Глава первая

Дверцы «Рафика» хлопнули одновременно. Четверо пассажиров и водитель, он же старлей химических войск Володя Климчук, рослый крепыш 25-ти лет от роду, выскочили на дорогу. «До вітру», понимаете ли. Сто тридцать километров от Киева заняли без малого три часа – дорога от Иванкова на Чернобыль была сплошь забита военной техникой. Зато, после поворота на Припять, встречных машин почти не было.

На выезде из Чернобыля нас затормозил сержант химвойск в респираторе «свиное рыло» и «обнюхал» наш зеленый «РАФ-2203» датчиком радиометра.

– Грязновато, товарищи, – три рентгена, – меланхолично заметил сержант. – После Припяти машине…, – он сделал неопределенный жест рукой.

Тут глаза солдата встретились с моими. Он недоумённо заморгал белесыми ресницами и едва собрался выразить безмерное своё удивление всеми доступными словами русского языка, как Володя наполовину высунулся из окна и строго посмотрел на сержанта. Тот, увидев погоны старшего лейтенанта, торопливо, хоть и не очень почтительно, козырнул и, махнув рукой в сторону трассы, проворно забрался в люк бэтээра.

Володя насмешливо оглянулся на меня:

– Это последний КПП, больше не будет. Повезло тебе, Жека…Или, наоборот – не повезло.

– Не пугай! – вдруг сердито сказал отец. – Поездим часок, поснимаем – и в Киев, отмываться.

Климчук ухмыльнулся и промолчал. Я зажал коленями старенький «ФЭД». Какой-никакой металл. А вот сидеть на свинцовом листе было неудобно и горячо. Но дорога местами сильно фонила.

С Володей мы как-то быстро сдружились еще в Киеве, когда размещались в гостинице «Энергетик» после прибытия из Жулян. То ли небольшая разница в возрасте тому причиной, то ли мой интерес к его необычной работе? Водителем он оказался постольку – поскольку, главными его задачами были заборы воздуха в футбольные камеры и поиск мест с максимальной «грязью». Здесь так называли радиацию.

В общем, из Киева до Припяти мы доехали почти без приключений. Лишь на КПП «Дитятки» гаишник строго смотрел в пропуска и завёл утомительную дискуссию на тему: «Куда вы тащите пацана?» Гаишник сдался лишь после обещания оператора показать его по республиканскому телевидению. Кстати, из всех пятерых только сам Володя и Николай Григорьевич Лельченко – инженер стройконторы ЧАЭС – были «матёрыми волками». Я, отец и оператор украинского телевидения Георгий Шебаршин ехали в «зону» впервые.

Вчерашним вечером в гостинице было всё обговорено, любопытство и страхи перед радиацией частично удовлетворены вынесенным вердиктом «а, ерунда всё это», все котлеты в буфете съедены и все бутылки «Каберне» выпиты. Для «дезактивации». Но это, в основном, было на совести Лельченко. Хотя мне достался почти стакан. С легкой руки учёных и лжеучёных всем мужикам Киева открылась сказочная оказия, употреблять все виды алкоголя для дезактивации организма. Запасами этанола всех видов и концентраций были заполнены магазины. И это во время «сухого закона» Горбачева! Впрочем, даже дефицитный алкоголь никак не повлиял на массовый исход киевлян из их древней столицы. Лельченко полушепотом рассказывал о том, что творилось в Киеве после 1 мая. Люди штурмом брали поезда, выбирались на попутках и даже на велосипедах. Больше половины населения Киева попросту сбежало. Никто не верил сказкам властей о «радиационном фоне в пределах нормы», зато сами радионуклиды саднили горло, а раздача школьникам таблеток йодистого калия пугала больше, чем все слухи вместе взятые.

На въезде в город памятный знак «Припять.1970» был безупречно белоснежен. Куст сирени по соседству с ним выглядел как-то квёло, как-то не по настоящему, словно природа пожалела ядерной весной красок для обречённой на гибель зелени. Да и сама зелень была совсем не зелёной. Вот совсем-совсем. Почти черные листья тополей скрутились и застыли в неподвижном воздухе. А еще он был беззвучным. Глухим. Молчали птицы. Собственно их не было вовсе. Какая-то звенящая тишина и что-то еще, совсем незнакомое, пугающее в ней. Я уже знал, что именно. От этого незнакомца саднило и першило горло, наливалась свинцом голова, возбужденно дрожали нервы и металл кислил на языке, как батарейка Гальвани.

