– Что это значит? – вытаращился на подходящую к нему фигуру Войномиров, невольно отступая при этом назад.
– Не засмеяться ль им, пока не обагрилась их рука, – продолжал тем временем человек в цилиндре, – не разойтиться ль полюбовно?.. Но дико светская вражда боится ложного стыда.
– Да что за балаган вы здесь устроили? – наконец немного осмелел режиссер. – Виолетта! – крикнул он куда-то в сторону. – Выходи, не бойся. Это просто какой-то… пьяный. Сейчас мы с тобой выпроводим его отсюда!
– А один, значит, боитесь не справиться? – вдруг усмехнулся мужчина в шубе, остановившийся в нескольких шагах от Войномирова. – Так, Роман Иринархович?
– Да я и один… – пролепетал было режиссер, но вдруг осекся. – Позвольте, так вы меня знаете? Вы кто?
– Не узнаете? – усмехнулся мужчина, после чего размашистым жестом сорвал с головы цилиндр. – А теперь?
– Так, так, – всмотрелся Войномиров и через секунду вытаращился на незваного гостя еще сильнее. – Т-топорков? Актер Топорков, да?! Какая, помилуйте, неожиданность…
– Да уж, конечно, – иронически протянул Топорков. – Вы, верно, не ожидали меня увидеть после тех бесцеремонных, с позволения сказать, кинопроб, которые вы мне однажды устроили… Я дивлюсь, что вы меня вообще сейчас узнали…
– Узнал, не сомневайтесь, – без страха сказал Войномиров. Он понемногу успокаивался. Мысль о Баклажанове и его участи сейчас даже не приходила ему в голову, так что он не видел в Топоркове никакой для себя опасности. Подумаешь, жалкий сумасшедший актеришка пожаловал качать права… Как пришел, так и уйдет… – Однако что же вы хотите? – уже почти высокомерно спросил режиссер, которого начинал по-настоящему раздражать визит, кажется, действительно пьяного лицедея.
– Я хочу рассчитаться, – холодно пояснил Топорков.
– Рассчитаться? – пожал плечами Войномиров. – Помилуйте, вы мне ничего не должны… – Режиссер издал смешок, показывая тем самым, насколько нелепо выглядит сейчас Топорков со своими ужасными декламационными завываниями и непонятными счетами.
– Вы мне должны, – отрезал актер.
– Что вы говорите! – всплеснул руками Войномиров. – Что-то я не помню, чтоб как-либо у вас одалживался…
– Вы отказали мне в роли, – металлическим голосом продолжал Топорков. – В числе многих прочих. И тем погубили меня.
– Погубили? – брезгливо переспросил режиссер. – Да что вы из себя здесь корчите? Подумаешь, роль ему не дали… Нет, я понимаю, обидно, конечно, но надо же себя сдерживать, милостивый государь! А у вас, судя по всему, ни малейшего представления о собственной чести и достоинстве… Пришли сейчас сюда, да еще в такой час, и даже как будто не понимаете, как вы в этом положении жалки… Ну, пойдите еще на паперти подаяния просить, коли вы у нас такой несчастный – роли не можете получить… Тьфу ты! – Войномиров даже скривился от переполнявшего его отвращения к убогому визитеру.
– А вы не правы, сударь, – с перекошенной улыбкой отвечал Топорков. – У меня как раз, напротив, самое обостренное представление о собственной чести и достоинстве. Вслед за своим любимым литературным героем Евгением Онегиным я считаю, что обиду надлежит смывать единственно кровью! – С этим словом глаза актера как будто вспыхнули зловещим огнем.
– Да что вы несете! – отмахнулся Войномиров и даже отвернулся от Топоркова, выказывая этим, что на него ему противно смотреть. – Тоже мне – Евгений Онегин… Ах ну да. – Тут режиссер вновь обернулся к гостю. – Вы даже вырядились по образу и подобию, что называется… И стишки, кажись, из Пушкина сейчас читали, верно?
– Стишки! – презрительно передразнил Топорков. – А вы даже не сразу вспомнили? Вот так режиссер! Снял «Евгения Онегина», а текста и не знает…
– Что ж я, по-вашему, наизусть его должен знать, если поставил? – усмехнулся Войномиров. – И потом это когда было-то… Вы тоже, конечно, вовремя спохватились, нечего сказать… Сто лет прошло, а он – нате: является права качать! Мало того что бездарны, так еще и долго запрягаете… Такими темпами вы и впрямь до старости роли не получите! Да что там до старости – до самой смерти!
Запальчиво высказав такое, режиссер даже усомнился в себе: не слишком ли он жесток? Но то, как отреагировал на его слова Топорков, заставило Войномирова пожалеть о сказанном.
Актер подбоченился и пристально посмотрел на Войномирова. Даже с расстояния в несколько метров режиссеру было видно, как моментально напряглось все тело Топоркова и какой чудовищной злостью засветились его глаза.
– Значит, я, по-вашему, бездарен? – прошипел Топорков. Цилиндр незаметно для Войномирова снова оказался на голове актера. – А тот самый, как его, Ведьмедев – гений актерского мастерства, да?
