пора снова приниматься за дело. А молоко просто замечательное, спасибо.

И, подхватив с земли пустые вёдра, пошёл со двора.