– Што же ты творишь, гадюка черноротый? – удручённо взревел Скрыбочкин, стараясь вырулить катком на генерала, которого от такой встречи с потусторонней силой бросало то в жар, то в холод, и он из-за дрожания пальцев никак не мог перезарядить табельное оружие. – А ну хватит распрю разводить! Увсю сковороду мне поцарапал, чучело кривоглазое!

Туссен Крантэ не понимал по-русски и лишь чудом спроворился спастись бегством, убежденный теперь, что этому мертвецу покровительствует сам вудуистский бог войны Огум Фераи…

В итоге базар и картофель остались недостижимыми, ибо между руганью давно раздваивавшийся в собственных глазах Скрыбочкин совершил наезд на невесть по каким делам ползшего через дорогу гигантского крокодила. Каток совершил непредвиденное наклонное усилие и опрокинулся… Выгребая из карманов стеклобой, Скрыбочкин приблизился к извивавшемуся в агонии чудовищу. Он не знал, что этот крокодил считался здесь злым духом, так как регулярно являлся в город, чтобы сожрать кого-нибудь из жителей.

– Надо же, какой здоровенный чемодан из него можно справить, – прошептал полковник с горящими от новой радости глазами. Затем обвязал дёргавшегося в последних конвульсиях монстра траурной лентой с надписью: «Несгибаемому дзержинцу от скорбящих сотрудников» – и, подвесив добычу на ближайшее дерево, принялся сдирать с животного шкуру.

Этот случай не прошёл незамеченным. Среди жителей Порт-о-Пренса распространился слух, что зомби устал существовать на белом свете без дела и теперь требует от человеческого рода немедленных кровавых жертвоприношений.

Неудивительно, что все стали обходить Скрыбочкина ещё более далёкой стороной, нежели прежде. Лишь пустое пространство сопутствовало ему повсюду, если не считать бактерий и вирусов, никоим образом не трогавших его сознания, а потому не содержавших в себе неудобств.

***

Поскольку местное население не впускало Скрыбочкина в свои жилища, а как раз подоспел сезон дождей, и надо было иметь над головой какую-нибудь крышу, то он без временной регистрации поселился в старом склепе на городском кладбище. «В самом деле, сколько можно безразборчиво развеивать по ветру свои усилия и мысли? – думал полковник по этому поводу. – Надобно в конце концов определить для себя твёрдую точку и держаться за неё до последнего, тем более при погодной пасмурности. Всё равно деваться больше некуда!»

И он обеими руками держался сам за себя, ибо ничего более надёжного не знал среди окружающей реальности.

Правда, в отдельные моменты оставаться на месте ему казалось небезвредным. Так, например, когда Скрыбочкин от нечего делать пытался сложить в уме общую картину мира, и ему представлялась вероятная конечность вселенной, у него начиналась клаустрофобия. От которой он с криками ужаса вылетал из склепа, чтобы неумышленным образом бегать по городу и врываться запредельными кошмарами в покрытые испариной сновидения жителей гаитянской столицы.

Впрочем, подобное случалось редко.

В остальных направлениях его жизнь текла легковесно и неторопливо – так, что прежде даже мечтать не приходилось. Скрыбочкин пил и ел что хотел, где хотел и сколько хотел без малейших намёков на сторонние возражения. Ни умом, ни чувствами он не осязал позади своего прошлого, а впереди – будущего. Как если б его подвесили в безликой неизъяснимости, дабы он созрел и напитался сладкими соками времени – то ли про запас, то ли для назидательного примера, то ли ещё для какого-нибудь важного пустяка или приятного сюрприза без особенного смысла. Не во всём существует конечная цель, а тем более интерес каждодневной игры ума; Скрыбочкин сознавал это и не утруждался продолговатыми загадками ради отгадок лёгкого случая.

***

Однажды вечером Скрыбочкин сидел в пустынном баре и с мучительной приятностью изнемогал от скуки и шестой бутылки джина, в последние полчаса почти неотрывно глядя в стакан с чувством глубокоумственного наблюдателя неживой природы, старающегося проследить потайное движение градусов среди неразберихи малоизученного микромира. В его память слетали густые знаки – не обязательные для истолкования, похожие не то на грачей, не то на ворон – и трепетали в многокрылом кружении, безголосо и неустанно полоскались в растяжимом пространстве, навевая кажущуюся зрительную усталость и необременительное оцепенение мыслей.

