4

Завтрак протекал в сложном молчании – каждый молчал по-своему. Валентин улыбался каким-то приятным мыслям и вообще вёл себя раскованно. Лёва с остановившимся взглядом уничтожал кильку в томате. Толик что-то прикидывал и обмозговывал. Грохотали отдалённые буруны, и кричали чайки.

– Слушайте! – побледнев, сказал Лёва. – Кажется, мотор стучит.

Они перестали жевать.

– Ага… Жди! – проворчал наконец Толик.

Лёва расстроенно отшвырнул пустую консервную банку.

– И чайки какие-то ненормальные… – пожаловался он ни с того ни с сего. – Почему у них хвосты раздвоены? Не ласточки, не чайки – так… чёрт знает что… В гробу я видел такую робинзонаду!

– А ну принеси обратно банку! – взвился вдруг Толик. – Я тебе побросаю! И целлофан тоже не выбрасывать. Вообще ничего не выбрасывать. Всё пригодится…

Лёва смотрел на него вытаращенными глазами.

– Мотор! – ахнул он. – Ей-богу, мотор!

Толик и Лёва оглянулись на бухту и вскочили. «Пенелопа» уже миновала буруны и, тарахтя, шла к берегу. В горловине ей досталось крепко – в белоснежном борту повыше ватерлинии зияла пробоина, уничтожившая последнюю букву надписи, отчего название судна перешло в мужской род: «Пенелоп…»

Лёва забежал по колено в воду. Он размахивал майкой, прыгал и ликующе орал: «Сюда! Сюда!» А на носу яхты скакала Галка и пронзительно визжала: «Мы здесь! Мы здесь!» – хотя их уже разделяло не более десятка метров.

Глубокий киль не позволил яхте причалить прямо к берегу, и её пришвартовали к корме дюральки.

И вот на горячий песок доисторического пляжа ступила точёная нога цивилизованной женщины. Первым делом Наталья направилась к мужу. Заплаканные глаза её стремительно просыхали, и в них уже проскакивали знакомые сухие молнии. Что до Валентина, то он окостенел в той самой позе, в какой его застало появление «Пенелопа». Пальцы его правой руки были сложены так, словно ещё держали сигарету, которую у него вовремя сообразил выхватить Толик.

– Как это на тебя похоже! – с невыносимым презрением выговорила Наталья.

Валентин съёжился. Он даже не спросил, что именно на него похоже. Собственно, это было несущественно.

Второй переправили Галку. Вела она себя так, словно перекупалась до озноба: дрожа, села на песок и обхватила колени. Глаза у неё были очень круглые.

И наконец на берег сбежал сам Фёдор Сидоров. Задрав бородёнку, он ошалело оглядел окрестности, после чего во всеуслышание объявил:

– Мужики! Это Гоген!

– О-о-о (у-у-у), Гоген!.. – встрепенулась было Наталья и осеклась.

– Нет, но какие вы молодцы, – приговаривал Лёва со слезами на глазах. – Какие вы молодцы, что приплыли! Вот молодцы!

Как будто у них был выбор!

– А эт-то ещё что такое? – послышался ясный, изумлённо-угрожающий голос Натальи. Её изящно вырезанные ноздри трепетали.

Валентин перестал дышать, но было поздно.

– Наркоман! – на неожиданных низах произнесла она.

Лицо Толика приняло странное выражение. Казалось, он сейчас не выдержит и скажет: «Да дай ты ей в лоб, наконец! Ну нельзя же до такой степени бабу распускать!»

Ничего не сказал, вздохнул и, вытащив из дюральки охотничий топорик, направился к зарослям.

Впрочем, Наталью в чём-то можно было понять. В конце концов, ведь и сам Толик в первые минуты пребывания на острове с ненужным усердием хлопотал вокруг дюральки, боясь поднять глаза на окружающую действительность. Видно, такова уж защитная реакция человека на невероятное: сосредоточиться на чём-то привычном и хотя бы временно не замечать остального.

