Глава 3
Откровенный разговор. Клад

Солнечный луч пробивался через занавеску и упорно мешал мне спать. Вот ведь напасть. Так и придется вставать. Но как же не хочется подниматься из мягкой и чистой постели. Тут я поймал себя на мысли, что в этом времени я первый раз просыпаюсь в нормальной кровати. Эх, хорошо. А то все либо жесткий топчан в каморке у Федора, либо не менее жесткие нары в камере НКВД.

После нашего спасения пришлось еще пару дней провести в ставшей уже чуть ли не родной камере до установления, так сказать, личности. Правда, эти два дня провел даже с некоторым комфортом. Выдали и матрас, и пару одеял, и медицинскую помощь оказали. Пришедший доктор лишь покачал головой, глядя на мою физиономию, больше похожую на реквизит из фильма ужасов, и намазал ее какой-то вонючей мазью, посоветовав не стирать ее, пока не впитается. Потом уже Ринат Гареев, наш спаситель, принес какое-то снадобье, как он сказал, народное, но от этого не менее вонючее.

Как бы там ни было, но к моменту выхода на свободу лицо приобрело вполне человеческий вид. Во всяком случае, встречные прохожие хоть и оборачивались вслед, но не шарахались в стороны. Так не спеша, в сопровождении Федора и Рината доковыляли до довольно большого пятистенка с высоким каменным полуподвалом и широкими воротами, за которыми оказался просторный двор с надворными постройками. В мое время на этом месте частных домов уже не было. Где-то примерно здесь будет стоять детский сад. Или теперь уже не будет?

Пока тихим ходом шли до дома Федора, в котором мне выделили для проживания целую комнату, как выразился Николай, чтобы на виду был, я жадно смотрел по сторонам, пытаясь угадать, где и что будет построено в будущем. Помогали оставшиеся в XXI веке ориентиры: водонапорная башня, Башкирская гимназия, в этом времени – педагогическое училище. Ориентируясь по ним, более или менее смог определиться.

Конечно, город изменился за прошедший век, но оставался вполне узнаваем, а заводской гудок был таким родным, что, прикрыв вдруг заслезившиеся непонятно из-за чего глаза, я ощутил себя дома. Дом, теперь мой дом здесь. И моя задача – сделать так, чтобы этот дом был как можно более крепким.

Откуда-то донесся умопомрачительный запах чего-то вкусного и домашнего. Бросил взгляд на часы. Почти 8 часов утра. Пора вставать. Судя по звукам из кухни, Татьяна уже давно на ногах. Вчера, когда меня привели в этот дом, она первым делом принялась осматривать раны и синяки и тоже намазала их какой-то мазью. Похоже, это уже входит у всех в правило – мазать мою физиономию разными вонючими субстанциями. Потом мы с Федором были накормлены вкуснейшим ужином и напоены чаем с лепешками. Чуть погодя вернулся Николай, и мы там же, на кухне, продолжили нашу, начатую еще в камере беседу.

– Я так думаю, что пришло время поговорить обстоятельно и в спокойной обстановке. – Николай, чуть склонив голову, внимательно посмотрел мне в глаза.

Как же хорошо я помнил этот его взгляд. Еще там, в моем времени, это означало только одно: говорить придется правду и только ее. Да и не было желания у меня врать.

– Я тоже так думаю. Пора поговорить. В первую очередь вам нужно знать, что скоро начнется война. 22 июня 1941 года Германия без объявления войны нападет на СССР. Война будет страшная. Немцы дойдут до самой Москвы и только благодаря неимоверным усилиям будут отброшены от столицы. И не надо лапать кобуру, – на всякий случай предупредил я Николая, рука которого непроизвольно опустилась на оружие. – Пристрелив меня, ничего не изменишь.

– А с тобой, стало быть, изменишь? – глубоко затянувшись самокруткой, спросил Федор.

– Со мной больше шансов что-либо изменить. Во всяком случае, если в ходе войны мы потеряем не почти тридцать миллионов человек, а хоть на чуток меньше, то можно будет сказать, что жизнь прожил не зря.

– Сколько?! – одновременно вскричали оба моих собеседника, вставая при этом из-за стола. Почему-то показалось, что сейчас меня будут бить.

