Ещё не нырнув в исследование с головой, Белкин постановил вначале разобраться с насущными делами – работой и, главное, личным. Зашёл в деканат, поговорил с Линой Петровной о всяком. Потом вдруг осенило:

– Линочка Петровна (так к ней все обращались), а возможно ли в наш век информационных технологий отыскать хоть какие-то сведения о студенте, который писал у меня диплом лет десять назад?

– Ну конечно же, Борис Павлович. О ком речь?

– Некто Алексей Андреев. Мне кажется, он учился не у нас, а на филологическом, но диплом решил писать у меня.

– А что, вы его сами не помните?

– Как он выглядел, вроде, в голове осталось. Его работу забыл, но это не беда, я совершенно точно не удаляю никакие студенческие файлы из компьютера. Просто ещё не смотрел. А вот прочих подробностей не восстановить.

– Кажется, я его помню. Ещё требовалось формальное согласие их кафедры и нашей. Да-да, точно.

Лина Петровна знала всё и не забывала ничего.

– Раз он не наш, у нас ничего нет о нём?

– Вряд ли – только протокол с того заседания, ну и с защиты диплома что-то обязательно осталось. Так что надо на филологический обращаться.

– Я там никого не знаю. А вы знаете?

– Борис Павлович, идите на лекцию, я всё сделаю. Не волнуйтесь.

Если Лина обещает, она делает. И даже если не обещает.

Прочитал лекцию об эпохе Первого Храма, увлёкся. Забыл не то что об Андрееве и Фариде – о Елене тоже забыл, а такое редко случается. А ещё забыл отключить звук на телефоне, что вызвало нездоровый ажиотаж среди студентов, потому что Белкину позвонили – хорошо хоть, что до конца лекции оставалось совсем немного. Будь это простой звонок или банальная песня какая-нибудь, никто бы и внимания не обратил, так, пару человек прыснули бы – просто чтобы чуть отвлечься от серьёзной темы. Но Белкину всегда было принципиально важно знать, кто звонит, ещё до того, как он посмотрит на экран, поэтому каждому из своих постоянных собеседников он назначил отдельную мелодию. В тот же раз позвонил не кто иной, как Влад, давний приятель, которого Белкин шутки ради называл Вкладом, а на его звонки установил старую добрую матерную песню про муравья. Вся группа с готовностью заржала, развеселилась и мигом потеряла рабочее настроение. Белкин, впрочем, тоже.

– Вот видите, господа, как мы с вами зависимы от внешнего, – заметил Белкин. – Пара слов не по теме – и всё, мы уже не с Соломоном, а здесь.

– И вы зависимы? – крикнул кто-то из глубины.

– И я, конечно.

– Борис Павлович, – другой голос, – а вы там бывали?

– Где?

– В Израиле, в Иерусалиме.

– О да, много раз.

– И в Египте?

– Конечно.

– В Хургаде?

– Нет. Я в Хургадах не отдыхаю. В Египте тьма других интересных мест.

– Шарм-эль-Шейх, Марса Алам, – съязвили сзади.

Марса Алам. Алёша. Смерть.

Белкина как будто ткнули в исследование: не забывай, дескать, о самом важном. Помни. Не скачи – не поможет.

Он собрался с духом, в тщательно скрываемой задумчивости продиктовал студентам следующие темы, попрощался и, не чувствуя себя, вылетел в коридор. «Борис Павлович, можно вас?» – крикнула из деканата Лина Петровна. Повернулся на негнущихся, зашёл.

– Я позвонила на филологический. По Андрееву у них осталось только самое общее досье, что-то вроде анкеты. Ничего интересного, но вы можете к ним в любой момент зайти и посмотреть или сфотографировать, как захотите. А ещё случилось нечто странное.

– Что же?

– Я связалась с Могилёвой из ректората, я с ней хорошо общаюсь. Изложила ей суть, она меня перенаправила в деканат филологического, и там мне всё объяснили. А через десять минут, сразу же, мне перезвонили. Но не Могилёва и не из ректората. А неизвестный мне преподаватель, который спросил, в связи с чем я интересуюсь Андреевым Алексеем. Я намекнула, что это, собственно, и не я вовсе. И тогда он попросил вас как-нибудь зайти к нему в перерыве, когда вы сможете. Аудитория тринадцать-двенадцать.

– Что за преподаватель?

– Я его лично не знаю. Он назвал только имя-отчество: Александр Самуилович.

– Тоже не знаю, но зайду. И в деканат, и к Самуиловичу. Спасибо огромное, Линочка Петровна.

Но Самуилович, конечно, выскочил из белкинской головы сразу же.

…Разобраться с личным оказалось куда сложнее. Потому что легко сказать – разобраться. Понять суть отношений с Еленой бесполезно, можно даже не пытаться. Вся предыдущая жизнь плавно подводила к тому, что, встретив такую женщину, Белкин вцепится в неё и не отпустит. Но вышло иначе: повстречав Елену, Белкин исполнился жутчайшим, невыносимым отвращением к… самому себе. Он понял: затащить её в постель – несложно, сплестись с ней в каком-либо подобии совместной жизни – реально, но дальше-то что? Белкин отлично знал что и как раз это в себе и ненавидел. Вот и получилось, что о Елене он не прекращал думать, на Елену не переставал оглядываться, с Еленой он встречался и разговаривал по телефону так часто, как только мог, но никакого продолжения их общение не получало. Самóй же Елене как будто только это и требовалось: она отвечала ему таким же приязненным отношением, ни единым словом не намекая на переход границ.