– Она мёртвая, Жека, – негромко сказал мне кто-то в левое ухо. Я подпрыгнул и на мгновение прервал процесс опорожнения организма от избытка воды. Оглянулся через плечо.

За спиной стоял Володя Климчук и медленно водил датчиком по пыльному грунту.

– Кто? – так же тихо и невнятно спросил я через респиратор.

– Как кто? Сирень мёртвая. Земля мёртвая. Припять мёртвая.

– Климчук с каким-то насморочным всхлипом втянул воздух. Свой лепесток он снял.

– Делай свое дело. Стесняться тут некого. И быстро в «РАФ»!

Я вдруг понял, что стесняться и впрямь было некого. Из-за дорожного знака на меня смотрел красивый город с белоснежными домами, лесами антенн на крышах, широким мостом, который вроде бы приветливо светился белым пламенем на солнце. Словно бы мёртвый город приглашал – «Приходи! Погуляй по моим скверам, пока они не стали рыжими, поднимись ввысь на колесе обозрения! Искупайся в пруду-охладителе! И я убью тебя, мальчик! Я убью тебя за то, что твои глупые взрослые соплеменники убили меня. И реку! И рыбу! И птицу! Заходи, не бойся!»

Странная дрожь пробежала по телу. Я оглянулся на Климчука:

– Сколько светит?

– Почти пятьдесят рад почва, – равнодушно сказал он. – На мосту будет много больше – там прошло облако взрыва. В городе много меньше. Там безопасней. Бегом к машине, шпингалет!

Мужики тоже закончили свои дела и уже рассаживались в «РАФе». Вдруг что-то зашуршало за спиной. Громко, сухо и противно. Словно стая гадюк в траве. Я оглянулся. С кустов медленно, одновременно, словно по команде, падали цветки и листья мертвой сирени.

Мы с Володей переглянулись и бросились к машине…

Глава вторая

– Чего она сыпется-то? – на бегу спросил я.

– Шума от тебя много, коленки дрожат, вот и сыпется! – с иронией ответил Климчук.

Коленки не коленки, а сердце ушло в пятки. Я с разбегу впрыгнул на свинцовую пластину сиденья и с треском захлопнул дверь. Было задремавший Лельченко, сердито посмотрел на меня, приоткрыв левый глаз, но ничего не сказал. Сегодня, в отличие от вчерашнего вечера, Лельченко был сильно не в духе. Не иначе переборщил с дозой «дезактивации» и страдал похмельем. Он то и дело тянулся к термосу и пил воду прямо из колбы. Хорошая штука – термос. Держит воду холодной и не пускает внутрь вездесущие гамма-лучи.

– Значит так, – веско сказал Володя, снимая полиэтиленовую головку с датчика радиометра, меняя её на новую, чтобы датчик не накапливал «грязь».

– Повторяю в сто первый раз – города бояться не надо. В первые дни там был ад, а теперь, скорее, чистилище. Дороги неплохо отмыли. Воздух более-менее чист. Если ветра нет, респираторы можно будет снять. Но! Сильно фонит пыль и почва, а также всё, абсолютно всё, что находится на улицах. Кому опять понадобится по нужде – прямо на асфальт, или в любой подъезд.

Климчук, прищурившись, посмотрел на меня и с нажимом в голосе продолжил:

– В палисадники не заходить, в траву не лезть, ногами по пыли не топать, с земли ничего не поднимать и «сувениров» из города не брать. За непослушание – расстрел.

Все рассмеялись. Я насупился: кажется, меня все считали малолетним дурачком.

– Скажи лучше, чего намерил-то? – спросил Шебаршин, самый молчаливый из всей компании.

– Грунт 50 рентген, асфальт примерно 20, – лениво сказал Володя. А вот воздух – сто.

Кажется, машину слегка тряхнуло, потому что все вздрогнули одновременно и квадратными глазами уставились на Климчука.

– Сто миллирентген в час, – садистским тоном объявил Климчук, – в городе между домами, думаю, будет меньше.

Все опять рассмеялись. Отец зачем-то открыл кофр кинокамеры, щелкнул замком:

– Может уже закроем лекцию и поедем?

– Куда изволите? – шмыгнул носом Климчук. – Направо дорога на станцию, налево, через путепровод, – Припять.

– В город, – решил отец. – Немного поснимаем, там посмотрим.

Никто не возражал. Стартёр молодецки взвизгнул и двигатель запустился молниеносно.

– Движок – зверь, – гордо сказал Климчук, – ребята в Киеве перебирали. И машинку хорошо почистили от «грязи».

