Прежде чем более подробно рассмотреть этапы его Пути, нужно отметить, что Башлачев разработал целую технологию работы со словом, с графиками и схемами как слова цеплялись корнями одно за другое, превращаясь в предложения. Константин Кинчев (группа «Алиса») так это описывает в своих воспоминаниях:
Планку он всем поставил будь здоров. Человек у тебя живет, показывает свои тетрадки, показывает формулу написания – какое слово за какое цепляется. Целая структура у него была разработана, и здесь технологии очень много. Ведь каждое слово должно вытекать одно из другого, подчеркивая и подкрепляя его, слова превращаются в предложение, которое стимулирует рождение следующего предложения, состоящего из таких же слов. И он чертил графики и схему, стрелочки рисовал, как одно слово с другим должно соотноситься. Не в рифме дело, а должно соотноситься именно смыслово. И стилистически как они должны завязываться и, соответственно, начинать играть благодаря этой огранке, гореть, как бриллианты. Да, он так работал.
Эта тетрадка упоминается в песнях и самим Башлачевым в песне «От Винта!»:
Рука на плече. Печать на крыле.
В казарме проблем – банный день.
Промокла тетрадь.
Также в «Чистом поле дожди косые»:
Но я разгадан своей тетрадкой —
Топором меня в рот рубите!
Эх, вот так вот прижмет рогаткой —
Иль любить или не любить!
Более предметно эту работу со словом описывает Дуняшин4:
Он <Башлачев> достал листок бумаги и написал слово «Христос» и потом начал писать произ-водные от него, как в известной игре. «Сто», «сто-лица», «и-сто-рия», «сто-л», «хре-сто-матия»… он продолжал этот ряд слов. А потом поведал, что многие слова – это производные от ста как частицы слова «Христос». И поскольку во всех нас живет Бог, только в той или иной степени, мы все имеем дело с его творениями, когда в их названия присутствует морфема «сто»
Вполне возможно, что в какой-то момент Башлачев пришел к тому, что слова даны искусственно, и это было одной из причин его депрессии. Дмитрий Ревякин (группа «Калинов мост») вспоминает:
Мы говорили о языке, об алфавите, о том, как он это все видит, представляет. Что он разочарован, что это все искусственно дано, какие-то свои предположения и свои исследования по поводу алфавита рассказывал…
Таким образом, корни слов представляют для Башлачева загадки, например такие как «серпы в ребре, да серебро в ведре». Корни слов дают ствол с ветками, этот ствол превращается в «полено сучье» в песне «Сядем рядом». Ветки же оборачиваются острыми рогатками, как поется в «Ржавой воде»:
Но ветки колючие обернутся острыми рогатками.
Да корни могучие заплетутся грозными загадками.
Рогатка означает вилку, дуальность, две противоположые точки зрения, например «быть или не быть»:
Быть иль не быть в чем вопрос
если быть не могло по другому
Или «любить или не любить»:
Эх вот так вот прижмет рогаткой
иль любить или не любить
В «Когда мы вместе» рогатка превращается в надвое разрезанный язык:
Целовало меня Лихо только надвое разрезало язык…
А приглядись да за Лихом – Лик, за Лихом – Лик.
Башлачев в интервью Юхананову так это поясняет:
Понимаешь, истина никогда не лежит между двумя противоположными точками зрения, они всегда истинны. Всегда существуют две противоположные друг другу истины, и каждая из них абсолютно верна по-своему. То, что истина лежит где-то посередине, – это вздор. Между ними – не истина, между ними – проблема. И как только ты ее решаешь, эти две истины примиряются естественным образом. К проблеме сразу возникает контрпроблема, и так далее. Утверждая то или иное положение, мы просто должны помнить, что существует контристина, которая безусловно важна. И когда я говорю, что мы не должны форсировать намеренно, это правильно, но также правильно и то, что мы должны вести постоянный поиск. Слушать свою душу.
Согласно христианской аскетике ум до падения был простым и сосредоточенным в Божественном Принципе, после падения это единство было разбито, ум стал раздроблен и рассеян в материальных объектах.