– Тридцать! Миллионов! Человек! – с нажимом разделяя слова, четко проговорил я. – И большинство из них – это мирные жители.

Николай с Федором с минуту молча мерились взглядами, словно решая, что им делать с этим пришельцем из будущего, которое оказалось не таким уж и радостным, а потом все так же молча уселись обратно. Федор мотнул головой куда-то в сторону печки, и Николай, перегнувшись через спинку стула, достал откуда-то довольно объемную бутыль с прозрачной жидкостью и плотно притертой деревянной пробкой. Тут же на столе появились три граненые стопки. Разлив в каждую до верха, Федор молча расставил стопки перед каждым. Так же молча выпили крепкий и прозрачный как слеза самогон. Огненная жидкость прокатилась по пищеводу и растеклась пламенем по сосудам. Как по волшебству, в руке появился кусок черного хлеба со шматом сала сверху. Обведя нас взглядом, Федор разлил по второй. Выпили, закусили. Николай выложил на стол коробку с «Казбеком» и кивком предложил угощаться. Федор взял папиросу, а я воздержался. В том времени я все никак не мог бросить курить, так что здесь даже начинать не буду. Кухня наполнилась клубами табачного дыма.

– Надо же что-то делать! – Николай с силой раздавил недокуренную папиросу в пепельнице. – Надо предупредить товарища Сталина, правительство.

– Ты серьезно думаешь, что Сталин не знал о вой не там, в моем времени? Ему докладывали об этом многие, называли различные даты, в том числе и точную, но он до самого начала войны не верил. Он до последнего надеялся, что немцы не посмеют нарушить подписанный ими Пакт о ненападении. Надеялся оттянуть начало войны и успеть провести перевооружение армии. – Я вздохнул. – А скольких из тех, кто докладывал о сроках начала войны, отправили на лесоповал, а кого-то и расстреляли как паникеров. Так что не поверит товарищ Сталин ни вам, ни мне, пока не убедится в точности моих сведений.

– И что ты предлагаешь? – спросил Николай.

– Я предлагаю для начала выйти на Берию. Он вскоре станет наркомом и правой рукой Сталина. Если мне поверит Берия, то и Сталина убедить будет значительно легче. – Я непроизвольно взял из коробки папиросу, покрутил ее в пальцах и медленно положил обратно. Раз уж решил, то не надо и начинать. – Я напишу несколько писем с подробным описанием ближайших событий. Первое будет анонимным, и от того, какой будет реакция на написанное, зависит дальнейшее сотрудничество. Либо я открою свою личность, либо я и дальше буду отправлять анонимные послания. Нужно только определиться с каналом доставки писем. Глупо все их отправлять отсюда.

– Ну, с тем, откуда письма отправлять, мы определимся. В крайнем случае придется задействовать для этого того же Гареева. Он товарищ не болтливый и лишних вопросов задавать не будет. Оформлю ему командировку в ту же Уфу, оттуда и отправим. – Николай принимал решения, как всегда, быстро. – Сам-то чем думаешь заниматься?

– Есть у меня кое-какие мысли. Хочу построить вертолет, или, как его еще называют, геликоптер. Сейчас работы над такими машинами ведутся в Германии и Америке. В будущем эти машины станут основой армейской авиации и будут осуществлять как непосредственную воздушную поддержку войск на поле боя, так и десантные, транспортные и спасательные операции. В общем, незаменимая, а в ряде случаев – единственно способная выполнить задачу винтокрылая машина.

– И ты сможешь это сделать? – разливая по стопкам содержимое бутыля, спросил Федор.

– Уверен, что смогу. Опыт кое-какой в этом есть. Тут главная проблема – это двигатель. Может, понадобится помощь в выходе на местный аэроклуб. Они должны знать, где можно раздобыть хотя бы не до конца убитый двигатель от У-2. Ну и чертежные принадлежности понадобятся. А то у меня вообще ничего нет.

– С чертежными принадлежностями я тебе помогу. Есть у нас на службе такие. Конфисковали пару лет назад, да так и лежат, пылятся. А вот с двигателем – это да, надо на Осоавиахим^[11] выходить. – Николай взял протянутую ему стопку, вторую пододвинул мне. – Ну, за авиацию!