– Хорошо, хорошо, а три рентгена вынь да положи, – сердито сказал Лельченко.

– Так это сегодня на трассе насобирали, пылюки-то сколько,

– обиделся Володя.

«Рафик» тронулся и стал быстро набирать скорость. Асфальт был добротный, советский, ни ямок тебе, ни трещин.

Через пару минут мой взгляд уперся в красивую вывеску с правой стороны шоссе: «Чернобыльская АЭС им. Ленина». Вдали, наверное, километрах в трех, среди крон деревьев, был хорошо различим знакомый по репортажам программы «Время» ослепительно-белый комплекс атомной станции. Его окружали ажурные мачты распределительных ЛЭП, по которым давно не бежал ток. А вот и он – пресловутый библейский зверь двадцатого столетия – разрушенный реактор четвертого энергоблока. Вентиляционная труба и, рядом, безобразная чернота конструкций снесенного взрывом машзала, скрывающая жерло реактора.

«Рафик» слегка сбросил скорость. Негромким, таким родным для уха звуком жужжала 16-миллиметровая кинокамера отца. Телекамера Шебаршина работала бесшумно. Все как-то виновато молчали.

Вдруг микроавтобус резко свернул влево и, исполинское атомное чудовище, порождение гения и безумства человека, исчезло из вида. Замолчала и камера.

– В Припять, так в Припять, – невнятно пробурчал Климчук, вновь набирая скорость. Стрелка спидометра подползала к сотне и останавливаться на достигнутом явно не собиралась. «Рафик», как пришпоренный, влетел на мост.

– Давай, гони, гони, родной, – тихо сказал Лельченко, – поганое место, ребятки.

– Здесь облако взрыва прошло, вы рассказывали, – я приподнял респиратор. – Вова, можешь померить – сколько здесь?

– Щас, вот отпущу баранку, остановлюсь и буду мерить,

– взорвался Климчук, – Вон у тебя свой ДКП, меряй, измеритель ты хренов!

Я вытащил из кармана свой ДКП-50, дозиметр в виде авторучки. Утром такой получил каждый, уже заряженный.

В окошке дозиметра тонкая константановая нить невозмутимо держалась на нуле. Я задышал ровнее. Тем временем «РАФ» благополучно миновал путепровод.

– А правда, сколько на мосту светит? – заинтересовался Шебаршин.

– Много, – глухо сказал Лельченко, потирая пальцами виски.

– В первые дни шкалило за тыщу. Но мост регулярно моют, теперь гораздо меньше.

Николай Григорьевич потянулся к термосу и вновь монотонно и мрачно заговорил:

– Здесь в первый день трое пацанят погибли. Ну, школьники. Выехали на велосипедах на мост – смотреть, как четвертый блок полыхает. А ночью над мостом прошла труха реакторная, мать его! Светило страшно. Да и сам реактор стрелял, как из пушки, нейтронами, гамма-лучами и черт знает, чем еще… Вот пацаны стояли и смотрели, пока им плохо не стало. Так на асфальт и попадали. Привезли их в санчасть – каждый по 500 рад схватил. Ничего сделать не смогли. Черные стали, как угли. Ядерный загар значит.

– Что дальше было? – спросил я.

– А ничего не было. В цинковых гробах закопали, – Лельченко отвернулся.

Я похолодел и вновь натянул респиратор. Шебаршин и отец подавлено молчали.

Лишь на Климчука рассказ Лельченко не произвел никакого впечатления, он уже и наслушался, и насмотрелся всякого. Наоборот, Володя весьма жизнерадостно хохотнул – в зеркале от него не укрылся тот факт, что я вновь положил выше колен свой верный «ФЭД», четвертую модель, мечту юного фотографа.

В следующее мгновение микроавтобус остановился.

– С приездом нас, – торжественно объявил Володя, – Припять. Проспект Ленина. Перекур?!

«Было бы неплохо». Мысль мелькнула в голове и с сожалением распрощалась. Сигареты «Золотой пляж» и коробок гомельдревовских спичек были изъяты батькой еще в аэропорту Симферополя. В качестве компенсации был выдан щелчок в лоб.

Впрочем, Климчук закуривать и не собирался. Первым делом он приспустил стекло и вытащил «за борт» датчик радиометра. Водил по воздуху, глядел на стрелку, пересчитывал чего-то в чего-то и, наконец, объявил:

– От 40 до 60 миллирентген воздух. Выходим, купаемся, загораем! Одно из самых чистых мест в городе. Я его еще на прошлой неделе приметил. Пока ветер не с площадки, хрюкальники всем можно снять!