От такого времяпрепровождения Скрыбочкина уже начинало клонить ко сну, когда в дверях вдруг раздался голос на ломаном русском:

– Ньет-ньет, сюда нильзя! Здесь – зомби! Страшно сильный! Будет всех убивать!

Он обернулся. На пороге стояла белая пара: сухой красноглазый мужчина при усах и погонах майора Российской Федерации под руку с высокой румяноликой блондинкой аппетитных форм. Им сопутствовал дрожавший, как осиновый лист, двухметровый мулат в форме гаитянских ВВС. Он тянул приезжих господ назад, уговаривая их не входить в бар, и в его расширенных зрачках плескались отблески глубоко придавленного ужаса.

– Чепуха на постном масле! – махнул рукой майор. – Какое может быть зомби в наше время? Знаем ваши штучки: пугаете туристов разной вудуистской экзотикой. Со мной этот номер не пройдёт, зря стараетесь. Я не из тех людей, что падают в обморок при каждом шорохе собственной тени. Русского офицера нечистью не испугать!

– Верно, чего меня пужаться, я ж не злой, – обрадовался Скрыбочкин. – А ежли про меня в каких-никаких местах идёт дурная слава, дак энто несправедливо, энто тёмные люди по своей недограмотной глупости распускают дезинформацию. Как будто у них не существует забот поприятственнее. Между прочим, я иногда и тверёзый бываю. Не говоря уже об том, што сохраняю здравомыслимость в любом состоянии, даже при повышенном унутреннем градусе.

– Видишь: он, оказывается, ещё и по-нашему умеет шпрехать, – проговорил майор на ухо своей спутнице. – Сразу видно, что подсадная утка.

Они вошли. А чернокожий капитан остался за дверью.

– Выпьем, – предложил Скрыбочкин, выудив из-за стойки несколько разнокалиберных бутылок.

– Да нет, – смущённо пошевелил носом майор. – Гурдов нам ихних по командировочному мало выделили. А надо ещё всякого барахла накупить, чтобы дома, понимаешь, торгануть.

– Не бери в голову. Я угощаю. Знаешь, братан, где они у меня все? – Скрыбочкин поднял к глазам серый от кладбищенской пыли кулак и ударил им по столу. – Уважают! У меня тута полное государственное обеспечение: бери што хочешь. Не только себе, но и земляку могу дозволить. От души. Пей забесплатно ради исключения.

– Это другое дело, – обрадовался гость. И, забыв о своей спутнице, занялся алкоголем. Впрочем, белокурую красотку тоже не требовалось приглашать дважды.

Между первой и двенадцатой бутылкой чего под руку попадёт майор поведал свою историю.

Его фамилия была Сундуков. Прибыл он сюда в командировку вместе с женой Анжеликой (которая, кстати, скинув туфельки, уже старалась под столом прижаться к Скрыбочкину между коленей). А служил он совсем недавно ординарным лейтенантом екатеринодарского авиаполка. И, по своей азартной натуре имея шесть миллионов карточного долга, не упускал любой игры где бы то ни было. Однажды, являясь дежурным по караулам, он играл ночью в преферанс, запершись с тремя арабскими курсантами на складе горюче-смазочных материалов. Тут случилась попытка военного переворота в Москве. Изменники в военном руководстве стали поднимать полк по тревоге, дабы тот летел к столице выбрасывать десант на Кремль и Белый дом. Однако преферанс был в разгаре, ставки оказались слишком высокими, и вдобавок Сундукову шла карта. Потому он приказал часовому никого не пропускать вплоть до применения оружия. Двое суток самолёты не могли заправиться горючим. По причине чего екатеринодарский авиаполк не вылетел на Москву, десантный штурм Кремля и Белого дома не состоялся, и переворот провалился. Затем, правда, Сундуков спустил арабам имевшиеся у него деньги и два золотых зуба. И, сдав караул, оказался арестованным для трибунала.

