Кто там раненый у нас очередной?
Вот сюда кладите, тихо, не тряси.
Отойди-ка и не засти свет спиной.
Ну, приступим с Богом, Господи спаси!
 
 
Эй, сестрица, в кружку спиртика налей!
Выпей, паря, стисни зубы и терпи.
Не стони, казак, бывает тяжелей.
После будешь атаманствовать в степи.
 
 
Вроде все твои я раны залатал,
Вскоре – даст Господь – вернёшься снова в строй.
Как же люто покромсал тебя металл!
Молодец! Держался здорово, герой!
 
 
Будешь жить, спасибо конику, сынок.
Очень правильно его ты воспитал.
В лазарет тебя из боя приволок,
Лишь потом на землю замертво упал.
 
 
Что случилось, братец? Вот тебе и раз!
Столько боли, не моргнувши, перенёс,
А когда всё завершилось, взор угас,
И глаза полны невыплаканных слёз.
 
 
Санитары, унесите казака.
Простынёй накройте мёртвое лицо.
Новых раненых готовьте, а пока
Покурить маленько выйду на крыльцо.
 

 
Чую, мне не дожить до рассвета
И подумать о вечном пора.
Не отбиться от смерти ланцетом,
Окажи мне услугу, сестра.
 
 
Напиши три письмишка, не боле,
На страничке по нескольку слов.
В них не будет ни смерти, ни боли,
Этот крест я отдать не готов.
 
 
Напиши пару строчек невесте,
Что она не жена, не вдова,
Потому что пропал я без вести,
Но надёжа осталась жива.
 
 
Жалко, сын не успел народиться,
Он бы помнил, что батька – герой,
Воевал за родную землицу.
Это правильный был бы настрой.
 
 
А второе письмо для мамани.
Напиши, мол донёс вестовой,
Что в бою я был вроде бы ранен,
Но видали – остался живой.
 
 
Пусть не плачет и молится Богу,
Путь отсюда до дома далёк,
Но когда-нить к родному порогу
Воротится любимый сынок.
 
 
И отдельно записку для бати,
Правду-матку ему одному —
Всех прощаю, люблю… ну и хватит.
Батя мудрый, поймёт, что к чему.
 
 
Вот и всё. Три последних привета.
Да храни тебя Боже, сестра!
Помолиться хочу напоследок.
Чую, мне не дожить до утра.
 

 
Я хозяину сказал: «Хватит, наработал.
За копейку спину гнуть – будя, не взыщи.
Ноне пятница у нас, завтрева суббота.
Аккурат в воскресный день конюха ищи».
 
 
Я – казак, не скопидом и не держиморда,
За лошадками ходить сызмальства привык.
Но давить меня не нать, заявляю гордо,
Коль не хочешь поиметь лишних закавык.
 
 
В том, что пал твой жеребец, вовсе невиновен.
Он с рожденья для меня, как родной сынок.
Я же сам яму загон выложил из брёвен,
Одеялу для него с хаты приволок.
 
 
Али я когда Серку не казал участья?
Нешто лишнего овса в торбу не кидал?
Лучше сына распроси строго и с пристрастьем,
Потому он до коней форменный вандал.
 
 
Пусть расскажет сукин кот, как он ночкой тёмной
На Серке в донскую степь улетел стрелой,
И под утро воротясь, не покрыв попоной,
Утомлённого коня напоил водой.
 
 
Скольки раз яво корил, так поить неможно,
Надо скошенной травы покидать в ведро,
Чтобы воду жеребец выпил осторожно,
Чтобы холодом себе не студил нутро.
 
 
А работать без Серка – то особый гутор.
Да и неча лишний раз мне пытать судьбу.
Послезавтра ухожу на далёкий хутор,
А не то, боюсь, твово сына пришибу.
 

 
Плачет горлинка в кустах, словно по покойнику,
Только жизнью рисковать мне не поперву.
Я лазоревый цветок на былинке тоненькой,
Наклонившись на скаку, бережно сорву.
 
 
Вскоре будет хуторок, не проеду мимо я,
Там в знакомом курене девица-краса.
Подарю я ей цветок и скажу – Любимая,
Он такой же голубой, как твои глаза.
 