В соответствии с символикой центра и окружности, изложенной Рене Геноном5, множественность мира может быть представлена как окружность, а состояние единства ума, как центр окружности. В книге Бытия окружность это змея свернутая вокруг Древа Познания Добра и Зла в центра рая. Вкусив плод с Древа Познания, ум был выброшен из символического центра на периферию, единство ума было раздроблено и он оказался рассеяным во множественности материи.
Это рассеяние ума не дает ему вновь вернуться к Древу Жизни, которое тоже находилось в центре рая. В Евангелии, страсти, которые суть не что иное, как привязанность ума к множественности материи, символизируются «богатым человеком» (Мф 19.23) или Марфой, которая «заботилась и суетилась о многом» (Лк 10.41), хотя на самом деле «одно только нужно», что Мария избрала. «Широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими» (Мф 7.13). Отрешая силы души от этих многочисленных привязанностей и соединяя их на одном центре, человеческий ум может снова перейти от множественности окружности к ее центру, «игольему ушку» (Мф 19.24), сквозь которое могут пройти только «нищие духом» (Мф 5.3). «Тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их» (Мф 7.14). Василий Великий так пишет:
Когда ум, не рассеивается по внешним предметам и не развлекается миром под влиянием чувств, тогда он входит в самого себя, а от себя восходит к мысли о Боге.
Это обращение ума от окружности материального мира («отвращение от множества») в себя, в центр (ум «становится единоличным») соответствует возвращению в рай, в первоначальное состояние Адама до падения. Это центрирование и есть цель ступени очищения, работы в черном.
Возможно, о таком центрировании говорит Башлачев в интервью Борису Юхананову:
Человечество единым гуртом дошло до этого рубежа. Но надо, чтобы из тебя рванулось и ты вдруг понял, что ты – часть целого! Часть всего! Всего, что в этом мире есть! И всё это – ты. То есть по формуле «Я + всё». Каждый – центр! Не то что ты слился, это – не «Солярис». Каждый – центр, совершенно индивидуальный центр, совершенно неповторимый. Его душа! Не важно, как он выглядит, что он носит, и что там в нем нанесло: что от плоти, что от духа. У каждого своя комбинация: чем больше в тебе души, тем меньше на тебя будет плоть давить.
На этом этапе происходит самопознание. Человек осознает, что он не есть ни тело, ни ощущения, ни мысли, а ничто. Центр это точка, отсутствие пространственных измерений, то есть черная дыра. Башлачев так и поет в песне «Черные дыры»:
Я вижу черные дыры.
Холодный свет.
Черные дыры…
Смотри, от нас остались черные дыры…
Нас больше нет.
Есть только черные дыры.
Основными символами, характеризующими этот этап, по которым можно отождествить человека, его прошедшего являются: черный цвет, крест (винт, мельница), (духовная) война.
Черный цвет является символом ступени очищения, поэтому она и называется работа в черном. Черный цвет также используется Башлачевым для описания этой ступени. В песне «На жизнь поэтов» поэты названы ангелами «чернорабочими», у которых «душа в черном теле»:
Пусть не ко двору эти ангелы чернорабочие.
Прорвется к перу то, что долго рубить и рубить топорам.
Поэты в миру после строк ставят знак кровоточия.
К ним Бог на порог. Но они верно имут свой срам.
Ну вот, ты – поэт… Еле-еле душа в черном теле.
Ты принял обет сделать выбор, ломая печать.
Мы можем забыть всех, что пели не так, как умели.
Но тех, кто молчал, давайте не будем прощать.
Однако наиболее ярким является использование черного цвета в песне «Мельница», которая как раз и описывает работу в черном и путь посвященного к центру:
Черный дым по крыше стелется.
Свистит под окнами.
– В пятницу да ближе к полночи
не проворонь, вези зерно на мельницу!
Черных туч котлы чугунные кипят
да в белых трещинах шипят гадюки-молнии.
Черный дым ползет из трубочек.
Смеется, прячется в густые бороды.
Собственно, мельница это и есть вращающийся крест:
Что, крутят вас винты похмельные —
с утра пропитые кресты нательные?