По счастью, после расследования Сундукова представили к звезде Героя России. Ему дали звание майора и хотели назначить командиром полка. Но в связи с алкогольным синдромом и слабой лётной подготовкой перевели военкомом в Центральный округ Екатеринодара.

Новая работа оказалась хуже каторги. Требовалось выполнять план, а призывники, как назло, от армии поголовно уклонялись, предпочитая записываться в казачье войско, где самогон и никакого устава. Слава богу, хоть правительство Гаити разрешило завербовать на своей территории контрактников. Потому что негры в бедняцких кварталах всё равно дохнут от голода, и им хоть в какую армию отправиться за счастье.

– Слышь, может, и ты запишешься, а? – напористо дышал в стакан военком Сундуков. – У нас большие дела в армии назревают: скоро пойдём в атаку на пиндосов по всем фронтам! Произведу тебя сразу в командиры отделения. А то – хочешь, на должность замкомвзвода устрою? Это же лучше, чем сидеть здесь бездейственно и смотреть, как драгоценное время жизни проходит мимо! Впустую проходит, безо всяких результатов!

– Нет, я не согласный, – открещивался от предложения Скрыбочкин. – В одних делах сидеть бездейственно и упускать драгоценное время – может быть, и смерти подобно, а в других – наоборот, никакого действия совсем и не надобно для правильного результата общей пользы.

– Крупно ошибаешься, друг, – не отставал Сундуков. – Такая демагогия годится разве для разных штафирок, а не для нас, нормальных мужиков с военной косточкой. Ведь мы не можем, как черви или им подобные скользкие существа, зарыться в землю и ни о чём не беспокоиться. А я предлагаю тебе нормальную перспективу, сам посуди.

– На кой хрен мне сдалась эта ненормальная перспектива, – отрицательно мотылял головой Скрыбочкин. – Не соглашуся ни за што, хучь ты об том певчим сверчком разливайся. Можешь даже не тратить силы на уговоры, не хочу.

– И всё-таки, почему не хочешь?

– А потому што микроскопическую картинку ты мне тута обрисовываешь. Ну подумай, чего я не видывал в отой драной России? Всё видывал-перевидывал от корки до корки. Какие там могут наблюдаться явления, кроме бедности и безрассудства? Да никаких! Не желаю, совсем не соблазнительно мне туда возвертаться. Ежли хочешь знать, то у меня и здесь положение в обчестве приличествующее. Как говорится, сыт, пьян и нос в табаке. Так што, друже, не обижайся, не поеду я с тобой.

Воспоминания о прежней жизни и сравнения с текущим моментом плавали, кружась и перемешиваясь в уме Скрыбочкина, подобно кускам белой и красной рыбы, аппетитно танцующим в кипящей тройной ухе, в которую остаётся только ширнуть горящей фруктовой палкой для вкуса да влить полстакана водки для душевности, а потом снять кастрюлю с огня и начать праздник желудочных ощущений и медитацию с песнями и плясками вокруг костра.

По ходу беседы Скрыбочкин неотрывно оглаживал взглядом Анжелику, в которой неукоснительно чувствовалась женщина, не отягощённая крепкими запретами устаревшей морали. Нет, супруга майора Сундукова не производила напрасных звуков и движений, а лишь с умеренной частотой подносила к пухлым губам бокал с вином, изящно оттопыривая мизинец с алым лаком на ногте, и этого было вполне достаточно, чтобы потерять голову. Скрыбочкину казалось, что ещё секунда-другая – и он сам заструится следом за своим взглядом, обезоруженный удовольствием созерцания представительницы слабого пола давно забытой белой масти. Наконец он не утерпел и обронил как бы между прочим:

– Гляжу, бабец у тебя окладистый, чистый пирожок с повидлом. Я б с ей – того… не против бы спознаться поближе.

В глубине по-кошачьи зелёных глаз Анжелики шевельнулась и спряталась согласная усмешка.

– Да ну её, – грустно отмахнулся майор, перекосоротившись, точно слова несвоевременными пальцами развели щекотку у него во рту. – Радости от неё никакой, честное слово. Лярва последняя, не хочется даже говорить, весь гарнизон знает.