Поэтому выволочка была долгой и обстоятельной, с надрывом и со слезой. Валентину влетело за курение в трагический момент, за друга-слесаря, за нечуткость и чёрствость и, наконец, за то, что с Натальей не стряслось бы такого несчастья, выйди она замуж за другого.

Наталью тупо слушали и, не решаясь отойти от лодок, с завистью следили за мелькающим вдалеке Фёдором Сидоровым. Как очумелый, он бегал по берегу, прищуривался, отшатывался и закрывал ладонью отдельные фрагменты пейзажа. Потом и вовсе исчез.

Наталья вот-вот должна была остановиться, пластинка явно доскрипывала последние обороты, но тут, как нарочно, начала оживать Галка.

– Ну что? – высоким дрожащим голосом спросила она. – С кем в бадминтон?

После этих слов с Натальей приключилась истерика, и вдвоём с Лёвой они наговорили Галке такого, что хватило бы на трёх Галок. Но провокаторше только этого было и надо: поогрызавшись с минуту, она перестала дрожать и ожила окончательно.

– Один, понимаешь, на Гогене шизанулся, – шипел и злобствовал Лёва, – этой – бадминтон!.. А вот, полюбуйтесь, ещё один сидит! Ему здесь, видите ли, неплохо! А? Неплохо ему!..

– Это кому здесь неплохо? – вскинулась Наталья.

Лёва сгоряча объяснил, а когда спохватился – над пляжем уже висела пауза.

– Негодяй! – тихо и страшно произнесла Наталья, уставив на мужа прекрасные заплаканные глаза. – Так тебе, значит, без меня неплохо? Ты хотел этого, да? Ты этого добивался? Ты… Ты подстроил это!

Обвинение было настолько чудовищным, что даже сама Наталья застыла на секунду с приоткрытым ртом, как бы сомневаясь, не слишком ли она того… Потом решила, что не слишком, – и началось!

Погребённый под оползнем гневных и, видимо, искренних слов, Валентин даже не пытался барахтаться. Злодеяние его было очевидно. Он заманил супругу на яхту с подлым умыслом бежать на слесаревой дюральке. Но он просчитался! Он думал, что яхта останется там, на Волге. Не вышло. Негодяй, о негодяй! И он думает, что она, Наталья, согласится похоронить свою молодость на необитаемом острове? Ну нет!..

– Наташенька, – попробовал исправить положение Лёва, – мы уже всё обсудили. Тут, видишь ли, какое дело… Оказывается, перенос в пространстве…

– Ты что, физик? – резко повернулась к нему Наталья.

– Я не физик. Он физик…

– Какой он физик! – Она смерила мужа взглядом. – До сих пор диссертацию закончить не может! Даю тебе неделю сроку, слышишь, Валентин?

– Ната…

– Неделю!

Неделю сроку – на что? Честно говоря, Наталья об этом как-то не очень задумывалась. Но Валентин понял её по-своему и ужаснулся.

– А куда это кузен пропал? – всполошилась Галка, имея в виду своего дальнего родственника Фёдора Сидорова.

Лёва осмотрелся.

– Возле баньяна торчит, – с досадой бросил он. – Девиц каких-то привёл…

– Опять… – застонала Галка. – Что?!

Они уставились друг на друга, потом на баньян.

Фёдор оживлённо беседовал с двумя очень загорелыми девушками в скромных юбочках из чего-то растительного. Не переставая болтать, обнял обеих за роскошные плечи и повёл к лодкам.

Это была минута вытаращенных глаз и разинутых ртов.

Подошёл Толик с охапкой свежесрубленных жердей.

– А остров-то, оказывается, обитаемый! – огорошила его Галка.

Толик спокойно бросил жерди и посмотрел на приближающуюся троицу.

– Нет, – сказал он. – Это с соседнего острова. Здесь им селиться нельзя.