Я от этой фразы захохотал. Старший лейтенант в этот момент так был похож на генерала Иволгина из фильма «Особенности национальной охоты», что сдержаться не было сил. На меня уставились две пары недоуменных глаз. Проржавшись, я объяснил, что один знакомый генерал любил выдавать такие же емкие и короткие тосты и с точно такой же интонацией. Мои собутыльники лишь пожали плечами и, опрокинув в себя содержимое, смачно захрустели солеными огурчиками. Взвесив в руке бутыль с остатками содержимого, Федор вздохнул и убрал ее обратно за печь.

– А скажи-ка, мил человек, как вы там, в будущем, живете-поживаете? Как мы поняли, в войне все же победили?

– Всяко мы там живем-поживаем. Кто-то лучше, кто-то хуже. Кто – как у Христа за пазухой, а кто – в нищете. Войну мы, а вернее вы, выиграли, но мы проиграли мир.

Я опустил глаза. А что тут еще скажешь?

– Погодь! Это как это? – Федор подался вперед.

– А вот так! – Я посмотрел на Николая. – Ты пистолет положи куда подальше, а потом я буду рассказывать.

– Это еще зачем? – удивился он.

– Ты сделай, как говорю. Потом поймешь, зачем это.

Николай пожал плечами, но свой ТТ из кобуры вытащил и, встав из-за стола, положил на полку.

– Ну, рассказывай, что там у вас в будущем такого страшного.

– СОВЕТСКОГО СОЮЗА БОЛЬШЕ НЕТ!

– ЧТООО?!

Федор с Николаем оба вскочили на ноги.

– Да я тебя, контру!.. – Николай схватил меня одной рукой за грудки, а другой зашарил по пустой кобуре. Все же правильно я заставил его убрать подальше пистолет.

Откуда-то сбоку выскочила Татьяна и буквально повисла на брате.

– Колька! Немедленно прекрати! Сейчас же отпусти Мишу! Ишь, чего удумал!

Я невольно расплылся в улыбке. Мишу. Это из уст Татьяны прозвучало так тепло и по-домашнему. А как она храбро бросилась защищать меня от родного брата! В этот момент в себя пришел Федор и бросился между нами, оттесняя красного от бешенства Ни колая.

– Цыц, Колька! Он-то тут при чем?!

Ему все же удалось разжать стальную хватку племянника. Николай как-то даже сдулся и плюхнулся на стул.

– Как же так? Как же так? – бормотал он, глядя в пустоту.

– Подслушивала? – Федор строго посмотрел на Татьяну.

– Не хотела, да пришлось, – она даже взгляда не отвела, – вы же громко говорите. Тут не захочешь, так услышишь.

– Все, что слышала, забудь! – буквально печатая каждое слово, приказал Федор. – И чтоб ни одна живая душа даже намеком не узнала. Поняла? – Татьяна часто закивала головой. – Ну а ты говори дальше, раз уж начал, – кивнул он мне.

– Таня, может, не надо тебе это все знать? – Я искренне посмотрел на девушку. – Пойми, это такие знания, с которыми можно легко очутиться в самом глубоком подвале. Обладать ими опасно для жизни. Они, – я кивнул на Федора и Николая, – свой выбор сделали. Я бы не хотел, чтобы с тобой случилось что-либо плохое.

– Я понимаю, какая это ответственность и опасность! – Татьяна расправила плечи. – От меня никто ничего не узнает. Пусть хоть пытают, я никому ничего не скажу.

Николай едва заметно хмыкнул. Уж он-то, может, и не знал лично, но точно догадывался, как можно заставить человека говорить. Я вздохнул. Ну что ж, каждый сделал свой выбор.

И я рассказал о Победе в 1945 году, о том, как новый руководитель государства, пришедший после Сталина, обвинил предшественника во всех мыслимых и немыслимых грехах, о последующих взлетах и падениях, о перестройке, разрушившей всю экономику, о 1991 годе, когда несколько предателей, наплевав на волеизъявление народа, буквально разорвали Союз на части, о снятом с флагштока Кремля красном знамени и поднятом триколоре, о лихих 90-х, когда страной правили фактически бандиты, о том, что в 2020-м на момент моего ухода все наиболее значимые отрасли и предприятия находились в той или иной степени под контролем иностранцев.