– Не скажи. Женщина – она завсегда нужду сполнить не помешает, – возразил Скрыбочкин военкому Сундукову, остро ощущая под столом Анжеликины подвижные ноги, отчего всё его мужское естество наполнялось твёрдостью… Уже почти месяц, как он за выпивкой позабыл про слабый пол, а теперь организм требовал восполнения пробела.

Полковник допил стакан, поднялся и, прихватив в карман бутылку виски, повлёк призывно хихикавшую Анжелику на свежий воздух:

– Пойдем, милая, счас я тебе покажу всю свою достопримечательность. И никакая сила не помешает нам возыметь друг дружку, ежли ты не против.

– Очень неплохая мысль, – радостно захлопала ресницами белокурая красотка, и на дне её голоса Скрыбочкину сделалось горячо и взрывоопасно. – Сразу видно, что вы весьма достопримечательный мужчина.

– Стойте! – ринулся за ними майор Сундуков, тщась попасть в смутный просвет между столиками. – Мы даже контракт ещё не подписали! Я запрещаю этот адюльтер!

Скрыбочкин не стал ввязываться в препирательства, лишь выговорил сквозь зубы:

– Чем зазря напрашиваться на неприятности, нечаянный челувек, лучше веди себя правильно, без ужимков!

После чего свалил майора досадливым ударом в ухо.

Чувствуя в себе разлад и неопределённость, Сундуков подполз за помощью к затаившемуся на улице чернокожему капитану.

– Это произвол! – прокричал он срывающимся от возмущения голосом и мучительно стараясь придать своему телу максимальную убедительность. – На моих глазах непотребность и беззаконие! На ваших глазах! С моей непосредственной женой, с этой шельмой! Ни в одной стране такое не должно допускаться! Вызовите полицию, я требую защиты своих законных прав и обязанностей!

– Никто не придёт, – прозвучало в ответ.

– Почему?

– Я же предупреждал: это зомби, его пули не берут, – торопливо прошептал капитан, ощущая, как в его сердце железными кулаками стучится страх. И, не желая умереть на месте от недостойного чувства, скорым шагом пустился наутёк.

***

Держась за руки, Скрыбочкин и его спутница двигались расфокусированными шагами по улицам в мягком свете луны, звёзд и фонарей. Луна и звёзды были далеки и равнодушны, а фонари бежали следом за тесной парочкой, наперебой пожирая их двуединую тень. Впрочем, тень отрастала снова – ровно с той же скоростью, с какой её пожирали фонари, отчего размеры тени оставались безубыточными.

По дороге Анжелика покусывала Скрыбочкину туго набрякшую мочку уха и притворно артачилась:

– Ах, все мужчины такие ветреники! Наша встреча для вас – наверняка ничего особенного: одна среди тысяч. Ну признайтесь же, признайтесь честно!

Скрыбочкин признавался, со скромным видом склонив голову и безыскусственно отводя взгляд:

– Честно! Неправда твоя, красотуля! Я сразу – как глянул на твои коленки кровосочные – дак меня точно горячим колом в сердце штырнуло: теперь среди всего женского полу ты единственная мне взапомнишься, покамест я буду ходить живыми ногами по белу свету. Не нуждаться в тебе – это свыше моих челувеческих возможностей!

– Мне нравится вас слушать, но вы, наверное, говорите всё это ради красного словца, – хихикала Анжелика, показывая аккуратные перламутровые зубы и просачиваясь туманисто-мечтательным взором сквозь своего спутника, словно он являлся увеличительной линзой для распознавания не только близкозвёздных окрестностей, но и более далёких миров, среди которых может получать безнаказанные удовольствия любая женщина свободной воли.

– Красное словцо – всему начало, – напористо намекал Скрыбочкин. – А што дальше промыслится – дак то едино от нас двоих зависит, больше ни от кого. Потому любая словесность рано или поздно оказуется недостатошной, надобно же когда-нито и к действию приступать!

Она не унималась:

– Но я не могу так сразу, я приличная дама. Давайте сначала сходим в кино.