– Откуда знаешь? – быстро спросил Лёва. – Это они тебе сами сказали? Ты что, уже общался? А почему нельзя?

– Табу, – коротко пояснил Толик и добавил: – Вождь у них – ничего, хороший мужик…

– Знакомьтесь, – торжественно провозгласил Фёдор. – Моана. Ивоа. Галка, моя кузина. Наталья. Лёва…

Девушки, похоже, различались только именами. Одеты они были совершенно одинаково: короткие шуршащие юбочки, и ничего больше. Незнакомые белые цветы в распущенных волосах. Смуглые свежие мордашки с живыми тёмными глазами.

– И часто они здесь бывают? – с интересом спросил Лёва, кажется приходя в хорошее настроение.

– Да ритуал здесь у них какой-то…

Ответ Толика Лёве не понравился. Вспомнился Робинзон Крузо, танцы с дубиной вокруг связанного кандидата на сковородку, черепа на пляже и прочие людоедские штучки. А тут ещё Моана (а может, Ивоа), покачивая бёдрами, вплотную подошла к Лёве и, хихикнув, потрогала указательным пальцем его белый итээровский животик.

Лёва попятился и испуганно обвёл глазами заросли. Заросли шевелились. От ветра, разумеется. А может быть, и нет. Может быть, они шевелились совсем по другой причине.

– Что за ритуал? Ты их хоть расспросил?

– Я тебе что, переводчик? – огрызнулся Толик. – Я по-полинезийски знаю только «табу» да «иа-ора-на».

– Иа-орана!^[2] – обрадованно откликнулась Ивоа (а может, Моана).

Наталья была вне себя. Вы подумайте: все мужчины, включая Фёдора Сидорова, смотрели не на неё, а на юных туземок! В такой ситуации ей оставалось одно – держаться с достоинством. Наталья сделала надменное лицо и изящным жестом нацепила радужные очки.

Лучше бы она этого не делала.

– Тупапау!^[3] – взвизгнули девушки и в ужасе кинулись наутёк.

– Ну вот… – обречённо промолвил Лёва, глядя им вслед. – Сейчас приведут кого-нибудь…

Все содрогнулись.

– Валентин… – начала Наталья.

– Я помню, Ната, помню… – торопливо сказал несчастный теоретик. – Правда, неделя – это, конечно, маловато… но я попробую во всём разобраться и…

5

Прошёл месяц.

6

«Пенелоп» беспомощно лежал на боку, чем-то напоминая выброшенного на берег китёнка. Памятная пробоина чуть выше ватерлинии была грубо залатана куском лакированной фанеры. Заплата, которую в данный момент накладывали на вторую такую же пробоину, смотрелась куда аккуратнее.

Сидя на корточках, Толик не спеша затягивал последний болт. По периметру латки блестели капли клея (толчёный кокос плюс сок хлебного дерева). Внутри яхты кто-то громко сопел, лязгал железом и выражался. Из-под носовой части палубы, упираясь пятками в раскулаченную каюту, торчали чьи-то крепкие загорелые ноги.

– Сойдёт, – сказал Толик и хлопнул ладонью по обшивке.

– Всё, что ли? – гулко спросили из чрева яхты.

Ноги задвигались, показалась выпуклая смуглая спина, и наконец над бортом появилась потная тёмная физиономия то ли работорговца, то ли джентльмена удачи. Выгоревшие космы были перехвачены каким-то вервием, а ниже подбородка, наподобие шейного платка, располагалась рыжая клочковатая борода.

Эта совершенно пиратская физиономия принадлежала Лёве.

Бывший инженер-метролог отдал гаечный ключ Толику, и они присели на борт передохнуть. Толик тоже изменился: почернел, подсох, лицо до глаз заросло проволочным волосом.

Европейцем остался, пожалуй, один Фёдор Сидоров. Светлокожесть его объяснялась тем, что работал он всегда под зонтиком, а вот чем он подбривал щёки и подравнивал бородку, было неизвестно даже Галке. Сейчас он бродил вокруг «Пенелопа» и, моргая белёсыми ресницами, оглядывал его со всех сторон.