Бегая по Кёльну, Белкин загадал в Петербурге поговорить с Еленой, только подобные загадывания повторялись раз в несколько месяцев и ни к чему не приводили. А уж после разговора с Воловских подавно.

Зато с Фаридой вполне можно и разобраться. Белкин порой невероятно стыдился связи с ней (он вообще многого стыдился), в первую очередь из-за несовпадения целей. Даркман, после Сахалина накрепко обосновавшийся в Берлине, раз в месяц педантично спрашивал Белкина, с ним ли ещё Фарида, и, слыша, что да, восклицал: «Ты же её не хочешь!» – «Хочу, ты прекрасно знаешь». – «Ну да, я знаю, кáк ты её хочешь!» – удивлялся Даркман, впрочем, по американской привычке, не утерянной за десятилетия вне родины, без малейшей злобы и подначивания.

Даркман знал. Белкин, исстари не пропускавший ни одной возможности для удовольствия, после знакомства с Еленой вдруг решил, что надо отринуть всё лишнее. Он постановил полностью избавиться от всего телесного, сосредоточившись на Елене. Но намерения, как водится, пошли прахом: судьба как будто в насмешку почти сразу же подослала ему Фариду, симпатичную фигуристую одинокую ровесницу, служившую невнятной редактрисой в большом издательстве (точнее, редактрисой она была вполне внятной, но Белкин её работой интересовался лишь по касательной). Фарида изнемогала от постоянного желания, и Белкину, так и не понявшему, почему именно ему выпало испытание, для любого другого ставшего бы подарком, приходилось её буквально сдерживать. Зато когда Фарида получала своё, она легко давала то, в чём сильнее всего нуждался Белкин: молчание, внимание и объятия. Он мог лежать так с ней часами, лишь изредка вставая, чтобы выпить воды.

«Когда я сплю с женщиной, я в этот день больше не могу ничего делать, потому что я в процессе эмоционально истощаюсь», – сказал однажды доктор Аронов в самом начале их знакомства. Тогда ещё совсем молодой Белкин удивился до крайности – но Аронов пояснил, что речь идёт о музыке, о которой они в тот момент рассуждали (Лёва играл на гитаре в полулюбительском бэнде). Дескать, энергия уходит в женщину, а не в музыку, а музыка фальши не терпит. Аронов пояснил – и, наверное, забыл, а вот Белкин не забыл, с той поры мучительно прислушиваясь к себе каждый раз, пытаясь определить по завершении, способен ли он теперь на что-то или нет. Рядом с Фаридой Белкин хотел напитаться чистыми эмоциями – потому что Фарида как никто иной простым движением руки по его, Белкина, лицу умела возвращать силы и уверенность. Но и забирала она их постоянно – как и все иные. Каждое животное после соития печально, только петух поёт.

Накануне отлёта в Германию они как всегда встретились у него дома, только Фарида вела себя гривуазно и даже чуть хамовато, постоянно требуя его внимания и общения. А Белкин хотел собраться с мыслями перед поездкой. А Фарида приставала. А Белкин раздражался. А Фарида смеялась. В итоге он прикрикнул на неё («Ты же уже всё, так полежи спокойно!!!»), за что, впрочем, и не подумал извиниться. Фарида против ожиданий не обиделась, а молча оделась и ушла, вопрошающе подняв свою красивую татарскую бровь перед выходом – мол, и что дальше, товарищ доцент? Белкин сердито отвернулся, не желая её удерживать.

Но что делать сейчас, по прилёту? В принципе, вот отличный повод для того, чтобы не встречаться с ней хотя бы некоторое время. У меня важное исследование! Воловских! Андреев! Египет! Пароль! Ноутбук! Так ей и скажу, решил Белкин, так ей и сказал, когда Фарида позвонила (Белкин не допускал мысли, что она добровольно пропадёт). Впрочем, упомянул только исследование, без подробностей.

А Елена?

Тех самых границ между ними на самом деле было протянуто немало, и две они случайно преодолели накануне. Когда к Елене пришло понимание, что за комиссия выпала Белкину, кого он теперь ищет, она кинулась ему на грудь (первая граница) и зарыдала (вторая).

!!!!Думал Белкин, что делать с Еленой, всю дорогу до дома думал и, конечно же, ничего не надумал, зато очень вовремя всплыла в памяти дипломная работа Алексея. Включил ноутбук, быстро отыскал нужный документ и стал его просматривать – совершенно, невыносимо всё скучно и незаметно. Хоть бы писал он вопиюще неграмотно или чушь несусветную – но нет, аккуратненько и чистенько и как-то… никак. Неудивительно, что Белкин сам не вспомнил текст Андреева. Хотя, конечно, читая его, Белкин мгновенно восстановил почти все сопутствовавшие события: их разговоры, встречи («…вы понимаете его идеи», – сказал старик), переписку… Переписка! Белкин стал вспоминать, каким адресом он пользовался в те годы… Кажется, не нынешним, увы. На всякий случай поискал в электронном ящике – ни одного письма от Андреева не нашлось. Помыкался немного Белкин по квартире, а потом снова сел за компьютер – продолжать начатое, ещё не задумываясь над тем, хорошо ли это, или худо.