Алкаши в районе наиболее известного одесского рынка давали непрерывные концерты вживую, не тратя времени на репетиции. Многих из них не пускали в «приличные забегаловки», и на то были причины… В городе поговаривали, будто вообще все артисты ведут себя приблизительно подобным образом.
Наиболее многочисленную труппу возглавляла некая Сильва. Трезвой ее никто никогда не видел, как и других подобранных ею артистов. Толпа хором, задушевно и громко, исполняла блатные песни, составлявшие основу репертуара творческого коллектива. Время от времени солистки, как фокусники в цирке, доставали из грязных торб столь же грязные бутылки с мутным пойлом. После «легкого завтрака» кордебалет начинал пританцовывать, подвывая и подражая цыганскому хору, вокруг «примы».
Иногда Сильва входила в экстаз, ее охватывала дрожь, и она брала немыслимые ноты. В такие мгновенья он не могла сдвинуться с места. В том же положении, в котором ее настиг пик вдохновенья, певица из народа поливала тротуар.
Много лет эту труппу милиция не трогала и пальцем, видимо, брезгуя.
В нашем классе, как и в остальных, училось более половины детей, переживших оккупацию. Нам было забавно наблюдать за старшеклассниками, разбиравшими и собиравшими настоящие винтовки, надевавшими противогазы и бросавшими учебные гранаты на школьном дворе.
Военрук с поврежденной на фронте ногой занимался с ними строевой подготовкой, лихо делая повороты кругом и вытягивая носок раненой ноги далеко вперед. С палкой в правой руке он не расставался. Старшеклассники говорили, что военрук – псих и возможно, за это его уважали.
Бедная, плохо одетая учительница рассказывала нам на уроках, как хорошо будет жить при коммунизме: все будут трудиться, сколько хотят и кем захотят… при возможности.
Мамы учеников работали в основном уборщицами и дворничихами. Они не могли скрыть от детей инструментария, посредством которого извлекали из дворовых канализаций и туалетов тряпки и другие предметы, густо смазанные отходами жизнедеятельности. Дети искренне хотели, чтобы их мамы хоть когда-нибудь поработали на других должностях, но никуда больше их тогда не принимали. Кто-то спросил: «А кто захочет быть дворником?»
– Все работы будут механизированы, а убирать отходы многим будет приятно!
Такое определение, как «отходы» мы услышали впервые: все ходили на развалки «до ветру» и называли такую жизнедеятельность гораздо более простыми словами.
Еще учительница рассказывала про пионеров-героев, а у нас не было врагов, которым хотелось бы навредить. Ущерб мы наносили вынужденно только крестьянам на Привозе и рабочим в подвалах. И советскую власть любили – ее нельзя было не любить.
Другие пионеры были убеждены, что выявлять врагов народа очень просто. В кинофильмах они поголовно носили фетровые шляпы и портфели, в крайнем случае, притворялись слепыми и инвалидами. Возможно, что и чекисты пользовались этими же критериями.
В общем, мы росли, «как Ленин нас учил, как партия учила», не зная о правых и левых уклонистах, центристах и прочих нехороших разносторонних ответвлениях от единственно верной генеральной линии.
Привычно посещали Привоз-кормилец, разживаясь какой-то едой. Даже в мыслях у нас не было, что мы воруем у крестьян их нехитрые продукты – макуху и яблоки. Мы просто брали свое у тех, кто зазевался, а потом бежали к зоопарку и проникали в него без проблем.
В обезьяннике нас радостно встречали друзья-мартышки. Они сверкали своими красными задницами, а мимикой намекали, чтобы и им что-то выделили. Приматы, как и мы всегда были рады любой еде.
В один из удачных дней мы с Ленькой спрыгнули с забора, владея большим кругом макухи, прямо на недавно вырытые ямы. Рядом валялись человеческие черепа и кости. Из земли работяги выбрасывали выбеленные временем останки давних покойников.
Радостное ожидание дележки макухи омрачилось. Человеческие кости испортили настроение и аппетит. От рабочих мы узнали, что под территорией сквера им. Ильича находится Первое Христианское кладбище. Клетки с животными расширяющегося зоопарка оказался над могилами первых одесситов, строивших и благоустраивавших город. Теперь укоризненные улыбки предков, которыми следовало гордиться, приветствовали нас в последний раз. Куда дели их кости, мы потом так и не узнали.
Правее зоопарка в сквере работали детские качели-карусели…
Добравшись к обезьянам, мы вскоре забыли о разрытых могилах возле нового забора зоопарка, и развеселились, угощая их вкусной макухой, а заодно набивая собственные рты.
Никто из нас, тогдашних подростков, не задумывался о тяжкой доле матерей того времени. За мизерную зарплату уборщиц им приходилось выслушивать упреки в духе «вам при румынах было хорошо». Измученные женщины обиды сносили молча. дети не понимали, чем виноваты их мамы, и принимали такое отношен к ним как должное.
В наших головах блуждал веселый хаос. В школе нас учили одному, на улицах другому, а в семьях мы видели третье. Так формировалось особое одесское мировоззрение.
Между собой мы иногда обсуждали важные политические проблемы.
– Неужели великий вождь ходит в туалет, как и мы? – недоумевал мой сосед по парте Вовка Балан.
– Скажи еще, что он ходит срать на развалку! – риторически парировал, закатывая глаза Вовка Будниченко, сидевший сзади – Сталину делают специальные клизмы!
Так и осталось неясным, откуда Буда узнал эту государственную тайну. Позже, во время «хрущевской оттепели», стало известно, что лучшие кремлевские врачи почитали за честь помогать тужиться «отцу народов».
Учительница украинского языка Лидия Наумовна, приехавшая в Одессу со Львовщины, часто в запале говорила: «яблуко вид яблони…», намекая, очевидно, на какую-то нашу генетическую порочность. Она не знала наших погибших отцов, но видела мам, замученных жизнью и неприглядных.
Лидия Наумовна владела и русским, и украинским языками. Она любила цитировать Сталина и декламировать:
Нам свое робыты –
Будэм, будэм быты!
Пионеры время от времени специально приносили поломанные стулья и искренне радовались, когда ноги учительницы взлетали вверх, а сама она билась об пол. Вскакивала она быстро и тут же называла нас бандеровцами. Мы думали, что по-украински это – бандиты.
По-русски ученики говорили так же, как крестьяне, привозившие товар на Привоз и многие одесситы. Для общения этого хватало.
Лидия Наумовна проработала у нас недолго. Очевидно, муж-чекист решил поберечь ее нервы и устроил жену на какое-то лучшее место.
Произношение одесситов послевоенной поры было быстрым и невнятным. Падежи, наклонения и прочие лингвистически тонкости не имели никакого значения – главным признаком ораторского таланта считалась способность понятно донести до слушателя свою мысль. Недостаток аргументов и красноречия чаще всего компенсировался громкостью: иногда брали «на горло» или «на бенемунес» (это когда кто-то кричал: «не, это я тебе таки клянусь!»)
О проекте
О подписке