Обстановка сразу разрядилась. Все вышли из салона размять ноги. Володя кинулся к «Рафику» и, сунув руку в бардачок, извлёк на свет божий круглую металлическую коробку. Внутри оказалась мятая пачка сигарет «Прилуки». Климчук закурил, а я сглотнул слюну. Просить сигарету при отце было нереально.

Кроме Володи, курящим оказался еще и Лельченко. На правах старшего он вытянул сигарету из пачки без спросу.

– А зачем коробка? – заинтересовался я. – Чтобы лучи не проникли?

– Именно. Как это ты только догадался? – съехидничал Климчук.

– Табак, он, брат, абсорбирует из воздуха всю «грязь». Вон точно, как твои патлы под беретом. Потом придется башку мыть и стричь «под канадку». Как минимум.

– Не буду, – мрачно буркнул я, – под беретом же…

Отец и Шебаршин препирательств не слушали. Схватив камеры, они понеслись через площадь к ближайшему скверу, над которым возвышалось колесо обозрения.

– На дозиметры всё же поглядывайте, – прокричал им вслед Лельченко.

Кстати, дельная мысль. Я достал из кармана свой ДКП. Посмотрел на волосок…

Что-то как-то тоскливо задвигалось в желудке. Увидев мой застывший взгляд, Климчук перестал балагурить. Подошел ко мне. Я молча протянул ему дозиметр.

Нитка показывала два рентгена.

Глава третья

Несколько секунд Климчук смотрел в окуляр дозиметра. Задумчиво тёр подбородок.

– Два рентгена, два рентгена, откуда им взяться, им взяться откуда?

Он несколько раз повторил эту фразу. Потом направился к машине и в очередной раз полез в свой бездонный бардачок. Что-то лязгнуло и щелкнуло. Потом Володя положил мой дозиметр себе в карман. Потянулся за коробкой радиометра с датчиком и потащил его ко мне:

– Ну, давай понюхаем профессиональным прибором.

Я стоял в позе истукана, слушая звон в ушах и частое биение сердца. Слегка щипало глаза, смотревшие вдоль улицы на роскошное здание горкома партии, немного першило горло. Иные признаки радиации не ощущались.

Датчик радиометра уткнулся в щитовидку. Щитовидка испугалась и хотела спрятаться где-то в горле, но датчик упорно нащупал её и прижал чуть не к подбородку.

– Ооо, – радостно сообщил Володя, – практически ноль. Железа сытая, недаром тебе скормили мешок таблеток йодистого калия. Так что теперь наш фирменный чернобыльский йод-131 ей кажется невкусным!

Датчик, тем временем, жил какой-то своей жизнью – он прополз по синему х/б комбинезону и, ничем не заинтересовавшись, упёрся в пупок. Мгновение подумал, вознамерился было прокатиться вдоль молнии брюк, но деликатно отпрыгнул в сторону.

– Здесь ничего измерять не будем, какой смысл? – задумчиво и

как-то иронично сообщил датчик володиным голосом.

– Подними-ка лучше копыто, – скомандовал датчик, – правое.

«Копыто» удивилось, но послушно приподнялось над асфальтом и слегка помахало в воздухе кедом.

– Вооо, вот она где, – радостно заорал датчик, – 150 миллирентген. Понятненько. Нужно будет мыть на КПП.

С чувством хорошо выполненной работы датчик прислонился к володиной руке и замолчал, передав голос его законному владельцу.

– Забери свой дурацкий дозиметр, – ворчливо сказал Климчук, – ерунда, а не техника.

Загадочным образом нитка в окуляре опять заснула в обнимку с нолем. Я подозрительно посмотрел на Климчука. Как-то досадно стало. Были рентгены, и нет. Я уже как-то к ним стал привыкать, можно сказать, даже привязался. Как ни крути, свои рентгены, собственные, родные.

– А зачем они тебе? – словно угадав мои мысли, изрёк Володя.

– Думал, тебе за них Михал Сергеич медаль в Кремле даст?

– Орден, – буркнул я.– Где рентгены-то?

– А их и не было! Скажем так, почти не было. Сколько мы в пути были? Вот конденсатор и подразрядился. Я подзарядил.

– Честно? – я всё еще подозрительно смотрел на Климчука.

– Честное чернобыльское! А вот у твоих киношников сейчас бэр 10 напоказывает, причём, абсолютно честных.

– А где они?