Даже если б в Анжелике с первого взгляда не угадывалась способность без следа пожирать имена мужчин, взамен перелицовывая страсти своих партнёров в более яркие цвета, бурно сгорающие и бездымные, то и всего остального, выявлявшегося беглой ощупью, Скрыбочкину было бы вполне достаточно. Потому он не задумывался о выражениях, а с потерянной головой влажно дышал ей в шею, жевал верхнюю часть её блузки и возбуждённо всхлипывал:

– В кино далеко отсюдова идтить. Хучь я, конешно, и не против, но – после, после… Шкуру крокодиловую хочешь?

– О, хочу, конечно!

– Будет тебе. Подарю. Как раз пригодится на чемодан для дороги… Вообще не так дорог подарок, как дорога любовь – энто не зря говорится в пословице, ты счас наглядно удостоверишься. Будет промежду нами красота в полном блеске.

– А вы странный. Ни на кого не похожий.

– Это да: непохожий, спорить не стану.

– Вы меня настолько невероятно взволновали, что сердце едва не выскакивает из груди. Вот, потрогайте, как оно сумасшедше колотится… Чувствуете?

– Ой, мамочка моя, чувствую! Просто бес его знает, до какой степени хорошо чувствую! Счас в обморок упаду и не встану!

– Нет, вы не падайте. Даже не вздумайте, я ведь вижу вас совсем другим, не разочаровывайте меня.

– Ладно, не буду падать, раз нельзя.

– Просто прелесть, какой вы брутальный!

– Не знаю, каковым кажуся со стороны, однак для тебя, красуня, – готовый хучь груздем в кузов залезть!

…Когда они добрались до кладбища и зашагали по смутным дорожкам среди памятников, сворачивая то влево, то вправо, блондинка примолкла. Склонив голову набок, она некоторое время слушала чуткое молчание ночи. А потом тревожно поинтересовалась, перейдя наконец на «ты»:

– Послушай, а ты и в самом деле зомби?

– Навроде того, – ответил Скрыбочкин, с задумчивой улыбкой распугивая москитов под её платьем. – Случалось заради служебной необходимости и гнидой оборачиваться, и по линии безопасности работу сполнять. Много чего было давным-давно тому назад, у меня и памяти навряд настачится на каждую скривлённую пертурбацию. А теперь – вишь, как судьба розпорядилася: начисто лишила меня прежнего обличья перед людским мнением. Ничего, трава и цветы – они тоже вырастают из грязной почвы, и это не мешает им тянуться до чистого воздуха и солнечного света… О, гляди, вот и мой склеп. Да не пужайся, это же вполне отличное место для любого хорошего челувека, сухое и располагающее. Давай заходь, не стесняйся.

– Но сегодня такой прекрасный вечер! Может, погуляем ещё немного?

– Потом-потом погуляем. Сначала в гости до меня зайдём для лучшего знакомства. А то поздно уже, да и скоро дождь, наверное, будет.

Их взгляды встретились и погрузились друг в друга. И Анжелика шагнула вслед за Скрыбочкиным в неясное для зрения, но многообещающее пространство.

Ему хотелось позабыть свой подлинный образ и плакать от этой потери светлыми слезами; но слёзы начисто отсутствовали в его организме. Для них просто не оставалось места из-за переполнявшей Скрыбочкина и стремившейся выволдыриться наружу нечеловеческой жажды женского тепла.

– Счас я буду тебя исследовать с подробностями, – сказал он до хрипоты честным голосом, крепко обхватив Анжелику обеими руками и притиснувшись к ней всем телом.

– Да, да, да, исследуй меня! – раскрыла она губы навстречу этому новому для себя человеку. – Изучи мои закоулочки!

– Изучу-изучу, не сумневайся… – с горячими присвистами и всхрапываниями Скрыбочкин принялся нетерпеливо покусывать её уши и щёки, шею и плечи, сделавшись похожим на сатира, соблазняющего вечнозелёную дриаду.

– Будь со мной непредсказуемым! – тихо воззвала она, подставляя укусам грудь и повизгивая от предвкушения дальнейшего.