Мельница у славян всегда была связана с чертом и водяным. Афанасьев пишет6:
Жернова и мельница обозначаются в народных загадках теми же самыми метафорами, какими живописуются и грозовые тучи… Представление грозовой тучи – мельничным снарядом ярко засвидетельствовано шведским названием облака moln (на островах шведских muli, mulle, molne, дате. mulm= буквально: «мелющее»). Очевидно, что под влиянием этого поэтического воззрения дождь, град и снег, рассыпаемые тучами, должны были казаться теми небесными дарами, какие мелет облачный жернов. И действительно, в снеге, который уже своей белизною и рыхлостью напоминает смолотый хлеб, видели падающую с неба муку, и на скандинавском наречии снег назывался mjoll (мука). …У нас в областных говорах: бус – мелкий дождь и мучная пыль, бусить – идти дождю со снегом, моросить и пылить мукою; мелкий град называется крупою, а мельница для обработки гречихи, проса и ячменя – крупорушкою.
Mельница принималась за поэтическое обозначение громоносной тучи и что именно в этом представлении кроется основа мифической связи водяного с мельницами. На каждую мельницу полагают по одному водяному, и даже более – если она имеет два и три постава: всякой водовик заведует своим колесом, или, как выражаются белорусы: «всякий черт на свое коло воду цягнет».
Башлачев так и поет:
– Здравствуй, Мельник Ветер-Лютый Бес!
Ох, не иначе черти крутят твою карусель…
Вращение винтов мельницы, карусель, и есть буддийское вращение колеса сансары. В «Мельнице» хорошо ощущается обреченность посвященного, идущего по пути очищения, который предполагает смерть для материального мира:
Ближе лампы. Ближе лица белые.
Да по всему видать – пропала моя голова!
Ох, потянуло, понесло, свело, смело меня
на камни жесткие, да прямо в жернова!
Тесно, братцы. Ломит-давит грудь.
Да отпустили б вы меня… Уже потешились.
Тесно, братцы. Не могу терпеть!
Да неужели не умеем мы по-доброму?
Путь к мельнице и есть путь к центру креста, который сопровождается духовной бранью с темными силами. Подобное описание демонической атаки видим и в «Ванюше»:
И навалились, и pвyт pyбахy,
И pвyт pyбахy, и бьют с pазмахy.
И воют глyхо. Литые плечи.
Деpжись, Ванюха, они калечат!
Как только центр достигнут, крест и колесо (окружность) исчезают – «сгорело к черту все». Карусель чертей, колесо сансары остановлено, дальше нужно идти «от винта»! Затем герой находит три последних зернышка, из которых испекает хлеба, чтобы накормить всех, кто пришел туда.
Пуст карман. Да за подкладкой
найду я три своих последних зернышка.
Брошу в землю, брошу в борозду —
к полудню срежу три высоких колоса.
Разотру зерно ладонями
да разведу огонь да испеку хлеба.
Преломлю хлеба румяные
да накормлю я всех тех, кто придет сюда
тех, кто придет сюда
тех, кто поможет мне
рассеять черный дым
Накормление хлебами в песне воспроизводит евангельское насыщение пятью хлебами пяти тысяч людей. Символически, отрешение от периферии окружности и достижение центра креста открывает возможность прямого общения с Божественным Принципом, «Хлебом Свыше», которым можно накормить множество народу. «Хлеб свыше» и есть «Слово Божие», «Имя Имен». Все, кто его слушают, услышат одновременно, поэтому одним Словом можно накормить тысячи человек, всех, кто придет сюда его услышать.
Мельница, будучи вращающимся крестом, также является и самолетным винтом, поэтому уходя от мельницы в вертикальный полет (работа в красном), Башлачев говорит:
Ну, что ты, смелей! Нам нужно лететь!
А ну от винта! Все от винта!
В «Мельнице», благодаря использованию трех зернышек, Башлачев переосмысливает русскую народную песню «Во поле береза стояла»:
Во поле береза стояла,
Во поле кудрявая стояла;
Некому березу заломати,
Некому кудряву заломати.
Люли люли заломати
Я ж пойду, пойду, погуляю,
Белую березу заломаю;
Срежу с березы три пруточка,
Сделаю с березы три гудочка,
Сделаю четверту балалайку;
Пойду на новыя на сени,
Стану в балалаечку играть,
Стану я стараго будити:
Встань ты, мой старый, проснись,
Борода седая, пробудился!
О проекте
О подписке