– Гений не гений, – растерянно пробормотал режиссер, – а сыграл нормально… У меня к нему нет претензий.
– Зато у меня к вам есть! – громовым голосом воскликнул Топорков.
– Помилуйте, да какие же? – занервничал Войномиров. – Какие претензии? Чего вы хотите от меня? Извиниться перед вами? Ну извольте – извинюсь…
– Извиниться! – передразнил Топорков. – Вы отняли у меня жизнь и хотите отделаться банальным извинением?
– Какую жизнь?! – воскликнул Войномиров. – У вас бред или… что у вас?!
– Разве вы не слыхали, – усмехнулся актер, – что меня уже нет на свете? Что я вынужден был повеситься по вине вам подобных?
– Псих! – не выдержал режиссер.
– Не псих, а призрак, – поправил Топорков. – Я пришел с того света по вашу душу!
С этими словами актер сунул руки в глубокие карманы своей шубы и вытащил оттуда два старинных по виду пистолета.
– Вот! – потряс он ими в воздухе. – Я буду настолько милостив к вам, что даже позволю вам сразиться со мной в честном поединке… Хотя вы этого и не заслуживаете. Вы – далеко не Ленский, между нами говоря…
– А вы – Онегин, что ли? – гаркнул Войномиров, все еще не двигаясь с места. – Совсем спятили?.. Все, я ухожу отсюда! Виолетта! – снова повернулся он в сторону декораций. – Выходи, мы уходим…
– А ну-ка, стоять! – услышал он вдруг железный голос Топоркова. Режиссер метнул на него взгляд и увидел, что актер направляет на него дуло. – Если вздумаете удрать, вам это не удастся: я вас немедленно застрелю. Воспользуйтесь моей добротой, пока не поздно, возьмите один из этих пистолетов… У вас есть шанс выжить, понимаете?
– Нет, нет, – замотал головой Войномиров. – Я не буду в этом участвовать… Это… кретинизм какой-то! Даже если это ненастоящие пистолеты, даже если холостые, я все равно… не собираюсь…
– Пистолеты – самые настоящие, – отрезал Топорков. – Дуэльные. Мастера Лепажа. Только немного переделанные с тех времен, когда они были изготовлены. Не сомневайтесь – они приведены в полную боеготовность. Пистолеты абсолютно одинаковые – выбирайте любой. Никакого подвоха. И, разумеется, они заряжены отнюдь не холостыми… Ну так что же? Подойдите и возьмите… Роман Иринархович?
Поскольку режиссер по-прежнему стоял столбом и теперь уже как будто потерял дар речи, Топорков направился к нему сам, приговаривая:
– Что ж, могу и я подойти, я не гордый… Тем более актер, как считается, должен уважать режиссера… Режиссеру-то не обязательно уважать артиста, но попробуй кто из нашего брата проявить малейшее к режиссеру пренебрежение – о, горя потом не оберешься…
Оказавшись лицом к лицу с Войномировым, Топорков молча протянул ему оба пистолета. Режиссер, глядя страдальческими глазами в лицо актера, прошептал:
– Послушайте, товарищ Топорков… Петр… Простите, не знаю вашего отчества… Но зовут вас Петр, правильно ведь?.. У меня хорошая память… Так вот, Петр… Петя… ну зачем вам это нужно? Скажите по совести! Чего вы этим добьетесь?
– Справедливости! – прозвучал раскатистый ответ Топоркова.
Войномиров понуро опустил голову. У него уже не было сил спорить.
– Не хотите выбирать, я вам сам дам, – почти дружелюбно сказал Топорков. – Берите вот этот… Сейчас я сразу взведу курок…
Актер исполнил сказанное и слегка ткнул длинным дулом в руку режиссера. Тот вздрогнул и быстро взял пистолет, опасаясь, как бы он не выстрелил сам по себе.
– Чудно, – улыбнулся Топорков. – Теперь я приведу в боеготовность свое оружие. – Он взвел курок на втором пистолете. – И начнем, пожалуй, как сказал пресловутый Ленский… Я отступлю к противоположной стене, а барьером для нас будет вон, видите этот провод. Он как раз протянут по центру. Все, я отхожу… Только не обессудьте, я пойду спиной вперед. Не хочу к вам поворачиваться и вводить вас в лишнее искушение…
Топорков с пистолетом, поднятым кверху дулом, стал осторожно пятиться назад. Войномиров же, несмотря на подавленность, все же возразил отступавшему:
– Так вы ведь призрак, по вашим словам… Какой вред вам причинит пуля?
– Вы правы, – усмехнулся Топорков, не останавливаясь. – Хорошо, тогда если вы в меня попадете, и пуля пройдет сквозь меня, будем считать, что вы победили. И я в вас уже не буду стрелять. Так сказать, на правах вторично и окончательно мертвого.
Режиссер только покачал головой. Он понял, что ему не отвертеться от навязанной психом затеи. О Виолетте он уже позабыл напрочь.