 
Вот ещё один цветок, солнышком отмеченный.
Подберу-ка и его, не сходя с коня.
Вместе с синим подарю любушке при встрече я,
Чтоб подолее она помнила меня.
 
 
Я скажу ей – На, возьми эту искру Божию,
В золотистую косу ловко заплети.
Видишь, волос и цветок колером похожие?
Это значит – о тебе думал я в пути.
 
 
Вот и третий, ярко-ал, как уста зазнобушки.
Мне сорвать бы, только конь прянул круто вбок.
Выстрел сзади прозвучал, порхнули воробушки,
И я, раненный, в седле усидеть не смог.
 
 
Ох, не зря с утра в кустах горевала горлинка…
Мне густая пелена застилает свет,
Помираю, братцы, я под ногами коника,
Рядом красною рудой залитый букет.
 

 
Что печалишься-кручинишься, казак?
Что склонил ты буйну голову на грудь?
Не огонь, а горе-олово в глазах,
Хоть с войны теперь домой намечен путь.
 
 
Много смерти повидал ты, атаман,
Вёрсты щедро кровью политых дорог,
Но на теле не сыскать рубцов и ран.
Ни царапины! Знать, Бог тебя берёг.
 
 
Как на солнышке «егории» блестят!
Конь гнедой довольно хрупает овёс.
Почему же, расскажи, не весел взгляд,
На обветренных щеках следы от слёз?
 
 
– Было трое в нашем хуторе друзей,
Не разлей вода, как люди говорят:
Я, Василий Ларионов и Евсей
Комаров, да больше нет моих ребят.
 
 
Всю войну прошли с начала до вчера,
Били ворога втроём плечо к плечу.
И ведь надо ж, два осколка от ядра…
Погодите, братцы, трошки помолчу…
 
 
Понимаю, что война на то дана,
Что казак в бою всегда готов на смерть…
Подойдёт ко мне Евсеева жана,
Как в глаза её мне горькие смотреть?
 
 
Как мне матери Василия сказать,
Где найти для чёрной вести столько сил?
– Нету сына у тебя меньшого, мать,
Вслед за старшими он голову сложил.
 
 
Вот поэтому невесел ноне я,
И горилка чистой кажется водой.
Уходили вместе верные друзья,
А домой вернулся я один живой.
 

 
Ты плесни-ка мне сноха поскорее дымки,
А свекровушке налей крепкого чайка.
Закоцубли мы пока ехали с заимки.
Не терпелось поглядеть внука-казака.
 
 
Ух, морозец на дворе, ветер дует шибко.
До сих пор ишо вон зуб клацает о зуб.
Ну-ка, где жа тут у вас, покажитя, зыбка?
Тихо, мать, не голоси, скину щас тулуп.
 
 
Эй, Егорка, подь на баз, принеси гостинцы.
Там в санях моё ружжо, энто для мальца.
Для Наташки сшила мать парочку из ситца,
А тебе я накоптил полмешка рыбца.
 
 
Ну, наследничек, давай, покажись дедане.
О, породу узнаю, тожа белобрыс
Ты пошто жа, оголец, мне нафулиганил?
Взял, поганец, и на грудь сделал пыс-пыс-пыс.
 
 
Ладно, ладно, не кричи. Ишь ты, голосистай!
Поглядикося, уснул, перестал реветь.
Что ж, давай, сноха, мечи угощенья быстро.
Поснидаем, да назад засветло б успеть.
 

 
Расшалились под стрехой бойкие воробушки.
Солнце, трошечки погодь, рано не всходи.
Я лазоревый платок подарю зазнобушке,
Чтоб хранила обо мне память на груди.
 
 
Нам сегодня на заре уходить из хутора,
А вернёмся ли назад? – ведает Господь.
Ой, чегой-то, братцы, мне на душе так муторно?
Ты, сердечко, не щеми, да не колобродь.
 
 
Голова полным-полна горестными думами,
Знать, не зря в ночи кричал громко козодой.
Ноне снова в бой идтить вместе с односумами,
Чую, станет энтот бой нашею бядой.
 
 
По лугам сейчас пройтись, по росе предутренней,
Да с размахом от плеча накосить травы,
Отряхнуть солёный пот смоляными кудрями…
Тольки в кудрях седины на полголовы.
 