К концу моего монолога мужчины сидели со сжатыми кулаками, а Татьяна платочком утирала слезы.

– Твою мать! – Федор едва не сплюнул на пол. – И бутылку убрал уже. Танька, подай-ка, там, за печкой.

Вкуса крепчайшего самогона, по-моему, ни Федор, ни Николай не почувствовали. Таким было потрясение от услышанного.

– И что теперь, все зазря? – Николай добела сжал кулаки.

– Ну почему зазря? Это история того, другого мира. Все, о чем я рассказывал, еще не произошло, и в наших силах многое изменить. Как поется в нашем пролетарском гимне, «мы наш, мы новый мир построим…». Вот мы и будем его строить! – как можно увереннее сказал я. Хотя, если честно, я даже не представляю, как повернуть эту махину под названием история на другие рельсы. И куда эти рельсы, в случае, если получится, приведут нас всех.

– Хороши строители, ничего не скажешь, – усмехнулся Федор. – Ну вы двое еще куда ни шло, я – увечный, да девчонка. Много мы такой артелью понастроим.

– Главное – начать, а там увидим.

Такой вот разговор состоялся у нас накануне. Засиделись допоздна. Моим собеседникам было интересно услышать о будущей жизни, о технике. Татьяна спросила, знаю ли я, сколько они все проживут.

– Знаю, но не скажу. Тем более что про Федора мне ничего не известно. Я даже не знал о его существовании.

– Но почему? Ведь мы бы точно знали, что успеем сделать в жизни, а что нет.

– Ну вот представь себе, что тебе сказали, что ты проживешь сотню лет. Ты, уверовав в это, теряешь всякую осторожность, лезешь в самое пекло и в итоге вскоре погибаешь. Или, наоборот, тебе сказали, что ты через месяц умрешь. Ты запираешься дома, никуда не выходишь, ни с кем не общаешься и не совершаешь какой-то поступок, совершить который было тебе предначертано. И где-то кто-то, допустим, гибнет, у него не рождается ребенок, который должен был совершить великое открытие, спасшее все человечество. В этом вопросе все очень сложно, так что пусть все идет так, как должно, тем более что мир теперь будет меняться.

Поняла ли меня Татьяна? Надеюсь, что да. Во всяком случае больше таких вопросов не задавала. А с утра что-то вкусное кашеварит на кухне. Пора и мне прекращать изображать из себя приложение к матрасу и вставать навстречу новому дню и новой жизни.

– Ой, Михаил, доброе утро! – Улыбка Татьяны осветила кухню не менее ярко, чем утренний солнечный свет. – А я вот картохи свежей подкопнула и драников решила нажарить. Меня их готовить соседка баба Настя научила. Вкусные получаются.

– Доброе утро, хозяюшка, – я невольно улыбнулся в ответ. – Что-то заспался я. Все уже по делам разбежались?

– Колька спозаранку на службу убежал, а дядя Федя в огороде картошку копать начал, пока погода стоит хорошая.

Федор действительно нашелся в огороде, где, опираясь на лопату как на костыль, довольно проворно подкапывал густые кусты картофеля.

– Бог в помощь!

– Ага, помогает. Без дела сидеть не дает. – Федор с прищуром посмотрел в мою сторону. – Отоспался чуток?

– Есть такое дело. Сам не ожидал, что столько просплю. Обычно привык рано вставать, а тут вот… – Я развел руками как бы извиняясь.

– Ну так оно и понятно. После нар выспаться – это первое дело, да еще в баньке попариться. Ты, Миша, как насчет баньки-то?

– Всегда за. Правда там, – я мотнул неопределенно головой, – в последнее время особо не парился, сердечко пошаливать начало, а вот раньше, что называется, от парилки за уши не оттянешь.

– Так сейчас у тебя с сердечком все в порядке, вон какой молодой лось, так что сегодня к вечеру попаримся. Сейчас Танька выйдет, мы с ней картоху, сколь успеем, подкопнем, днем на свою бывшую работу съезжу – и истоплю. А то и сами тут займитесь баней. Где и что находится, тебе Танька объяснит.

– А я на что? Неужто в стороне останусь? Так что давай, определяй мне фронт работ. Тебе самому-то как, копать или собирать удобнее?