– Слушай, вождь, – сказал Лёва (Толик чуть повернул к нему голову). – А зачем вообще нужна эта палуба? Снять её к чёртовой матери…

– Можно, – кивнул Толик.

– Мужики, – задумчиво поинтересовался Фёдор, – а вам не кажется, что вы обращаетесь с моей собственностью несколько вольно?

«Мужики» дружно ухмыльнулись в две бороды.

– Твоя собственность, – насмешливо объяснил Лёва, – месяц как национализирована.

– А-а-а, – спокойно отозвался Фёдор. – Тогда конечно.

– И вообще, – сказал Лёва. – Я не понимаю. Почему мы с вождём трудимся в поте лица? Почему ты стоишь и ничего не делаешь?

Фёдор, задрав брови, наблюдал морских ласточек.

– Мужики, какого рожна? – рассеянно осведомился он. – Я фирма, работающая на экспорт. Золотой, в некотором роде, фонд.

– Ты, фирма! – сказал Толик. – Ты портрет Таароа закончил? За ним, между прочим, сегодня делегация прибудет, не забыл?

– Сохнет, – с достоинством обронил Фёдор. – После обеда приглашаю на смотрины.

– А вот интересно, – ехидно начал Лёва. – Всё хотел спросить: а что ты будешь делать, когда у тебя кончатся краски?

Фёдор одарил его высокомерным взглядом голубеньких глаз.

– Лёвушка, – кротко промолвил он, – талантливый человек в любом месте и в любую эпоху найдёт точку приложения сил.

– А ты не виляй, – подначил Лёва.

– Хорошо. Пожалуйста. В данный момент я, например, осваиваю технику татуировки акульим зубом. Если это тебя так интересует.

Лёва перестал улыбаться:

– Ты что, серьёзно?

– Лёвушка, это искусство. Кстати, кое-кто уже сейчас набивается ко мне в клиенты…

Его перебил Толик.

– Нет, кому я завидую, так это Таароа, – признался он с горечью. – Полсотни человек под началом, а? И каких! Все здоровые, умелые, дисциплинированные… А тут послал бог трёх обормотов! Этого из-под зонтика не вытащишь, другой целыми днями на Сыром пляже формулы рисует…

– А я? – обиженно напомнил Лёва.

– А ты яхту на рифы посадил!

Последовало неловкое молчание.

– Мужики! – сказал Фёдор Сидоров, откровенно меняя тему. – А знаете, почему племя Таароа не селится на нашем острове? Из-за тупапау.

– Из-за Натальи? – поразился Лёва.

– Да нет! Из-за настоящих тупапау. Мужики, это феноменально! Оказывается, наш остров кишмя кишит тупапау. Таароа и тот, пока мне позировал, весь извертелся. Вы, говорит, сами скоро отсюда сбежите. Тупапау человека в покое не оставят. Вон, говорит, видишь, заросли шевельнулись? Так это они.

– Не знаю, не встречал, – буркнул Толик, поднимаясь. – Не иначе их Наталья распугала…

7

В деревне было пусто. Проходя мимо своей крытой пальмовыми листьями резиденции, Толик раздражённо покосился на установленную перед входом медную проволоку. Её петли и вывихи успели изрядно потускнеть за месяц, но в целом выглядели всё так же дико.

Сколько бы вышло полезных в хозяйстве вещей, распили он её на части… Нельзя. И не потому, что Валентин заклинал не трогать этот «слепок с события», изучив который якобы можно обосновать теоретически то, что стряслось с ними на практике месяц назад. И не потому, что Фёдор Сидоров узрел в ней гениальную композицию («Это Хосе Ривера, мужики! Хосе де Ривера!»). И уж тем более не из-за Натальи, ляпнувшей однажды, что «скульптура» придаёт побережью некий шарм.