Топорков тем временем уперся спиной в противоположную стену и оттуда крикнул Войномирову:
– Вы готовы? Начинаем подходить к барьеру… Только не вздумайте побежать к выходу – тогда я вас немедленно пристрелю, как зайца… По-моему, это будет справедливо… – С этими словами Топорков медленно двинулся в сторону импровизированного барьера и вновь перешел на декламацию: – Приятно дерзкой эпиграммой взбесить оплошного врага; приятно зреть, как он, упрямо склонив бодливые рога, невольно в зеркало глядится и узнавать себя стыдится; приятней, если он, друзья, завоет сдуру: это я!..
Тут Топорков, заметив, что Войномиров по-прежнему стоит на месте со склоненной головой и опущенным пистолетом, остановился и выкрикнул:
– Эй, вы! Так и намерены стоять? Учтите, я вас все равно не пожалею – буду стрелять в любом случае… А ну, поднимите на меня глаза! Так, хорошо, теперь пистолет… Теперь идите… Впрочем, если хотите, можете оставаться там, а я дойду до барьера… Шансы наши будут равны…
Топорков вновь вытянул перед собой правую руку с пистолетом и не спеша двинулся дальше, заканчивая оборванную цитату:
– Еще приятнее в молчанье ему готовить честный гроб и тихо целить в бледный лоб на благородном расстоянье…
Тут Войномиров, словно в трансе, тоже поднял пистолет по направлению к Топоркову и зажмурил один глаз…
Раздался оглушительный выстрел, режиссер не сразу понял, что выстрелил не он, а в него. Топорков выстрелил в него – и, кажется, попал…
Войномиров выронил пистолет и схватился рукой за грудь. Он никак не ожидал нащупать ладонью хлещущую из него теплую жидкость…
«Это… это…» Режиссер даже в мыслях не успел произнести слово «кровь», как замертво рухнул на пол.
– «Мгновенным холодом облит, Онегин к юноше спешит, – вновь заговорил Топорков, подходя ближе к сраженному Войномирову, – глядит, зовет его… напрасно: его уж нет. Младой певец нашел безвременный конец! Дохнула буря, цвет прекрасный увял на утренней заре, потух огонь на алтаре!»
Закончив свои восклицания, Топорков сорвал с себя шубу и небрежно бросил ее на бездвижное тело. Под шубой у актера обнаружился белый костюм Пьеро.
Затем Топорков подошел к стоявшему неподалеку напольному зеркалу, вынул из кармана баночку с белилами и стал наносить их на свое лицо.
Через несколько минут после того, как полностью перевоплотившийся из Онегина в Пьеро Топорков покинул шестой павильон, артистка Ветлугина осторожно встала с пола и на цыпочках побежала к выходу.
Боязливо высунув голову наружу, она убедилась, что поблизости никого нет, и пулей рванула по направлению к выходу с «Мосфильма».
Ветлугина жила совсем недалеко от студии, обычно она добиралась до дома за пятнадцать минут. Сегодня же она примчалась домой еще быстрее.
Не раздеваясь и на всякий случай сразу заперев за собой дверь, Ветлугина бросилась к телефону и набрала «02».
Через полчаса она уже снова была в шестом павильоне «Мосфильма», только теперь вместе с милиционерами. Сегодня они отреагировали оперативно – приехали сразу на двух машинах: одна – на студию, другая – домой к Ветлугиной. Уговаривать артистку вернуться на место, где она только что пережила самые страшные минуты в своей жизни, не пришлось: в сопровождении родной милиции Ветлугина ничего не боялась. Кроме того, ей хотелось, чтобы как можно скорее поймали того, кто убил бедного Войномирова… Кто знает, может, благодаря помощи Ветлугиной преступника действительно поймают, и никто на «Мосфильме» больше не пострадает от его рук.
Более того, Ветлугина поклялась себе, что ноги ее больше не будет на этом проклятом «Мосфильме» до тех пор, пока неведомый убийца не окажется за тюремной решеткой.
Артистка, к приятному удивлению майора Жаверова, была спокойна и вполне внятно давала показания. Тем не менее, прежде чем отпустить девушку домой, майор отвел ее в дальний угол рокового павильона, усадил на удобный стул, сам присел неподалеку и доверительно произнес:
– Спасибо, товарищ Ветлугина, вы нам очень помогли. Только, будьте добры, повторите еще раз все, что вы запомнили, так сказать, для верности. Может, еще какая деталь всплывет. Такое бывает… Человеческая память устроена так, что плохое из нее очень быстро вытесняется. Так что завтра вы, может, и не вспомните, что здесь случилось, в таких же подробностях, как сегодня…
– Что вы, товарищ майор, – не согласилась артистка. – Я этого ужаса вовек не забуду.
– Искренне надеюсь, что забудете. Но сейчас, пожалуйста, вспомните еще раз.
– Да, конечно… Э-э, в общем, Роман Ихти… наш режиссер… ой, я как подумаю, что его больше нет… и что фильм не доснят… и вообще… – Актриса уже не в первый раз вынула из сумочки платок и вытерла набежавшие слезы.
О проекте
О подписке