 
Всё, негоже не вставать на побудку сотнику,
А ить надобно ишо напоить коня.
Досмолю свой самосад, поклонюсь Угоднику,
А потом уже пойду прочь из куреня.
 
 
Пролетела быстро ночь, виден свет в окошечко.
Заиграет поверхам сотенный трубач.
Моя любушка-жана спит, свернувшись кошечкой.
Не прощаюсь, не люблю дюже бабий плач.
 

 
Ну, давай, Гнедок, вперёд. Знаю сам – не просто.
Мы без роздыху идём уж который день.
Вот минуем поворот около погоста,
Там гляди, рукой подать и родной курень.
 
 
Напеки, маманя, мне пирогов с картошкой,
Да, как прежде, ставь на стол миску с каймаком.
Я, признаться, на войне сголодался трошки,
Мог бы справиться зараз с жареным быком.
 
 
По крови да по воде шёл через огонь я,
Сквозь малиновый закат в розовый рассвет.
И не сыщется нигде уголка в Придонье,
Чтобы конь мой боевой не оставил след.
 
 
Постели, маманя, мне спать на сеновале,
Чтобы ноздри щекотал запах чабреца.
О таком спокойном сне сколько раз мечтали
Мы под грохот канонад и под свист свинца.
 
 
Послужили за шесть лет мы и тем, и этим.
Кто там прав, а кто не прав, леший разберёт.
Довелось в глаза смотреть мне казачьей смерти,
А теперь хочу домой. Ну, Гнедок, вперёд!
 
 
Вот, последний бугорок, торопись, дружище!
Нам осталось проскакать только полверсты…
Где знакомый хуторок? Всюду пепелища,
Лишь белеют кое-где новые кресты.
 

 
Было это, братцы, бают старики,
В хуторе Бурацком у Хопра-реки.
Кончилась гражданка, шёл двадцатый год.
Смерть да лихоманка, голод, недород.
 
 
Раз осенним утром, деды говорят,
Завернул к ним в хутор красный продотряд.
– Проверяйте кажный погреб и амбар! —
Приказала важно девка-комиссар.
 
 
Кожаная куртка, сбоку кобура.
– Это же Аксютка, Прохора сестра!
Так любила страстно жениха-хохла,
Что за ним до красных, глупая, ушла.
 
 
Как проведал Прохор, сразу спал с лица.
Он же ей, дурёхе, был замест отца.
Не понять, не вызнать бабьего нутра,
Поломала жизню младшая сестра.
 
 
Дело молодое, Бог ей судия…
Но так вышло, ноне подлая змея
Поплевала ядом, и притом не раз,
Показав солдатам на родимый баз.
 
 
Появился скрытый в хуторе слушок,
Что у Прошки с житом найденный мешок,
В тайнике хранился там, за куренём.
Окромя сестрицы кто мог знать о нём?
 
 
И за то что парень жито утаил,
Приговор понятен – сразу на распыл.
Стрельнули солдаты в балке у Хопра.
Погубила брата младшая сестра.
 
 
Но гулять ей тоже всласть не довелось,
Ночью уничтожен весь её обоз.
Кто рубил и кто там заметал следы?
Ничего не помнят старые деды.
 

 
Этот день такой был ясный,
Кто же солнышко закрыл —
То ль за тучами погасло,
То ль в тени вороньих крыл?
 
 
Ветер пел, и ржали кони,
Да звенели стремена.
Что же звуки стихли ноне
И откуда тишина?
 
 
От жары промокла потом
Гимнастёрка на спине…
Стало холодно с чего-то,
Вдруг морозно стало мне.
 
 
Занемело сразу тело,
Обессилела рука —
Видно, пуля долетела,
Поразила казака.
 
 
И теперь уже неможно
Мне обнять отца и мать
И не кинуть шашку в ножны,
Хлеб не сеять и не жать,
 
 
Не косить по ранним росам,
Не пожить ещё чуток.
Повяжи, жена, на косы
Вдовий траурный платок.
 
 
Мне теперь на свадьбе дочки
Не сплясать навеселе,
Не увижу сам воочью,
Как сынок сидит в седле.
 
 
Уж простите, если может
Виноват перед людьми.
Помолитесь, братцы… Боже,
Душу грешную прими.